К нам в камеру его посадили, как я предполагал, чтобы он порассказал мне о порядках в зоне, тогда я может стану посговорчивей со следователем. Но это напрасно. Ничего нового я от него не узнал, так как задолго до моей посадки выяснил, куда могу отправиться и чего там можно ожидать. Зато мы все ночи напролёт, часов до пяти утра, пока наш сокамерник спал, рассказывали друг другу: я ему о диссидентах, а он мне – о воровской Москве. Очень познавательно.
Нашего сокамерника, бывшего офицера, он считал стукачом. У него были на этот счёт свои соображения. Возможно, так оно и было.
В определённом смысле иметь своего стукача удобно, если хочешь довести до сведения следователя что-то не в прямую, а так, как бы между прочим, но чтобы знал. Несколько раз в камере именно с этой целью, надеясь, что стукач добросовестно передаст всё следователю, я говорил, что если «они» попробуют меня вербовать, то я вообще перестану с ними разговаривать. Как уж там оно было, не знаю, факт остаётся фактом: за всё время «сидения» не было ни одного даже намёка на вербовку.
Теперь о самом существенном. Почему на суде я признал себя виновным и отказался от продолжения диссидентской деятельности. Причин несколько.
1) Когда меня арестовали, прервался привычный поток деятельности под лозунгом: «давай скорее», и появилась масса свободного времени, что позволяло всё не торопясь обдумать и оценить, что и как мы делали.
2) У «них» были документы, подписанные нами, в которых, что было нетрудно им доказать, содержались сведения не соответствующие действительности. Меня спрашивали, почему я их подписывал. Я отвечал, что подписывал по доверию к другим людям, в частности членам Хельсинской группы. Сам же я не имел возможности всё проверять. «Но значит, Вы клеветали на власть и органы, если эти сведения не соответствовали действительности, поэтому Вас и привлекли к уголовной ответственности». Я возражал: «Да, могли быть и были ошибки, но ведь в основном всё, что мы писали – правда». «А за это мы к Вам претензий и не имеем».
3) Я понимал, что, приняв статус Комитета, мы, конечно, брали на себя ответственность за распространяемую информацию, и, действительно, не должны были свидетельствовать о том, чего не знали сами наверняка. В этом по совести я должен был признать свою вину.
4) Диссидентская деятельность проходила в некотором ажиотаже, в некоторой несомненности в том, что всё, что исходит от КГБ и власти по отношению к верующим и вообще инакомыслящим – зло, а всё, что исходит от противостоящих этому злу мужественных диссидентов – святая правда, не подлежащая сомнению. Это очень нездоровое настроение, никак не способствовало объективной работе.
5) В такой атмосфере совершенно не замечалось, не бралось во внимание то, что составляло главное содержание международной политики. Две империи боролись и продолжали бороться друг с другом, даже и несмотря на «разрядку», всеми возможными методами. И какую роль здесь могла сыграть диссидентская деятельность, во внимание не принималось. Во всяком случае, в составлении таких документов, как обращение к Конгрессу США с нашими проблемами, мне пришлось серьёзно раскаиваться.
Вот один характерный, запомнившийся мне пример. Во время одной из пресс-конференций, проходившей, кажется, на квартире Сахарова, Глеб Якунин вдруг начал очень эмоционально рассказывать корреспонденту о том, как недавно обрушился пешеходный мост на железнодорожной станции в Пушкино под Москвой. Я попытался его остановить: «Зачем ты это говоришь, какое отношение это имеет к защите прав верующих? Да и вообще подобные катастрофы происходят в любой стране». Но это, по его мнению, очевидно, компрометировало советскую власть, и он просто отмахнулся от меня.
При Советской власти заключённым не только не разрешалось иметь при себе религиозную литературу, но, в случае обнаружения её у заключённого он подвергался особому наказанию и литература отбиралась. Однако нам, Якунину и мне было разрешено в Лефортове иметь Библию и молитвенник. Очевидно, так демонстрировалась свобода прав верующих, за которую мы выступали. Благодаря этому я получил возможность наконец-то прочесть Библию от начала до конца и даже делать выписки и заметки. Так вот у пророка Исаии я нашёл такое место: «Вот, ты думаешь опереться на Египет, на эту трость надломленную, которая, если кто опрётся на неё, войдёт тому в руку и проколет её» (Ис. 36:6). Пожалуй, наши обращения в защиту верующих к Конгрессу США и другие аналогичные обращения за границу, явно ассоциировались с этим образом.
