(из-за двери). Какой вы, право, смешной, ну, чего бояться? Давайте руку, идем!
З и г ф р и д. Боже мой, ее голос! Это она! Сейчас сюда войдет Ходунов, и в ее присутствии я… я не снесу оскорблений. Что делать? Скройся, Зигфрид, замри! (Прячется за портьеру.)
В дверях Ю л я. Она тащит за руку смущенного, упирающегося П а ш у.
Ю л я (с порога). Можно? Входите же, никого нет. Видите — вот здесь сидит наш директор. Он сейчас придет, и я вас с ним познакомлю. Главное, вы не робейте. Держитесь солиднее, развязнее, вы — драматург, понятно? Скажите: «Я автор пьесы, о которой вам говорила молодежь. И я прошу вас прочитать ее, поставить на обсуждение…»
П а ш а (смущенно). Нет, я… так не скажу. Я не умею.
Ю л я. Почему? Ну, как не стыдно, Паша. Честное слово, вы написали хорошую комедию. Ваши герои живые, смелые ребята. А сам автор? Он похож на выдуманного Тяпу, который ходит из пьесы в пьесу и, как правило, не умеет ни говорить, ни объясняться в любви. Хотите, я вас научу, как…
П а ш а. Объясняться в любви?
Ю л я. Нет… Говорить с директором. Он у нас деловой, строгий и признает только то, что направляют к нему «свыше». Он даже дождик любит только потому, что он капает… сверху.
П а ш а. Как же с ним… разговаривать?
Ю л я. А так, как будто вы по меньшей мере… Игнат Пузырев.
П а ш а. Нет, я не смогу.
Ю л я. А вы попробуйте. Давайте быстро прорепетируем, а то скоро кончится антракт, и я убегу на сцену. Допустим, я — директор. (Усаживается в кресло.) Вы входите, здороваетесь, предлагаете пьесу. Ну, начинайте.
П а ш а. Ну что ж, если так надо, давайте. Ну… Здравствуйте, я… Самоцветов Павел…
Ю л я (имитируя Ходунова). Ну и что?
П а ш а. У меня, видите ли, к вам…
Ю л я (скороговоркой). Знаю. Вы племянник Бережковой, написали пьесу, не знаете, что с ней делать, почему должен знать я? Есть завлит, идите к нему. Все! Дальше?
П а ш а (растерянно). А… дальше я не знаю.
Ю л я. Ну вот, вы уже скисли. Разве так можно? Эх вы, Паша Самоцветов! Садитесь, я вам сейчас покажу, как надо говорить с нашим директором. (Баском.) «Вы Ходунов. Здрасте… Самоцветов, слыхали? Нет? Тем хуже для вас. Есть пьеса. Читана на узком активе, решено широко пустить. Просят в «имени Гончарова» и в «имени Тургенева». Я даю вам! Ясно? Жду режиссера и договора. Пока!» Ну, теперь поняли?
П а ш а (смеясь). Понял. Здорово это у вас получается! А у меня не выйдет, я так не могу. Да и зачем мне все это, Юля. Вы… вы мне только одно скажите, вы…
Ю л я. Что?
П а ш а. Вам нравится… пьеса?
Ю л я. Очень.
П а ш а. Ну вот… и с меня хватит. И больше мне… ничего не нужно.
Ю л я. Но этого же мало. Есть главный режиссер.
П а ш а. А зачем он мне?
Ю л я. Как — зачем? Он решает.
П а ш а. Нет, вы… вы одна можете решить. Все…
Ю л я. Да что вы, Паша. Есть еще худсовет, директор. Надо поговорить, объясниться.
П а ш а. Нет… Никому не говорите! Вы… вы одна… решайте! А я… я уже давно решил. Вот клянусь, — когда встретил у тети Капы и когда читал вам пьесу в театре. И вот сегодня. Но… вы же мне ничего не сказали, вы… не ответили мне, Юля.
Ю л я. Я сегодня не Юлия, я — Виола…
«…Страсть ее
Таилась молча и, как червь в цветке,
Снедала жар ее ланит…
Это ль не любовь?
Мы больше говорим, клянемся больше;
Но это — показная сторона:
Обеты щедры, а любовь бедна…»
П а ш а. Это вы… мне, Юля?
На столе вспыхнула сигнальная лампочка.
Ю л я. Пошел занавес, бегите в зал! В антракте зайдите к директору. (Убегает.)
П а ш а. Я приду к вам, к вам, Юлия! (Убегает за ней.)
Из-за портьеры выходит З и г ф р и д.
З и г ф р и д (один). Да! Это было. Только что, вот тут, на этом месте. Они объяснились. Пошел занавес, и… что же ты увидел, Зигфрид? Не главный режиссер, не представитель администрации, а… совершенно посторонний племянник, командировочный, из чужой системы, вырвался вперед и прочитал ей монолог, который ты в муках вынашивал уже полгода. Ты работал над ним за столом, на улице, бессонной ночью в постели, не смея произнести вслух ни одного слова, а он? Приехал и сразу, без единой репетиции сказал ей… все. Почему? По какому праву? Он написал комедию? Так мы еще посмотрим, кто из нас будет смеяться! Тихо, Зигфрид, организуй волю, выдержку, спокойствие. Смеется тот, кто смеется… организованно!
Входит Х о д у н о в.
Х о д у н о в. Вот… (Передавая Зигфриду бумагу.)
Возьмите, Зигфрид, копию приказа
И всю бригаду отправляйте в путь.
Сперва в вагон грузите Бережкову.
Она поедет первой, а сейчас
Она там, у Хлопушкина, застряла
в кабинете.
Как в горле кость… И надо срочно…
З и г ф р и д.
Борис Семенович, не беспокоитесь!
Честью вам клянусь,
На этот раз я буду тигром, львом,
свирепым барсом…
На этот раз готов я растерзать
не только Бережкову, —
Племянника ее готов я рас-тер-зать!
Я буду тигром!
Х о д у н о в.
И слава богу! Если не администратор,
Пускай хоть тигр получится из вас.
Идите и терзайте!.. В добрый час!
Картина пятая
У Х л о п у ш к и н а. Он сидит за небольшим лакированным столиком, на котором много карандашей, листы белой бумаги и завтрак, покрытый салфеткой. На уголке кресла сидит Б е р е ж к о в а с пьесой в руках.
Х л о п у ш к и н (водя карандашом по бумаге). С этим… манускриптом я знаком… Ваша комедия на материале птицефермы. Ну что ж, мило, свежо, но… это мелко, локально, я бы сказал, это… мм… бескрыло. А имеем ли мы право сейчас на бескрылость? Мне думается, что нет. Вы же знаете, что… (Отпивая из стакана.) Удивительно безвкусный чай у нас в буфете! Вы же знаете, что мы — театр высокого патетического звучания. От нас, Капитолина Максимовна, ждут, ждут страстного, взволнованного слова! Вы знаете, что…
Б е р е ж к о в а. Знаю. Знаю, Аристарх Витальевич. И статьи ваши читала, и каждый год на производственных совещаниях про это самое звучание слушаю. Вот я и подумала — пока у нас ничего такого… «страстного» нет, может, мы скажем зрителю простое правдивое слово, а?
Х л о п у ш к и н. Хватит, хватит, Бережкова. Я тоже… посещал вечерний лекторий и тоже… грамотный. Будьте откровенны и скажите просто — это пьеса вашего родственника, это дело семейное, и
