и один из них, оглядывая его с ног до головы, сказал:
– Вот, значит, во что одеваются ученики Кун-цзы? Бедновато. Не скучаешь по своему мечу? – Цзы Лу оставил его слова без внимания, но приятель не отставал: – Говорят, ваш Кун-цзы – просто мошенник. Строит из себя праведника, с серьезной миной поучает всех подряд, а сам-то ни в чем себе не отказывает! Нечего сказать, хорошо устроился!
Молодой повеса говорил так не потому, что питал к Учителю особую неприязнь, а лишь из привычки злословить обо всем подряд – но Цзы Лу побагровел и, схватив болтуна за ворот, ударил кулаком в лицо, потом еще и еще, пока тот, обмякнув, не сполз на землю. Цзы Лу с угрожающим видом обернулся к остальным – те стояли замерев, будто громом пораженные. Зная, как силен Цзы Лу, они не решились с ним связываться и, подобрав товарища, молча ретировались.
Через некоторое время о происшествии прослышал Кун-цзы. Призвав к себе Цзы Лу, он, не говоря ничего напрямую, произнес:
– В древности благородные мужи руководствовались преданностью, а защитой своей считали человеколюбие. Когда они видели зло, преданность помогала им его исправлять, а когда на них нападали, человеколюбие придавало им стойкости. Поэтому им не приходилось прибегать к силе. В наши дни человек мелкий часто принимает задиристость за храбрость. Но храбрость благородного мужа состоит в том, чтобы утверждать справедливость.
Цзы Лу выслушал смиренно.
Прошло еще несколько дней, и Цзы Лу, вновь прогуливаясь по городу, услышал разговор праздной компании, расположившейся в тени под деревьями. Похоже, они сплетничали о Кун-цзы:
– «В древности» да «в древности» – вечно он разглагольствует про старые времена, чтобы осудить нынешние. Еще бы – никто эту самую древность в глаза не видел, вот и говори, что в голову взбредет. Если бы государством можно было управлять, как в древности повелели, – так любой мог бы! Нет уж, для нас живой Ян Фу поважнее, чем князь Чжоу-гун[21], который давно помер.
В те времена в государстве все перевернулось с ног на голову: правитель Лу фактически передал всю власть клану Цзисунь, а теперь верх постепенно брал один из их ставленников, честолюбивый Ян Фу. Кто знает – быть может, говорящий был с ним в родстве.
– Если уж на то пошло, господин наш Ян Фу много раз звал Кун-цзы к себе на службу. И что же? Тот не захотел! Выходит, только языком трепать горазд, а на деле и не смыслит ничего!
Цзы Лу протолкался поближе. Всем было понятно, что перед ними ученик Кун-цзы. Болтун, до сих пор такой уверенный, смешался, побледнел и, опустив голову, поспешил скрыться в толпе.
Подобное повторялось еще не раз – и всегда заканчивалось одинаково. Стоило внушительной фигуре разгневанного Цзы Лу появиться рядом, как злословить про Кун-цзы уже никому не хотелось.
Учитель журил его за излишнее рвение, но без толку – Цзы Лу даже находил доводы в свое оправдание:
– Конечно, если бы благородный муж чувствовал такой же гнев, как я, и умел его обуздывать, было бы чем восхищаться. Но, думаю, вряд ли он так сильно гневается – нет в нем настоящих чувств, а потому и сдерживать их легко.
Прошел год, и Кун-цзы осталось только сетовать с горькой улыбкой:
– С тех пор как Цзы Лу стал моим учеником, мне уже не узнать, за что меня ругают!
4
Однажды Цзы Лу играл на цитре.
В соседнем покое, куда доносилась музыка, Кун-цзы повернулся к другому ученику, Жань Ю:
– Послушай-ка! Разве не слышится в этой мелодии мятежный дух? Благородный муж должен извлекать звуки мягкие и нежные, призывающие к созиданию. В древности император Шунь[22], играя на пятиструнной цитре, сложил «Песню южного ветра»:
Южный ветер благоуханный,Усмиряет народный ропот,Прилетает, когда так нужен,Приносит нам процветанье…
Но, слушая игру Цзы Лу, я понимаю, что он и впрямь жесток и необуздан – это не южный ветер, а вихри севера. Ни в чем так не отражается своевольный, дерзкий нрав музыканта, как в его музыке!
Слова Учителя Жань Ю передал Цзы Лу. Тот и раньше знал, что не одарен большим талантом к музицированию, но винил в этом недостаточно тонкой слух и неловкие пальцы. Услышав, что изъян кроется куда глубже, Цзы Лу был неприятно поражен. Выходит, главное – совсем не руки упражнять… Требовалось хорошенько поразмыслить. Запершись у себя в покоях, он принялся поститься и медитировать – да так, что даже с лица спал. Через несколько дней Цзы Лу решил, будто разгадал секрет, и взялся за цитру вновь. На сей раз Кун-цзы не проронил ни слова, и на лице его не отразилось неудовольствия. Услышав об этом от другого ученика, Цзы Гуна, Цзы Лу – чистая душа! – расплылся в радостной улыбке.
Цзы Гуну, который, будучи младше, отличался большой проницательностью, оставалось только посмеиваться про себя: он понимал, что играл Цзы Лу все так же по-северному яростно но Кун-цзы промолчал, пожалев ученика, – ведь тот в погоне за музыкальным совершенством едва не довел себя до истощения.
5
Никого из учеников Кун-цзы не журил так часто, как Цзы Лу, – и никто из них не решался так часто подвергать слова Учителя сомнению.
– Осмелюсь спросить: а можно ли оставить Путь, заповеданный древними, и следовать велению сердца? – спрашивал Цзы Лу, хотя ответ был вполне очевиден.
Или вот:
– Что-то вы, учитель, ничего напрямую не говорите!
Кто еще мог заявить подобное Кун-цзы в лицо? Но никто и не верил ему так безгранично, как Цзы Лу, который потому и задавал каверзные вопросы, что не хотел признавать что-то лишь для вида, не согласившись в душе. К тому же он, в отличие от прочих учеников, ничуть не боялся ни упреков, ни насмешек.
В любой другой обстановке Цзы Лу был человеком самостоятельным, твердо стоящим на собственных ногах – хозяин своему слову, сильный мужчина, который никогда не снизойдет до того, чтобы кому-то подчиняться. Тем поразительнее было видеть, как он превращается в обычного школяра, заглядывающего наставнику в рот. Доходило до смешного: рядом с Кун-цзы Цзы Лу словно бы отказывался от собственного «я», предоставляя Учителю решать и полагаясь на его суждения во всех важных вопросах, – как малый ребенок, который, держась за юбку матери, ждет от нее всего, даже того, что мог бы сделать сам. Цзы Лу тоже это понимал – и порой, оставшись наедине с собой, горько усмехался, размышляя о своем поведении.
И все-таки был в душе Цзы Лу уголок, закрытый даже от Учителя, – рубеж, которого не дано было переступить никому.
Для преданного ученика Кун-цзы существовало нечто важнее жизни и смерти – не говоря уж о материальных потерях и приобретениях. Что? Назвать это «честью воина» будет, пожалуй, слишком поверхностно.
