Его голос разбился о её абсолютную каменную неподвижность. Она даже не моргнула.
Монтан резко развернулся на каблуках, взглянул на детективов и пожал плечами.
— Хорошо. Пошли, ребята? Куда угодно, лишь убраться к дьяволу отсюда, — и он направился к двери.
Та мягко захлопнулась за ними. Никто ничего не сказал. Звонок телефона, разбивший тяжелую паузу, заставил всех подпрыгнуть. Аппарат стоял на столике возле локтя мисс Карлайл. Она сняла трубку с рычажков, безразлично произнесла: «Да?» и напряглась. Человек на другом конце провода был отцом Барбары Бэрон, которого безуспешно пыталась обнаружить полиция.
Хью Бэрон только что вернулся домой. Он уже знал, что дочь мертва. Мисс Карлайл явно не улыбалось с ним разговаривать. Она снова превратилась в элегантное воплощение смерти. Пару раз она сказала «да» и «нет», и потом заверила:
— Никакой халатности с нашей стороны, мистер Бэрон. Полиция уже здесь. Они думают, что Барбара была… убита.
Макки взял у неё трубку, попросил мистера Бэрона подождать и обещал приехать через несколько минут. Как только он положил трубку, вошел Пирсон с докладом. Макки слушал и кивал. Потом повернулся к группке измученных людей, пожимая плечами:
— Простите, но вам придется ещё ненадолго остаться. Окружной прокурор Двейр едет сюда. Он хочет сам поговорить с вами.
И не взглянул ни на кого, Макки вышел из комнаты.
Глава 8
Только этим визитом в дом на 63-й авеню, прямо рядом с Парк-авеню, завершился список подозреваемых. Хью Бэрон был в школе на Шайнбоун-авеню этим вечером. Он и был темной лошадкой, человеком на балконе студии, который ускользнул по окончании показа. Признается он сам или нет, оставалось загадкой. У него не было выбора, обстоятельства вынуждали.
Бэрон ожидал их, когда они подъехали к дому. Это был симпатичный домик из красного кирпича с зелеными ставнями и зеленой дверью. Он был только чуть-чуть менее изящен и ухожен, чем его соседи. Ну, дела в последние несколько лет далеко не процветали, а такой дом вместе со дочерью светской львицей наносили существенную прореху папочкиному кошельку.
Их встретила женщина средних лет в белом переднике, с совершенно сухими глазами. Где-то трезвонил телефон. Макки посмотрел на часы. Четыре минуты второго. Он послал одного из прихваченных с собой детективов допросить слуг и, в сопровождении Пирсона, последовал за женщиной наверх, мимо модернистской, не слишком приятной гостиной, через довольно мрачный холл в маленькую, забитую книгами заднюю комнату. К ней примыкала спальня. Дверь распахнута настежь.
Кабинет был запущен, но обжит и удобен. Посреди него стоял Хью Бэрон. Лет пятидесяти, среднего роста, стройный, слегка сутулый, как кабинетный работник или ученый. Лицо было слишком длинным, но с высоким и широким лбом. Сине — зеленые глаза мечтателя смотрели куда-то внутрь, контрастируя с квадратной челюстью и тонкими, прекрасной формы губами. Он был в штучных брюках, белой плиссированной рубашке и при черном галстуке под поношенным твидовым спортивным пиджаком с дыркой на локте.
Погибшая девушка не имела с ним ни малейшего сходства; она все унаследовала от матери, урожденной Ван Скот. Портрет покойной Вирджинии Бэрон висел над пустым камином. Худенькая блондинка с чеканными чертами, требовательными голубыми глазами и надменной миной.
Смерть единственной дочери не могла не стать ужасным ударом для Хью Бэрона. Он был скорее потрясен, чем опечален. Возможно, печаль придет потом. Он воспринял факт убийства без возражений и ужаса, не выразил никакого удивления и слушал молча, пока шотландец вкратце рассказывал ему, что произошло.
Когда Макки закончил, он заговорил, запинаясь и косясь на Пирсона.
Капитан, сидящий на стуле лицом к камину, вдруг насторожился. Заметенный далеко вглубь чернеющий брусочек был деревянной хозяйственной спичкой, сломанной и погнутой, как гнут её пальцы глубоко задумавшегося о чем-то человека.
Не все спички в мире были из Международной Школы Дизайна на Шайнбоун-аллее. Тем не менее, шотландец был начеку. Бэрон смотрел в сторону от камина на его непроницаемое лицо. Он медленно произнес:
— Я был в школе сегодня вечером, вы знаете, — затем упал на вращающийся стул за столом и рассказал подробности.
Его действия были очень похожи на то, что Монтан рассказал о себе. Спустившись вниз после окончания показа, он наткнулся на толпу, ещё не зная, что посереди неё лежит изувеченной тело его дочери. Разница была в том, что Бэрон оказался внизу позже, он добрался до аллеи, когда Инглиши уже опознавали погибшие. В ином случае он бы с ними встретился — чего не произошло.
