город внизу, заметил, что один из кварталов отличается бедностью и теснотой. Спросив, что это за место, он получил ответ: мол, там живут инородцы – те, в чьих жилах течет кровь варваров, степных племен с запада. Обиталище их выглядело неприглядно, и потому Чжуан-гун, недолго думая, велел изгнать их из столицы, чтобы селились не ближе чем в десяти ли от городских стен. Приказ этот вызвал большую суматоху. И вот толпа бедно одетых людей, навьючив на плечи детей и поддерживая стариков, с гружеными домашним скарбом повозками двинулась прочь из города, подгоняемая стражниками. Князь, наблюдая сверху за столпотворением, приметил среди прочих женщину с удивительно пышными волосами и немедленно приказал доставить ее во дворец. То была жена одного из варваров – не слишком пригожая лицом, она отличалась густыми от природы, необыкновенно длинными косами. Их тут же остригли под корень: князь возжелал подарить парик своей любимой наложнице. С обритой головой несчастная вернулась к своей семье, и муж поспешно прикрыл ее голову накидкой, после чего обернулся на княжеский замок. И хотя стражники хлестали его плетьми, пытаясь прогнать, мужчина долго стоял неподвижно, не отрывая взгляда от фигуры князя, видневшейся в башне высоко над толпой.* * *
Зимой армия Цзинь вторглась в княжество Вэй с запада. Одновременно чиновник по имени Ши Пу поднял мятеж и напал на столицу: он знал, что князь собирается с ним расправиться, и решил действовать первым. Поговаривали, будто в заговоре замешан наследник Цзи.
Чжуан-гун закрыл все городские ворота и обратился с башни к мятежникам, суля разные блага и предлагая решить дело миром, но Ши Пу не удостоил его ответом. К исходу дня у князя осталась лишь горстка сторонников.
Тогда, воспользовавшись темнотой безлунной ночи, он решился бежать. С ним отправились несколько прислужников и сановников, а в руках он сжимал своего драгоценного петуха с пышным плюмажем и хвостом. Тайком они перелезли через задние ворота – но князь, не привыкший к подобным упражнениям, упал, растянув лодыжку и ушибив пах. Времени заниматься его увечьями не было – князю наскоро помогли подняться, и маленький отряд в кромешной темноте поспешил в степь, прочь от городских стен, намереваясь до рассвета перейти границу княжества Сун. Они шли уже довольно долго, когда небо вдруг посветлело и, залитое тусклым желтым светом, будто стало выше: над горизонтом появилась луна. Мутно-красная, медного оттенка, она была точь-в-точь как та, что Чжуан-гун видел с террасы замка, когда очнулся от дурного сна.
– Плохой знак! – подумал князь, и в тот же миг из кустов появились черные фигуры и бросились на беглецов. Кто это был? Преследовавшие их мятежники или обычные грабители? Гадать было некогда – схватка шла не на жизнь, а на смерть. Большинство спутников Чжуан-гуна погибли, но ему удалось отползти, скрывшись в высокой траве, – то, что он хромал и не мог встать, неожиданно сыграло ему на руку.
Он вдруг заметил, что до сих пор крепко сжимает в руках петуха. Тот не издал во время боя ни звука: птица была мертва. Чжуан-гун не мог заставить себя просто бросить петушиный труп и потому продолжал ползти, сжимая его в руках.
В отдалении, у края равнины, виднелись какие-то постройки – похоже, там жили люди. Чжуан-гун полз из последних сил, пока не достиг первого из домишек – где ему помогли перебраться через порог и дали воды.
– А вот, значит, и ты! – услышал он – и с удивлением поднял глаза. Хозяин дома, с красным обветренным лицом и выступающими зубами, пристально смотрел на беглого князя. Чжуан-гун понятия не имел, кто перед ним.
– Не помнишь меня? – продолжал тот. – Наверняка не помнишь. Но ее-то, поди, не забыл? – Он махнул рукой, подзывая женщину, сидевшую на корточках в углу. Взглянув при тусклом свете фонаря ей в лицо, Чжуан-гун выронил мертвого петуха и едва не лишился чувств. Перед ним в намотанном на голову платке была та, чьи волосы он приказал остричь, чтобы сделать парик для любимой наложницы.
– Простите, – хрипло проговорил князь. – Простите меня!
Дрожащими руками он принялся развязывать пояс, где были спрятаны прихваченные в дорогу драгоценности.
– Умоляю, отпустите меня! Я все отдам! – Он протянул хозяину свои сокровища.
Но тот, вытаскивая из ножен кривую саблю и подходя ближе, лишь усмехнулся:
– А если тебя убить – разве побрякушки исчезнут?
Так закончил свою жизнь Куай Куй, правитель княжества Вэй.
Ученик
1
«Этого Кун-цзы[19], чью мудрость нынче превозносят на каждом углу, не мешало бы поставить на место», – думал Чжун Ю по прозванию Цзы Лу, странствующий воин родом из Бянь, что в княжестве Лу. Наверняка так называемый мудрец – просто шарлатан! Придя к этому выводу, Цзы Лу с самым задиристым видом – с всклокоченными волосами, в воинском облачении и сдвинутой на затылок шапке – зашагал к дому Кун-цзы. В правой руке он держал петуха, в левой – поросенка, намереваясь их визгом и кукареканьем потревожить покой философа, занятого музыкой, стихосложением и беседами с учениками.
Когда Цзы Лу с верещащими животными ворвался в дом и возмущенно уставился на Кун-цзы, тот, в круглой шапочке ученого мужа и расшитых туфлях, с нефритовыми подвесками на поясе, восседал в кресле.
– Что тебе дороже всего на свете? – благожелательно спросил мудрец.
– Мне-то? Длинный меч! – дерзко выпалил Цзы Лу.
При виде его наивного бахвальства Кун-цзы не удержался от улыбки. Но прямота молодого человека с суровым, раскрасневшимся лицом, густыми бровями и ясным взглядом подкупала.
– А как насчет учения? – спросил Кун-цзы.
– Учения? Что в нем за польза? – сердито заявил Цзы Лу: ведь именно затем, чтобы это сказать, он и пришел.
Мимо такого легкомыслия Кун-цзы пройти не мог – и потому принялся терпеливо объяснять. Если у правителя нет советников, которые осмеливаются с ним спорить, он забудет о том, что правильно; если у человека нет друзей, которые его наставляют, он разучится слушать других. Ведь деревья подвязывают веревками, чтобы росли прямо, лошади нужен хлыст, а луку – мастер, который выправит его изгиб. Как же человеку обойтись без образования, которое обуздает его натуру? Любой материал становится полезным, лишь когда очищен и обработан.
Кун-цзы отличался красноречием, какого мы, зная его слова только по дошедшим до нас книгам, и вообразить не в силах. Убедительны были не только его доводы, но и голос, и манера говорить – спокойные, но полные удивительной уверенности. Цзы Лу, стоя перед ним, постепенно утратил дерзкий вид и теперь внимал с почтением.
– Но ведь бамбук на склонах Южных гор… – сказал он, по-прежнему не желая уступать, – бамбук растет сам по себе, никем не направляемый – и вырастает прямым, а если срезать его, пробивает шкуру носорога. Если человек
