Горенштейн улыбнулся: “Есть еще много интересного!” Он подарил мне способность интересоваться камнями – а такой подарок дорогого стоит. Прогулка по улице, обставленной камнями, становится захватывающим путешествием по геологическим эпохам. Теперь я видела, как изменил Горенштейна его опыт. Он никогда бы не смог пройти по кварталу, не заметив его геологии. Все мы в чем-то гроссмейстеры: у нас есть места, где мы ориентируемся лучше всех, предметы, которые изучили до мелочей, уникальные моторные навыки или спортивная ловкость. Я подумала, что на шахматной доске сознания Горенштейна, наверное, аккуратно расставлены минералы. Он пожал мне руку, повернулся и пошел обратно к музею, сопровождаемый своими друзьями.
Глава 3
Осторожно: Q!
По-настоящему увидеть вещь – значит забыть, как она называется.
Поль Валери
Над витринами висели невзрачные вывески, предлагающие пиццу и пылесосы.
![]()
Пол Шоу поежился. Мы стояли перед архитектурной галереей и смотрели на довольно обычную и довольно безобидную табличку с названием галереи, ее почтовым адресом, адресом веб-сайта и расписанием работы. Я читала слова. Шоу читал не только слова, но и оценивал шрифтовое оформление. “Так, Helvetica… Обычное дело”. (Это шрифт, которым часто пользуются архитекторы.) “Avant Garde Gothic с курсивом. Бр-р-р”. Шоу наморщил лоб: “И Adobe Garamond, курсивом… Некрасивая разрядка…”. Он замолчал, погрузившись в размышления.
Шоу страдает от болезни чрезмерного знания – чрезмерного знания о шрифтах. Люди, страдающие этой болезнью, обычно становятся, как и Шоу, потрясающими типографами. Шоу профессионально занимается шрифтовым оформлением. Он делает на заказ надписи, логотипы, целые шрифтовые гарнитуры – и изучает их. Он организует долгие эпиграфические туры по Италии для небольших групп людей, интересующихся как современными римскими граффити, так и древними и средневековыми надписями. В Нью-Йорке он двадцать лет преподавал каллиграфию и типографию в Парсонской новой школе дизайна и внедрил шрифт Helvetica (и другие шрифты) в дизайн городского метро. Буквофилия заставляет его искать и видеть буквы. А в городе буквы повсюду.
Неудобство человеческой природы состоит в том, что, как это часто бывает, природу никак нельзя выключить. Превращаясь из беспомощных и относительно неподвижных младенцев в подвижных и относительно самостоятельных взрослых, мы все больше сужаем свое видение мира. А живем мы в мире, который формируется с помощью языка и им же описывается.
В начале жизни младенец издает звуки, которые имеют значение для родителей. Разнообразные крики, от капризных до яростных, дополняются довольным воркованием. Младенец постоянно колеблется между состоянием стихийного бедствия и урчащего котенка. Однако через какое-то время, почти независимо от поведения родителей (при условии, что они говорят с ним), младенец начинает издавать другие звуки. Его бормотание, лепет и вопли в будущем превратятся в язык (языки), которые он слышит вокруг. Юный мозг волшебным образом отличает родительскую речь от рева и треска невербальных звуков окружающего мира.
Считается, что в первые пять лет жизни ребенок узнает примерно по одному слову каждые два часа своего бодрствования. Это впечатляет. С точки зрения взрослого, всемогуществу детского мозга можно только позавидовать (хотя мы все в свое время обладали именно таким мозгом). Большинство из нас с трудом пытается вспомнить интересное новое слово, увиденное утром в газете. Теоретически я хотела бы, чтобы мой мозг впитывал слова столь же легко, как это делает мозг ребенка. Однако в реальности такой прогресс меня пугает. С каждым часом ребенок все больше теряет способность мыслить без языка – и без культурного багажа, который несет язык. С каждым часом ребенок теряет способность не замечать слова. Так что если чему-нибудь и стоит завидовать, то это отсутствию речи.
Не поймите меня неправильно: я очень ценю язык, который позволяет мне рассуждать о том, как я ценю язык. Я люблю слова, интересуюсь ими и коллекционирую их: глупые словечки, изысканные словеса, а также слова, которыми я никогда не пользуюсь, но которые просто приятно знать. У нас с мужем сотни словарей, которые выполняют две функции: во-первых, они безропотно ждут, пока мы снимем их с полки, а, во-вторых, когда это все-таки случается, они предлагают нам такие жемчужины, как омфал, амануензис и баловной.
