Тоня упала. Какой-то жалкий камень поставил ей подножку. Тоня едва успела откатиться в сторону, как рассвирепевший баран кинулся на нее. Он боднул ее в локоть своей каменной головой.
— Эй!
Как же это похоже на Гунвальда — купить такого придурочного барана! А теперь половина ягнят — его дети. И скоро у Гунвальда будет отара психованных овец, думает Тоня. И он опять будет приставать ко мне, как ему с ними управиться.
Тоня неуклюже встает на ноги и ковыляет дальше. Она сообразила, что спастись можно на крыше летнего хлева. Бараны способны на многое, но лазить по крышам они не умеют. А Тоня в этом деле мастер. По словам тети Идун, она в более близком родстве с обезьянами, чем большинство людей.
Резкий поворот вправо, как раз чтобы увернуться от очередного тычка Гладиатора, пять шагов к хлеву, прыжок на поддон, который прислонен к стене как лестница, — и вот уже Тоня ухватилась руками за край крыши и болтается между небом и землей, дрыгая ногами. Гладиатор еще успевает наподдать ей по одной ноге, но Тоня закидывает вторую наверх и подтягивается.
Она спасена.
Чайка-Гейр прилетает и садится рядом. Внизу бушует Гладиатор, сердито топчется на месте и не думает успокаиваться. Тоня заползает повыше на крышу. Потом набирает полную грудь воздуха и кричит в весенний глиммердалский день:
— Гунвальд!
— Мартышка-сбоку-крышка, что ты забыла там на верху?
Гунвальд щурится от солнца и сердится. Тоня показывает пальцем на барана. Не-ет, протестует Гунвальд. Потом кричит ей, что если она угодила в такую переделку, пусть теперь посидит там. Когда-нибудь Гладиатору надоест ее сторожить, и он зайдет в хлев. Тоне останется только слезть и накинуть замок.
— Ну нет! — кричит Тоня. — А если ему никогда не надоест? Иди сюда и отвлеки его!
— Интересно, как? У меня рыжих кудрей нет.
Гунвальд резко ставит кофейник на лестницу и уходит в дом.
— Гунвальд!
Он оставит ее так сидеть? Конечно, Гунвальд — старый пень и взбалмошный ворчун, и сейчас у него обострение, но всё же такого Тоня от него не ожидала. Бросить своего друга пропадать на крыше с караулящим внизу диким бараном-человеконенавистником из Барквики!
Раз так, решила Тоня, ноги ее больше в доме Гунвальда не будет. Но тут он вышел обратно с рождественской скатертью в руках. Тоня узнала ее издали, потому что сама ее и вышила. Собственными своими ручками. Скатерть пестрит снегирями и елочками, вышитыми мелким крестом.
— Тоня, а она обязательно должна быть такой огромной? — спросила учительница Дагни, потому что Тоня мучилась с рождественской скатертью почти до конца февраля.
— Обязательно, — ответила Тоня, — потому что Гунвальд — большой мужчина, и стол на кухне у него большой.
И Гунвальд был так счастлив подарком, как Тоня и мечтала. У него даже глаза увлажнились, когда он вытащил из праздничного пакета скатерть.
— Неслабо, однако… — тянет Тоня, поняв, что Гунвальд задумал.
Он идет к лугу, болтая зажатой в руке скатертью. Дойдя, он выпрямляет спину, как генерал.
— Оле! — кричит Гунвальд и топает ногой.
И в одну секунду баран теряет всякий интерес к Тоне на крыше.
В тот день в Глиммердале состоялась коррида. Да, ваша правда, не было амуниции, и тореадор был староват, а быком служил бешеный баран, но тем не менее.
Гунвальд растягивает скатерть так элегантно, что можно подумать, он ничего кроме корриды в жизни не знал. Раз за разом баран разбегается, проносится по лугу вниз и врезается головой в расшитую крестом скатерть или в белый свет. Старый матадор торжествующе смотрит на Тоню и кланяется. Жжух — снова бодает скатерть баран. Зрелище изумительное.
Но Гунвальд начинает уставать. Он трясет скатертью судорожно, и каждый раз кажется, что баран протаранит его. В конце концов Гунвальд бегом припускает вдоль луга, волоча за собой красную скатерть.
— Оле! — кричит он отчаянно.
— Гунвальд, давай сюда!
Тоня машет ему, но Гунвальд только потрясает кулаком.
— Нет уж, я загоню этого психопата в летний хлев. Даже если я на этом окочурюсь! — задыхаясь, кричит он и устремляется в открытые двери.
Огромный Гунвальд вламывается в хлев, преследуемый по пятам Гладиатором. Чайка-Гейр слетает с крыши, как истребитель.
Несколько минут в хлеву всё грохочет, потом хлопает дверь. Тоня, волнуясь, сползает к краю крыши и свешивается вниз.
— Гунвальд, ты жив? — спрашивает она осторожно.