Да, я по совести считаю, что нам было в чём каяться. Но это не означает, что я считаю справедливой ту меру наказания, которую власть избирала в отношении диссидентов, будучи неспособной организовать диалог с инакомыслящими и в случаях необходимости потребовать публично опровергнуть сведения, порочащие власть и не соответствующие действительности, и потребовать соответствующих извинений. Это было бы, на мой взгляд правильно, но у власти был взгляд другой: сила на её стороне, так что уж тут разговаривать, проще отправить на зону. Впрочем, тогда, действительно, был самый «вегетарианский период» в истории советской власти, и было достаточно признать свою вину и отказаться от продолжения диссидентской деятельности, чтобы срок лишения свободы был условным.
В конечном счёте, политика власти и деятельность диссидентов способствовали распаду страны, развалу экономики, моральной деградации населения и массовой эмиграции наиболее энергичной и способной к творческой деятельности части этого населения. И захватом материальных благ страны кучкой «элиты», большая часть которой проживала в верхах и при советской системе, так что им нужно было только поменять идеологические вывески, чтобы сохранить главное для них: возможность распределять и безудержно потреблять материальные блага. Понятия чести, долга, принципов и жертвенности во имя этих принципов просто порядочности, так же как и понятие греха, как-то стали атавизмом в этом новом постсоветском обществе. Не для всех, но для тех, кто делает погоду и формирует общественное сознание. «Не можете служить Богу и Мамоне», – сказал Господь. Убеждаемся на повседневной практике в истинности этих слов. И кому именно служит общество потребления, вырисовалось достаточно отчётливо. Известный писатель, если не ошибаюсь, Максимов, да и не он один, оказавшись в обществе посткоммунистическом сожалели, что принимали участие в диссидентской деятельности. Настоящего духовного и политического возрождения не произошло. А нам казалось тогда, что только Советская власть и мешает этому.
Настоящие основания, на которых возможно было бы возрождение, лежат гораздо глубже, в сфере духа, во многом Советским режимом искалеченного. Но покаяния, то есть глубокого духовного изменения в России не произошло.
Что же касается борьбы за права человека, то после падения советской власти это движение всё более приобретало разрушительный для России характер, всё более превращалось в некую религию человекобожия, в которой высшей ценностью объявлялся человек и его право осуществлять все, в том числе и совершенно противоестественные проявления его повреждённой грехопадением природы. Гибельность этого безбожного пути, прямо противоположного покаянию, уже достаточно явственно проявилась в мировом экономическом кризисе, экологических катастрофах, что вызвано по признанию учёных безудержной алчностью современных людей, и чудовищно аморальной атмосферой общества, из которого изгнано понятие греха и ответственности перед Творцом.
Как оценить этот период своей жизни? Я делал то, что считал для себя категорическим императивом, что должен был сделать. Мы помогли в меру наших сил увидеть всему миру как на самом деле обстоит положение верующих в нашей стране. И в то же время наша работа содействовала развалу коммунистического государства уже фактически после смерти коммунизма вполне себя скомпрометировавшего и убившего. Оставалась только фальшивая вывеска из лозунгов типа «Слава КПСС», которая ничего кроме иронии не могла вызвать. За исключением небольшого числа бездумных фанатиков это понимали все до самых верхов и уж конечно прекрасно понимали в спецслужбах.
При аресте майор (тогда) Трофимов говорил мне, что 70-я статья УК («Антисоветская агитация и пропаганда») устарела и что её скоро может быть, отменят, но пока она есть и они должны действовать в соответствии с законом (как они его понимали). Они чувствовали приближение конца, и именно этим отчасти объяснялось их «вегетарианство». Кто кем будет завтра командовать, и кто кого сажать и казнить в тот момент было ещё неясно.
Так закончилась попытка участвовать в возрождении России путём внешнего давления политических сил из вне, а не заповеданным отцами путём внутреннего покаяния и преображения.
