Шаги затихли. Северька вздохнул и вытер пот со лба.
В заимке Стрельниковых все спят. Лишь Федька сидит впотьмах, изредка зажигает спички, и тогда видно его сосредоточенное лицо. Тихонько мурлычет:
Счастлив, кто дома остается, Живет помещиком в дому.
– Чо полуношничаешь? – подает голос мать.
– Не спится.
– Мотри. Завтра рано тебе вставать.
Богатырски храпит Саха. Под столом мышь хрустит завалившимся сухарем. На печке кот потягивается, мучается: неохота прыгать на холодный пол, мышь гонять, а надо бы. Через окно месяц светит – на полу неровное, угловатое пятно.
Не умеет, не любит Федька много думать. Да и думать особенно нечего: бежать надо, не то пулю схлопочешь за так, за здорово живешь.
И вот сейчас он, Федька, шагнет за порог. В другую жизнь. Еще свободную от привычек и чистую от грехов. Там – старые, заимочные грехи – не в счет.
Федька вздохнул и снял со стены Сахину трехлинейку.
Федька вышел во двор. Степанка, почуяв неладное, соскользнул с печки, в унтах на босу ногу выскочил следом.
Конь Александра стоял под седлом. Рядом Федька. За его спиной видна винтовка. На боку – шашка.
– Ты куда, братка?
– К партизанам.
Степанка мучительно раздумывал. «Как же так? Братка Александр говорит, партизан надо уничтожать, а братка Федя взял у него винтовку, коня и к партизанам бежит».
– Замерзнешь, Федя. Возьми доху!
Не дожидаясь ответа, Степанка кинулся в балаган. Вернулся с косматой дохой и двумя большими калачами.
– Вот. Поешь дорогой.
Федька вывел коня из ограды в поводу, без лишнего шума. Только на дороге он прыгнул в седло, махнул рукой.
– Прощай!
Степанка не замечал мороза, не замечал ярких звезд. В одной рубашке он стоял у тына и смотрел вслед всаднику.
Собрались у Северьки. Лучка приехал на коне постояльца-казака, захватив у него винтовку. Привел Пегашку.
– Не мог я его оставить, – объяснил он друзьям, похлопывая конька по крупу.
К Федьке вернулась обычная его веселость.
– У меня полная сума харчей. И спирту два банчка прихватил. Может, согреемся на дорогу?
– Мне можно, а вам нельзя, – старый Громов сказал это строго, и парни не могли его ослушаться. – У вас дорога дальняя, нелегкая. Осторожней будьте.
Федька извлек откуда-то стакан, достал из сумы банчок, налил полный стакан.
– Ну, с Богом! – старик плеснул спирт под усы, крякнул, понюхал кулак.
Парни уехали. Но Громов не спешил в пустую землянку. Он стоял и вслушивался в ночь. Заимка спала. По расчетам, сын с товарищами теперь уже в степи. Старик посмотрел в сторону, где, невидимые отсюда, стояли зимовья Каверзина и Прони Мурашева, сложил натруженные пальцы в громадную фигу, ткнул в темноту.
– Нате-ка, выкусите. Чтоб таких орлов да в силки…
Но парни не спешили покинуть заимку. Вооруженные, на хороших конях, они смело ехали пустынными переулками.
– Ускачем. А чуть чего, и шарахнуть из винтовок можем, – подбадривал дружков Федька.
Около землянки Прони Мурашева Федька с Северькой спешились, отдали поводья Лучке.
– Смотри в оба.
Лучка снял винтовку из-за плеча, клацнул затвором, положил ее на колени, поперек седла. Спешившиеся сбросили тяжелые дохи, перемахнули через плетень. В руках у Северьки уздечка. Второй раз за сегодняшнюю ночь пошел парень красть коня. Федька – к дверям землянки, сыромятным ремнем дверную скобу к палке привязывать. Проснутся хозяева – не скоро выберутся во двор. У Мурашевых на постое казак, из тех, что прессуют сено. Конь его – вон у изгороди стоит. Остальные кони, людей почуяв, сбились в кучу, но чужака к себе не подпускают. Да тот и не идет к ним: злые хозяйские кони, друг за дружку горой стоят, крепкие у них копыта, кованые.
Лает собака, бросается к ногам, но двери уже крепко привязаны, Северька уздечку уже надел на оскаленную морду лошади. Собаки успокоились быстро: чужую животину увели, не хозяйскую.
Теперь к Ванте Длинному.
Давно поселились купцы Вантя Длинный и его брат Сентя на том берегу Аргуни, против Шанежной. Старики помнят, как лепили братья своими руками фанзу, поднимали огород, помаленьку начали торговлишку. Были в их лавке соль да спички, плохонькие ситчики, синяя далемба. Купцы целыми днями копались на огороде и, лишь увидев, как переправляется кто-то на лодке с левобережья, вытирали руки о штаны, и улыбкой встречали покупателей.
