Однажды Феликс рассказал мне такой свой сон.
Он спрашивал во сне архимандрита Бориса о месте Вл. Соловьёва и о. Сергия Булгакова в Церкви. О. Борис ответил так: «Соловьёв и Булгаков занимают такое же место в Русской Церкви, как великий дидаскал Ориген в Церкви Александрийской. От них два пути: один – ко Христу, другой – к Антихристу». Наверное, то же самое можно сказать и о Феликсе, как о богослове, конечно. Судьбы людей знает Бог.
Во всяком случае, если силы «тайны беззакония» делали расчёт на его творческие силы, сообщая ему философию «звезды», надеялись на создание глобальной философской системы, обосновывающей «единосущие» Бога и мира, равночестность, равносильность Бога и мира, то этого не произошло. Феликс их надежд, к счастью, не оправдал.
Иногда я думаю о Феликсе как о последнем представителе «серебряного века». С одной стороны – несомненная тяга к духовности, к православию, с другой – отсутствие должной критики по отношению к себе, к светской культуре. Какая-то путаница между собственным творчеством и теургией, передоверие к себе и грандиозные претензии на значимость собственной личности. Всё это расцвело тогда, в век этот «серебряный» махровым цветом. Но дал этот цвет плоды горькие и трагические в судьбах прежде всего самих «творцов». Брюсов, Бальмонт, Блок, Цветаева, Есенин, Скрябин, многие другие – сплошные разочарования и крушения грандиозных планов и надежд. Причина, конечно, в отсутствии трезвости, присущей церковному сознанию, трезвости, основа которой – смиренное хождение перед Богом. Кто мы такие? – рабы неключимые. И это должно быть в душе искренне, по-настоящему.
Вячеслав Иванов, один из корифеев «серебряного века», столь любимый Феликсом и близкий ему по духу замечательно выразил эту духовную муть своего времени:
«Так долго с пророческим мёдомМешал я земную полынь,Что верю деревьям и водамВ багряности рдяных пустыньВсем призрачным фата-морганам,Всем песням воздушных сирен,Земли путеводным обманамИ правде небесных измен».
3. Диссидентство и отход от него
Была среда, 12 марта 1980 года. Весна. За окном солнце и ослепительно сверкающий снег. Пользуясь свободным расписанием на своей работе в Реставрационном Центре, я был дома и сидел со своей трёхлетней дочерью. Жена в это время была на дежурстве на своей работе. Я занимался тем, что пытался накормить дочь манной кашей, к которой у неё было сложное отношение. Трудно было уговорить съесть первую ложку, но если это всё же удавалось, то потом она управлялась с кашей с большим удовольствием. Может быть, это была такая игра? В общем, погода была чудесная, настроение тоже, развлекались, как могли.
Часов около 12 дня раздался звонок в дверь. Я подумал, что скорее всего это пришли меня арестовывать. Звонить в дверь мне в это время в общем-то было некому, а дело уже несколько месяцев как шло именно к тому, о чём меня не раз уже предупреждали соответствующие органы.
В КГБ в этот период очень не хотели новых арестов, но, как они потом мне сами говорили, им было со стороны высшей партийной власти велено прекратить деятельность несанкционированных комитетов, семинаров и изданий, поэтому они были вынуждены сажать тех, кто не соглашался с их незаконными требованиями. Глеба Якунина посадили в конце 1979, через два года после того, как мы образовали Христианский Комитет защиты прав верующих. И его и меня предупреждали несколько раз, что если мы не прекратим свою деятельность, то окажемся в тюрьме. Естественно, мы на это отвечали, что ничего противозаконного не совершаем, считаем деятельность комитета нужной и для верующих, и для блага страны, поэтому прекратить её никак не можем. А если они всё-таки нас арестуют, то это – их дело, а не наше.
При создании Комитета к нам присоединился ещё иеродиакон Варсонофий (Хайбулин).
Мысль о необходимости создания такого Комитета пришла к нам с Якуниным одновременно, но независимо друг от друга и совершенно разными путями.
Я работал тогда в Реставрационном Центре им. акад. Грабаря в должности заведующего отделом методики и технологии реставрации произведений искусства.
