бы моя мама так сделала, я бы дал ей сдачи! – воскликнул Серж.
– Он ещё слишком мал.
– Ты мог бы её остановить, – сказал Серж.– Почему ты ничего не сказал?
– Ей бесполезно что-то говорить, это же его мать. Мы бы с ней поругались, а у себя дома она бы вдвойне ему отплатила.
После того, как Джонатан побывал свидетелем сотен семейных сцен, ему больше нечего было сказать; подавленный гневом и стыдом, он ничего не мог сделать, кроме как можно быстрее забыть эти крошечные драмы, которые было бы нелепо или опасно принимать близко к сердцу.
– Значит, если Барбара меня ударит, ты, правда, ей это позволишь? – спросил Серж с недоверчивой улыбкой.
– Нет, но её-то я знаю. С другими всё не так. Остаётся лишь засунуть пальцы в уши и ждать пока всё закончится.
Была среда, выходной в школах, что позабавило Сержа, потому что он-то уже был на каникулах. В то утро, около десяти часов, они приехали в город на автобусе. В магазине лягушек они не нашли. Было несколько прекрасных жаб, некоторые с красными глазками, некоторые с золотыми, но Серж нашёл их отвратительными. Его больше интересовали белые мыши и зловонная клетка с хомяками, забившимися в свои экскременты. Очарованный, он вдохнул перепрелый запах мочи, тухлых яиц и кроличьей клетки, исходивший от стеклянного резервуара, накрытого проволочной решёткой, где дремал спутанный клубок змей. Они ничего не купили, и Джонатан ждал на тротуаре, пока Серж смотрел на птиц в клетках, недалёких и суетливых, безвкусных расцветок, как у женских побрякушек.
Погода стояла прекрасная, и мальчику очень понравилась прогулка по городу. Когда они переходили мост, Серж увидел рыбаков и захотел сам порыбачить. В окне ближайшего магазина Джонатан показал ему крючки и объяснил, как они протыкают личинку или дождевого червя, и как затем крюк протыкает рыбе губу или желудок. Сержа это не беспокоило, тем не менее, он понял, что Джонатану не хочется их покупать, и оставил эту затею.
По правде говоря, Джонатана тоже не особо волновала судьба рыб, но с тех пор, как они приехали в этот город, общение со своими современниками, которых он не привык видеть так близко и в таком количестве, пробуждало в нём закупоренную смесь ненависти, страданий и дурного настроения.
Что касается Сержа, он не страдал от своих сверстников, но скорее игнорировал их. Когда они встречали маленькую девочку или мальчика, он не удостаивал их даже взглядом. Ибо это были ненастоящие дети, которые брели, не различая дороги, пристёгнутые к бокам женщин.
Однако на мосту была горстка ребятишек бесцельно ловивших рыбу. Они были на два-три года старше Сержа. Он высвободился от руки Джонатана и облокотился о парапет, молчаливый и зачарованный, глядя на них, будто они были какой-то невероятной ярмарочной достопримечательностью. Должно быть, этот образ свободы и шумного товарищества вызвал у него желание порыбачить. Ребята снисходительно позволяли глазеть на себя, не удостоив взглядом изумлённую мелочь, столь же презренную в их глазах, какими они были сами в глазах юношей лет четырнадцати–пятнадцати, ловивших рыбу неподалёку, чьи ломающиеся голоса, громкие и хриплые, казалось, помечали территорию, на которую ни у кого из маленьких негодников не хватало смелости посягнуть; взрослые, предупреждённые этим хриплым лаем, также держались поодаль, в своём кругу.
Внизу на берегу был уголок для стариков с несколькими скамейками в тенистом местечке. Но старики не кучковались вместе, а предпочитали рассредоточиться вдоль берега, каждый со своим брезентовым табуретом, пустым сачком и выцветшими снастями.
Рыбу никто не ловил. Река была сизой, зеленоватой и мутной, словно она выстирала сотню миль грязных простыней и сопливых носовых платков. Джонатан подумал, какой может быть вкус у рыбы, которая бы там выжила; он бы скорее поверил, что к полуночи, когда весь город спит, жадные пасти и блестящие глаза крысиных полчищ полезут из воды, и оба берега оживут от быстрого топота крысиных лап.
Это был симпатичный городок с ухоженными садами и прекрасными старыми зданиями. В нём не было ни промышленности, ни офисных зданий, ни жилых комплексов. Люди здесь покупали и продавали; они спали; они верили в радио, телевидение и популярные песни; они умирали в хорошей больнице. Они не совокуплялись, но они женились, и у них были дети.
Серж самостоятельно взял Джонатана за руку, как только они вышли из автобуса. Он держал её нежно и живо; в первую же секунду он изогнул свою руку так, чтобы пальцы Джонатана, двигаясь взад-вперёд, медленно меняли своё положение и, наконец, полностью охватили его собственные. Затем его ладонь стала очень расслабленной, и Джонатану показалось, будто он согревает спящую птицу. Рука, принадлежавшая ладони, просто висела там, лёгкая и нематериальная; затем при малейшем импульсе извне птица напрягалась, рука сообщала ей силу, тягу, птица улетала, и Серж шёл за ней. Закончив своё путешествие, он медленно возвращался; меж тем рука Джонатана оставалась неподвижной и пустой, как брошенное гнездо.
Мальчику нравилось, что его видели с Джонатаном. Здесь даже больше, чем в Париже. Независимый и упрямый, Серж с радостью отошёл бы на несколько метров, если бы он шёл с Барбарой, но с самых первых прогулок с Джонатаном он брал его за руку, чтобы та его держала, и отдавался ей. Когда они утром подходили к школе, Серж цеплялся ещё сильнее. Там были и остальные малыши, которых приводили матери, а чаще бабушки, с непокрытой головой и в тапочках. Они принимали Джонатана за молодого отца и дарили его понимающими улыбками. Правда, юный папаша был чересчур близок с этим сонным и жизнерадостным мальчишкой, который тянулся вверх к лицу отца, чтобы крепко повиснув и крепкоподдерживаемый, говорить ему что-то в ухо, почти целуя, как делают те, кто действительно любят друг друга.
Был магазин, в котором Джонатан хотел купить краски, художественные принадлежности и инструменты, которых ему не хватало с тех пор, как Серж снова пробудил в нём тягу к рисованию. Это была безжизненная канцелярская лавка местного книготорговца с библиями, местными сувенирами, барометрами, предметами религиозного искусства и материалами для их производства. Серж, исследуя стопку детских книг (он уже отложил пачку переводных картинок для татуировок), обнаружил книгу, иллюстрации которой, если их потереть, можно было лизнуть и понюхать. Они были напечатаны сладкими разноцветными чернилами, пропитанными искусственным ароматом плохих сладостей, приторным и непонятным запахом уличных борделей. Несмотря на эти чары и место, где она была найдена, книга была отнюдь не Евангелием, как объясняли маленьким детям. Там были изображения фруктов, каждый из