Улыбаться Вантя и Сентя не разучились и сейчас, но уже много лет не сидели на корточках, пропалывая грядки; носили черные, блестящего шелка халаты, нельзя в таких дорогих халатах работать на огороде. Построили новую фанзу, просторную. Вокруг – сараи, кладовые, погреба. Все теперь можно купить у братьев. Все теперь покупали братья: птицу, коров, лошадей, тарбаганьи шкуры. Принимали золото.
Парни перешли Аргунь. Кони оказались кованными хорошо, на льду не скользили.
Федька постучал черенком нагайки в низкое окно фанзы.
– Кто там? Чего надо? – глухо донеслось через рамы.
– Гостей принимай! – крикнул Федька, узнав Вантин голос.
– А, Федя, Федя, – закивал купец, открыв ворота. – Ходи ограда. Ходи в тепло.
Было уже за полночь, но Вантя не удивился людям.
– Ходи в тепло.
Сговорились быстро. Казачьего коня, уведенного из мурашевской ограды, Вантя брал с удовольствием.
– Только конек-то того, – Федька подмигнул китайцу, – не наш конек. Приблудный.
Купец словно не слышал, продолжал улыбаться, говорил приветливо:
– Чего нада, Федя? Чего купишь? Спирта нада?
– Надо, – ухмыльнулся Федька. – Только после. Патроны нужны.
Вантя поскучнел, погладил узкую руку.
– Нету патрона.
Поскучнел и Федька.
– Тогда не продам коня. Поеду к Ванте Короткому. Хреновый ты купец.
Вантя Длинный изобразил на лице скорбь.
– Зачем так говорить? Вантя Короткий – плохой люди. А тебе патрона будет.
– Сейчас нужны.
– Будет, будет, – закивал купец.
Северька и Лучка, молча сидевшие в углу, оживились.
Патроны у Ванти нашлись не только к русской трехлинейке, но и к японской пятизарядной «Арисака», которую держал между колен Северька.
– Молодец, Вантя, – похвалил купца Федька. – Только больно ты хитрый, как тарбаган.
Когда вышли из теплой фанзы, проданного коня во дворе уже не было. Китаец провожал за ворота.
– Вантя Короткий – плохой люди, – сказал он на прощанье и поклонился.
Рассвет застал парней в тридцати верстах от заимки, уже за Караульным.
– Хитрый купчишка, – вспоминал Северька. – «Нету патрона», – передразнил он Вантин говор.
– Все у этого хунхуза есть. Заплати ему хорошо, так он хоть пушку тебе достанет, – Федька трет рукавицей лицо.
– Не найдут у купца коня?
– Ищи-свищи. Пока мы в фанзе сидели, его уже далеко угнали. Помнишь, Вантя выходил и за стенкой по-своему бормотал? Работника будил. Знаю я этого ночного работничка.
Зима стояла малоснежная. Мороз рвал голую землю. Лошади, всхрапывая, осторожно перешагивали глубокие щели-ловушки. Красное солнце освещало стылую, без единого дерева приаргунскую степь. Лишь далеко, у самого горизонта, темная полоска – лес.
Ехали не спеша, то шагом, то рысью – коней берегли. Когда впереди заметили сани и решили их догнать, перешли на галоп.
Из саней поднялся чуть побледневший Алеха Крюков.
– Стервецы, мать вашу, – закричал Алеха, признав парней. – Людей пугаете!
– Не сердись, дядя Алексей, – Северька пересел в сани. – Сам понимаешь, знать нам надо было, кто едет.
– В лес, значит?
– В лес. Больше нам некуда. Вчера арестовать нас Андрюха Каверзин приезжал.
– Дела как в поселке? – Федька свесился с седла. – Японцы не скучают?
– Говорить мне про них муторно. Все партизан ищут. В лес, значит… Кони чьи под вами? У тебя, Северька, жеребец-то вроде Силы Данилыча.
– Его, – ответил за друга Федька.
– Добрый конь.
– Упросили взять. Мы уж отказывались-отказывались, а Сила привязался: возьмите моего Лыску.
– Повесят тебя когда-нибудь, Федька.
Рыжий заметил, как завистливо щурятся глаза Крюкова, разглядывавшего тонконогого жеребца.
– Ты бы, однако, дядя Алексей, сам не прочь спереть эдакого коня.
– В лес, значит… – Алеха ушел от ответа. – А третьего дня туда убежали Филя Зарубин, Венька Мансветов, Васька Кукин. Ну, ладно, привет там передавайте, если кого знакомых встретите.
– Да уж встретим, наверное.
Вскоре Алеха свернул с дороги в узкий распадок, где у него еще оставалось сено. Парни тоже свернули: решили пробираться в лес прямиком, через сопки.
Сила Данилыч тяжело ввалился в мурашевское зимовье.
– Проня, у меня жеребца сперли.
Сила был зол, тяжело дышал и не сразу заметил понуро сидящих на лавке Александра Стрельникова и Андрюху Каверзина.
– Эта рыжая стерва не пожалела не только тебя, но и брата, – кивнул Проня на урядника. – Винтовку, шашку и коня выкрал. Под суд подвел.