И вот однажды меня и ещё одного физика из нашего отдела вызвал к себе зам. директора по научной работе. С этим физиком мы дружили: он, как и я, был православным и даже впоследствии стал монахом. Итак, вызывает нас зам директора. В чём же дело? Оказывается к нему пришёл устраиваться на работу ещё один физик, раньше работавший в физическом институте им. Карпова. А теперь почему-то решивший устроится на работу к нам. Привязать физику к реставрации произведений искусства сложнее, чем химию, но можно, да и звучит внушительно – вот она где у нас, наука.
Внешне этот предполагаемый сотрудник выглядел довольно необычно, держался расковано, но вежливо и отличался некоторым апломбом и заметной самооценкой выше среднего уровня, что и не скрывал. Высокий худой брюнет, грузин, но совершенно обрусевший, видимо не в первом поколении. Некая расслабленность и спокойствие чувствовалось не только в его позе, но и в манере держаться и говорить. В выражении лица, в разговоре он производил впечатление человека умного и необычного. В общем, сразу было понятно, что есть здесь какое-то второе лицо, более значительное, чем просто соискателя работы в области реставрации. Поговорив о том, чем бы он мог у нас заниматься, мы разошлись, не решив ещё вопрос о его приёме окончательно. Настораживало это второе его лицо, ждать можно было много интересного и неожиданного. Наш начальник предоставил решать этот вопрос мне, посоветовавшись со вторым нашим физиком. «А не тот ли это Чалидзе, который входит в Сахаровский Комитет по правам человека», – предположил мой более осведомлённый коллега. Я сказал, что, если тот, то надо взять на работу, а если – нет, то не стоит. Легко выяснилось, что это он самый и есть. Теперь легко объяснялось, с чего это его потянуло «на прекрасное» от родимой и достаточно серьёзной физики. Чем физика серьёзнее, тем меньше с точки зрения властей нужны ей такие инициативные в общественном плане люди. Из карповского института его, очевидно «ушли», а тихая заводь реставрационного центра была местом более походящим для людей не совсем вписывающихся в «самый прогрессивный общественный строй». Потом Чалидзе и сам говорил мне, что дорожка, которая привела его в нашу реставрацию была, очевидно, проложена заботливой рукой КГБ. Реставрационный центр отнюдь не режимный объект, да и вообще «отстойник» (термин не я придумал), куда собирались люди не самые подходящие для строительства коммунизма. У нас там вся парторганизация состояла из нескольких человек на несколько сотен сотрудников. У людей были несколько иные интересы, чем карьерный рост и даже высокая зарплата. Вот Чалидзе туда и «запихнули», подальше от серьёзной научной работы.
Довольно скоро мы нашли с ним общий язык, хотя и различие между нами было достаточно большим. Много времени мы проводили в разговорах на различные темы, не в последнюю очередь мировоззренческих. И разговоры были настолько насыщены и напряжённы, что домой после них я уходил иногда с головной болью. Отношения, впрочем, были вполне дружескими.
Чалидзе был одним из создателей Комитета по защите прав человека, в который входили академик Сахаров, один из создателей советской водородной бомбы, математик, член-корреспондент АН СССР И. Р. Шафаревич, сам Чалидзе и его друг Твердохлебов. Представления о характере и методах работы у членов этого Комитета были различны. Шафаревич, например, не придавая особого значения официальному статусу комитета, считал его подходящей формой, вывеской под которой могло удаваться иногда оказывать помощь конкретным людям в их трудностях при столкновении с тоталитарным государством. Чалидзе, напротив, полагал, что Комитет больше должен уделять внимания теоретической стороне правовых вопросов, носить научный характер, быть основательным, как он говорил «неповоротливым», и в таком статусе способствовать улучшению правовой атмосферы в стране. Во всяком случае, он так говорил. Впрочем, может быть, это было больше мимикрией. Но не думаю, мне кажется, что самому Чалидзе импонировал именно такой стиль работы. Он производил или старался производить впечатление некоего сноба, однако не исключено, что это было маской, под которой скрывались более сильные эмоции и решительные действия. Кроме того некоторый снобизм должен был повышать его личный статус в глазах тех, с кем ему приходилось общаться. В его сознании огромное место занимала интуиция иерархичности общества, причём иерархий могло быть много, и они далеко не всегда совпадали с общепризнанными официальными или общественными мерками. Всё зависело от приоритетов публики. Так, например, он критически отзывался о «Хронике текущих событий», самиздатский журнал, посвящённый нарушениям прав человека в СССР, за его неосновательность, но оказавшись в Америке, сам стал начал переиздавать этот журнал. В иных условиях стало возможным издавать то, что считалось «неосновательным» и антисоветским.