В обычной жизни, впрочем, я редко встречаюсь с такими словами. Зато каждый день, когда мы идем по улице, едем по шоссе или находимся в любом другом месте, за исключением совсем уж дикой местности, нас окружают привычные скучные слова. Дорожные знаки, витрины, рекламные щиты и компьютерные дисплеи бомбардируют нас словами, которые мы, с нашим сознанием, одурманенным языком, не можем не читать. Сейчас, печатая этот текст, я выглядываю в окно кабинета и, вопреки своей воле, прочитываю надпись на проезжающем такси: “Такси Нью-Йорка. Минимальный тариф – 2,5 доллара”. Рекламный “горб” на крыше машины призывает: “Будь глупым”. Такси уезжает, и за ним, на строительных лесах, открывается предупреждение: “Не развешивать объявления”. Слова в городской обстановке – как глубокое декольте: невозможно не смотреть.
К несчастью, в каждом городе множество поверхностей, и в какой-то момент кто-то догадался, что эти поверхности прекрасно подходят для нанесения слов и других символов. Древнеегипетские рабовладельцы наклеивали на стены папирусы, обещающие награду за выдачу беглых рабов. Греческие и римские торговцы помещали символические вывески – деревянную сандалию, каменный горшок – над дверями своих лавок. В Помпеях, погребенных под пеплом в 76 году до н. э., на стенах сохранились объявления, касающиеся недвижимости (“Сдаются… лавки с жилыми помещениями наверху, хорошие комнаты…”) и гладиаторских боев, призывы в поддержку или против кандидатов на выборах, а также незамысловатые граффити и личная переписка. Пожелание “Здоровья тебе, Виктория, и, где бы ты ни была, чихай сладко” до сих пор сохраняется на одной из стен, хотя прошло более 2 тыс. лет с тех пор, как Виктория навсегда перестала чихать.
Сегодня в общественных местах сложно найти поверхность, на которой бы не было слов. В Нью-Йорке вывески магазинов мигрировали с фасадов и дверей на баннеры, навесы и плакаты, расположенные в самых заметных для пешеходов местах. Если вы надеетесь укрыться от лингвистической атаки, нырнув в метро, то вас ждет горькое разочарование. Колонны, вертикальные поверхности ступеней и стойки перил там сплошь заклеены объявлениями, воодушевляющими надписями и ретушированными фотографиями, безучастно смотрящими на вас, пока вы пробираетесь сквозь толпу. До тех пор, пока в городах не появились специальные рекламные щиты, дома были расписаны объявлениями. Стены с выцветшими остатками краски до сих пор виднеются среди современных строений. (Товары, которые они рекламируют – пастилки от кашля и экипажи времен наших прабабушек – обычно не менее архаичные, чем сами надписи.) Практически во всем Нью-Йорке само наличие стены без надписей означает только то, что скоро на ней появятся граффити. И они вряд ли будут содержать пожелание здоровья “сладко чихающей” Виктории.
Поэтому, направляясь на встречу с Полом Шоу, я не беспокоилась о том, что мы не встретим никаких надписей. Но неужели можно рассматривать слова с какой-либо иной точки зрения, кроме лингвистической? Они сопровождали меня от самого дома. Буквы были повсюду. В последнее время слово “шрифт” используется как синоним “кегля” и “гарнитуры”, однако не удивляйтесь, если знатоки печатного дела будут закатывать глаза и поджимать губы, когда вы употребите эти слова именно так. То, что я видела, было по большей части просто буквами. Буквы были на дорожных знаках и вывесках; на листовках, телефонных будках и фонарных столбах; в названиях зданий; на футболках и рюкзаках; на грузовиках с названиями компании-владельца и компании-производителя. Под ноги бросались надписи на крышке канализационного люка (Consolidated Edison) и упаковке из-под чипсов (Lay’s, 150 калорий), соседствовавшие с эмблемой в виде крысы, предупреждающей, что в этом районе применили крысиный яд. Автобус я ждала на остановке с ее названием и номером автобуса. Поверх висела афиша телешоу, которую, в свою очередь, частично скрывало объявление (“Сдаются лавки…”). На пластиковой стене остановки было выцарапано слово “Дверь”. В наши дни даже стенкам мусорного бака есть что сказать. И подошвам кроссовок. Даже мой маленький сын заметил, что наружная вентиляционная решетка оконного кондиционера представляет собой скопление букв О. Инструкции, указания, заявления, названия, описания, предложения и приказы окружают нас.
