более, что и в самом Лу у Кун-цзы нашлись противники, мечтавшие ослабить его влияние. Князь Дин-гун, окружив себя танцовщицами, забросил государственные дела. Сановники – начиная с влиятельного Цзи Хуаньцзы, под чьим началом служил философ, – вскоре принялись подражать государю. Цзы Лу, возмущенный происходящим, подал в отставку первым. Кун-цзы поначалу не сдавался, пытаясь в меру сил исправить положение, хотя Цзы Лу уже отчаянно желал, чтобы Учитель последовал его примеру – не потому, что опасался, как бы на Кун-цзы не легла тень позора, но потому, что невыносимо было видеть достойного мужа среди царящего при дворе разврата.
Потому, когда упорство Кун-цзы истощилось и он оставил службу, Цзы Лу вздохнул с облегчением – а когда тот решил и вовсе покинуть княжество Лу, с радостью отправился вместе с ним.
Глядя на тающую вдали столицу, Кун-цзы, с одинаковым искусством слагавший и стихи, и музыку, пропел:
Улыбка красавицы лучших принудит к бегству,Щебет красавицы лучших лишает жизни…
Так начались их долгие скитания.
7
Один вопрос мучил Цзы Лу с детских лет – и не давал покоя теперь, когда он стал зрелым мужем и приблизился к порогу старости. Вопрос был донельзя банальным: почему зло процветает, а добродетель подвергается гонениям?
Стоило Цзы Лу в очередной раз убедиться в этом, как его вновь охватывали гнев и печаль. Почему? Почему все обстоит так? Люди говорили: мол, зло, конечно, процветает до поры до времени, но в конце концов получит по заслугам. Допустим. Но ведь это лишь потому, что рано или поздно умереть суждено любому. А где же вознагражденная добродетель? Бог весть, случалось ли подобное в древности, но в своей жизни Цзы Лу примеров не помнил. Почему же? Почему? Цзы Лу, будучи в душе большим ребенком, не переставал негодовать. Ему хотелось топать ногами, вопрошая: куда смотрит Небо? А если это Небо все так устроило, то как не восставать против его воли! Или, быть может, для Неба нет разницы между Добром и Злом – как нет разницы между человеком и зверем? Но тогда Добро и Зло, Добродетель и Порок существуют лишь потому, что так договорились люди?
Всякий раз, когда Цзы Лу приходил с этими вопросами к Кун-цзы, тот принимался рассуждать о природе человеческого счастья. Выходит, единственная награда за добрые дела – радость, которую при этом испытываешь? Пока Цзы Лу слушал Учителя, он вроде бы даже соглашался, но потом, оставшись наедине с собой, вновь ощущал смутное недовольство. Как можно поверить, что подобная вывернутая логика приведет к счастью? Как смириться с тем, что справедливых и добродетельных не ждет никакое наглядное и очевидное вознаграждение?
Но сильнее всего возмущение вскипало в Цзы Лу, когда он думал о судьбе Учителя. Как случилось, что человеку, столь талантливому и столь безупречному нравственно, выпало на долю столько испытаний? Даже семейного счастья он не обрел, а теперь еще и вынужден на склоне лет скитаться на чужбине. Однажды ночью он услышал, как Кун-цзы шепчет себе под нос: «Феникс не прилетает. На реке не проступают таинственные письмена. Никаких добрых предзнаменований – значит, надежды нет!»
Цзы Лу не мог сдержать слез. Кун-цзы сокрушался обо всех людях на земле, но сам он печалился лишь об Учителе, обреченном жить в столь несовершенном мире.
Что ж. Он, Цзы Лу, станет щитом, который заслонит Учителя от ударов судьбы. Учитель наставляет и направляет его, Цзы Лу же в благодарность защитит его от бед и скверны. Самонадеянно? Пускай. Но таков его долг. Возможно, Цзы Лу и уступает другим ученостью и талантами, зато готов, не колеблясь, отдать за Учителя жизнь. Уж в этом-то он не сомневался ни мгновения.
8
– Допустим, у меня есть кусок драгоценной яшмы, – сказал Цзы Гун. – Стоит ли спрятать его в шкатулку или продать подороже?
– Продать, продать! – воскликнул Кун-цзы не задумываясь. – Только дождаться цены получше.
С такими намерениями он отправился странствовать по просторам Поднебесной. Большинство учеников, конечно, тоже мечтали продать себя подороже, но Цзы Лу их чувств не разделял. Он успел на собственном опыте понять, как приятно, когда имеешь возможность воплотить в жизнь свои представления о должном, но одновременно осознал и другое: для этого необходимо работать под началом Кун-цзы. Иначе – уж лучше, как говорит поговорка, «одеваться в дерюгу, храня за пазухой драгоценности». Цзы Лу и правда готов был до конца жизни, как собака, служить Учителю. Он не был лишен честолюбия, но карьера рядового чиновника не слишком подходила для его прямой и открытой натуры.
* * *
Среди учеников, следовавших за Кун-цзы, были самые разные люди.
Деловой и практичный Жань Ю. Немолодой, добросердечный Минь Цзыцянь. Пытливый Цзы Ся, знаток древних ритуалов. Цзай Во, гедонист, склонный к софистике. Упорный Гунлян Жу, неутомимо бичующий пороки этого мира. Честный Цзы Гао – коротышка, по пояс Кун-цзы, рост которого, как говорили, превышал два метра. Тем не менее, и по возрасту, и по положению Цзы Лу считался среди них первым.
Из прочих учеников юный Цзы Гун, на двадцать два года моложе Цзы Лу, обладал поистине незаурядными способностями. Цзы Лу всегда хотел продвинуть его на передний план, хотя Учитель до небес превозносил другого своего последователя – Янь Хуэя, которого Цзы Лу недолюбливал: Янь Хуэй казался ему бледной копией Кун-цзы, лишенной и жизненной энергии, и талантов политика, присущих Учителю. В этом не было зависти – Цзы Лу в его возрасте завидовать не подобало; хотя юные Цзы Гун и Цзы Чжан наверняка завидовали той благосклонности, которой Учитель награждал Янь Хуэя. И все же слишком мягкий и пассивный характер любимца Кун-цзы был Цзы Лу не по душе. Он куда больше ценил Цзы Гуна – быть может, немного поверхностного, но обладавшего живостью и острым умом. Проницательность юного Цзы Гуна отмечали многие. И пусть его ум пока более развит, чем характер, – это дело времени. Сам Цзы Лу иногда так злился на легкомысленного юнца, что принимался на него кричать, – но в глубине души был уверен: Цзы Гун себя еще проявит, его ждет большое будущее.
Как-то раз Цзы Гун сказал нескольким товарищам:
– Говорят, наш Учитель презирает красноречие, но, думается мне, он сам чрезмерно красноречив и нам следует быть начеку. Его красноречие иного рода, чем у Цзай Во. У Цзай Во оно уж слишком бросается в глаза – его речи приятно слушать, но доверия они не вызывают, а потому, пожалуй, в них нет и вреда. Совсем иначе у нашего Учителя. Он говорит не то чтобы бойко, но взвешенно, так что ни в одном слове не хочется усомниться, а вместо того, чтобы пересыпать речь остротами, использует метафоры, выразительные и глубокие.