Тот вытирает рождественской скатертью пот со лба.
— Это последний раз, когда я покупал что бы то ни было в Барквике, — говорит он и встает так, чтобы Тоня смогла слезть к нему на плечи и спуститься вниз.
В то, что случилось дальше, нельзя поверить.
Только что Гунвальд выдержал сногсшибательную корриду и вышел из нее без единой царапины, а тут споткнулся о собственный кофейник. Тоня идет следом и видит, как Гунвальд, забыв о том, что оставил на лестнице кофейник, задевает его ногой, теряет равновесие и растягивается на каменной лестнице во весь свой рост. Раздается страшный хруст сломанных костей. И наступает тишина.
Глава двенадцатая, в которой Гунвальд до смерти боится больницы
В Глиммердале чудесный день. Впервые после зимы в домах распахнули окна. Горы сияют, и прямо видно, как тает снег на полях. Удивительно, что и в такие дни случаются несчастья.
Но несчастье случилось. И в Глиммердале, уже у самых гор, лежит под каменной лестницей своего дома старик, а рядом сидит его маленький лучший друг и в испуге всматривается в долину внизу.
— Гунвальд, если ты умрешь, я тебя убью, — говорит Тоня.
У нее слезы в горле, но она не плачет, чтобы не напугать Гунвальда еще сильнее. Бедный, бедный Гунвальд.
Как Дагни рассказывала на уроке, что надо делать при несчастном случае, так точно Тоня всё и сделала. Вызвала скорую помощь и накрыла Гунвальда теплым одеялом. Счастье, что он не потерял сознания. Гунвальд такой огромный, что Тоне понадобилась бы лебедка, чтобы самой переложить его на бок в устойчивое положение.
— Ничего страшного, — утешает она, но сама в это не верит.
На вид всё плохо. Лицо у Гунвальда серого цвета, и он ни слова не говорит.
Наконец приезжает скорая, и тут к Гунвальду внезапно возвращается дар речи. И он выдает целую тираду. Он ведет себя как бешеный Гладиатор и костерит обоих врачей так, что небесам темно. Не может быть и речи ни о какой больнице. Еще чего! Размечтались! Лучше он сам тихо помрет здесь, в тишине и покое, у своего собственного крыльца.
Бедные врачи.
— Тебе никто не позволит валяться здесь и умирать, — говорит Тоня строго. — Я поеду с тобой.
Тогда Гунвальд закрывает рот и стискивает ее руку, она даже ойкает от железной хватки.
— Малышка, может, тебе лучше пойти домой? — спрашивает врач, доставая носилки.
Тоня мотает головой — нет. Врачи смотрят на руку Гунвальда, вцепившуюся в Тонину. Тут нужны клещи, чтобы их расцепить.
— Хорошо, поехали с нами.
Но очутившись вместе с Тоней в машине скорой помощи, Гунвальд вдруг сам отпустил ее руку.
— Тоня, — выдохнул он. — Мне нужно письмо. Письмо… Оно в книжном шкафу.
Тоня не уточняет, какое письмо. Хотя она не видела его и не слышала о нем с зимы, но сразу понимает, о каком письме просит Гунвальд. Конечно, о том, где пишут, что умерла Анна Циммерман. Тоня бросилась в комнату и ничуть не удивилась, найдя в шкафу именно его. Ее только поразило, какой затертый у конверта вид. Похоже, Гунвальд прочитал письмо раз сто. Тоня прижимает письмо к себе и спешит обратно.
Машина трогается. Они едут далеко в город, в большую городскую больницу.
Это был трудный день. Гунвальд был неколебимо уверен, что умирает. Врачи и сестры были страшно заняты и разговаривали только между собой. До такой степени Тоню никогда еще не игнорировали. В конце концов она поймала пробегавшего доктора за полу халата, и ему пришлось, хочешь не хочешь, поговорить с ней.
— Гунвальд умрет? — спросила она прямо.
Доктор взглянул на нее удивленно.
— Нет, конечно.
— Честное слово?
Доктор дал ей обещание, что Гунвальд не умрет. Для надежности он взял Тонину руку в свою и немного старомодно подтвердил свое обещание словом чести.
Гунвальд не умрет, но попробуйте втолковать это старому упрямцу, который ни разу в жизни не лежал в больнице. Тоня жалеет его, утешает, гладит, но и злится тоже.
— Если ты сейчас же не успокоишься, я сдам тебя во вторсырье! — кричит она. — Пускай из такого дурака Гунвальда сделают нового и хорошего!
Когда в дверь ворвался папа, Тоня была уже совсем без сил. Она кинулась к папе на руки. Бедный папа, он думал, это с Тоней несчастье. Он возвращался из магазина, на дорогу к нему выбежала Салли, размахивая руками, и затараторила, что сперва видела Тоню на крыше летнего хлева Гунвальда, а потом туда промчалась скорая.