Бэрон объяснил, почему спустился свободно и его не остановили. Он спустился с пятнадцатого на четырнадцатый этаж, открыл дверь в приемную и увидел племянника с женой, ожидающих лифта.
— Я не хотел видеть Артура или Фанни Инглиш, инспектор. Артур прекрасный парень, прекрасный, а она милая женщина, она мне нравится, но я не хотел тогда обсуждать с ними дела Барбары и Джордана Фэрчайлда. Они не одобряли; я знаю, они не одобряли, потому что оба говорили со мной по телефону перед обедом. Барби заезжала к ним сегодня днем по дороге домой, и все рассказала.
Итак, мистер и миссис Инглиши знали о предстоящий женитьбе. Не её ли невозможности они так обрадовались? Если да, то почему? Ответа не было.
— Да, мистер Бэрон?
— Да. Ну… — Бэрон собирался вернуться в художественную школу, он просто вышел за сигарами, но ему пришлось идти дальше, чем он предполагал, а ночь была чудесна, поэтому он плюнул на возвращение и вместо этого пешком отправился домой. И только там узнал, что его дочь мертва — звонили и газетчики, и полиция.
Макки не знал, где в своем рассказе Хью Бэрон исказил правду. Должно быть, в самом начале; но где-то точно. Он был приятным мужчиной. Но не был обожающим отцом, и вполне мог убить свою дочь. Неприятная мысль — но такое слишком часто случалось в истории преступлений, чтобы просто её отбросить.
Жизнь девушки оборвалась накануне её свадьбы с Фэрчайлдом. Бэрон сказал, что не одобрял этой свадьбы. Макки поинтересовался, почему. Бэрон пожал плечами:
— Я просто думал о само собой разумеющемся. Я ничего не имею против лично Фэрчайлда. Я знаю его долгие-долгие годы. У меня нет к нему неприязни. Он одаренный художник и вдобавок ещё неплохой бизнесмен. Эта школа приносит, или должна бы приносить, большой доход. Но Джордану сорок восемь или сорок девять, а Барбаре двадцать три. Женитьба даже при располагающих обстоятельствах — азартная игра. Но с такой разницей в возрасте… к тому же, это невыгодно финансово. Я пытался объяснить это Барби. Джордан небогат, а она… она привыкла к роскоши.
— Но школа — вы согласились, что это хороший источник дохода.
— О, да. Но Джордан каждый заработанный цент тратит на коллекцию. Если бы не Джоан Карлайл и мисс Дрейк, он был бы по уши в долгах.
— Он чего-нибудь ожидал от своего больного сводного брата?
Джордан Фэрчайлд был красивым мужчиной, привлекал внимание женщин. Барбара вращалась в свете полтора года, а подходящие женихи были редки и осторожны. Фэрчайлд не был потрясающим избранником — но мог быть дополнительный стимул.
— От Титуса? — Хью Бэрон покачал головой. — Нет. Хотя, конечно, Титус и богач, но после его смерти деньги вернутся в нашу семью.
Деньги!
Макки навострил уши. Они не корень всех зол, но они, или чаще их отсутствие, очень вплотную связаны с преступлениями.
— И много это, мистер Бэрон?
— Большую часть своего состояния Титус получил от жены, моей тети Люсиль. Умирая, она оставила все состояние — не очень большое тогда, около двадцати шести тысяч долларов — своему мужу, Титусу. Ни я, ни мой кузен, Дэйв Инглиш, не упоминались, хотя мы были единственными детьми её сестры, и нас убедили, что мы унаследуем все, что есть у тети Люсиль. Но они с Титусом понимали друг друга, потому что вскоре после смерти тети он написал завещание, оставив свои собственные четыре тысячи своему сводному брату Джордану, а остальное состояние, полученное от тети Люсиль, должно быть разделено поровну между моим кузеном Дэйвом и мной. Дэйв мертв. Он оставил двух детей, Артура и Найрн Инглишей, своих наследников.
Макки нахмурился.
— Четыре тысячи мистеру Фэрчайлду, а двадцать шесть будут разделены между вами и детьми вашего кузена. Вы сказали, что Титус Фэрчайлд богат, мистер Бэрон?
Бэрон улыбнулся.
— Я бы назвал его богатым. Завещание было сделано более двадцати лет назад. Титус был тогда в здравом уме, но вскоре после этого его лишился. Мой кузен Дэвид, как один из главных наследников, был назначен опекуном наследства. Титус никогда не поправится. Дэвид был ловким менеджером, если речь шла о собственности других, чего не скажешь о его собственной. Он умножил начальные тридцать тысяч до двухсот. В прошлом году он умер, и меня назначили опекуном на его место.
