– Сынок, я занимаюсь этим бизнесом сорок лет и многое повидал, но ты просто настоящий счастливчик! Ты, правда, еще не самый лучший мастер, но можешь им стать. Не знаю, каким образом тебе это удается, но ты управляешься с камерой почти как волшебник. Это уже на грани искусства, и ничего лучше я пока не встречал!
Однако, если бы он знал всю правду, то не слишком бы удивлялся. О да, я снимал и, может быть, постоянно в этом деле совершенствовался, но если бы ему стало известно, что в это время происходило в моей голове, то, может, он не так сильно удивлялся бы.
Я повесил трубку и в тишине снова услышал голос мисс Эллы:
«Ты даже не думай об этом, не позволяй себе бахвалиться. Кому многое дано, с того многое и спросится».
«Да, мэм».
Я опять обогнул лужу и сел в свой грузовичок, положив камеру на сиденье – в тот самый момент, когда восемнадцатиколесный автофургон повернул к парковке, прогудел и подался назад. Еще одна заправка! Бесси взглянула вверх на это великолепное творение рук человеческих, и ее пальцы запорхали по кнопкам кассы.
В красной бейсбольной кепке, туго натянутой на уши, из туалетной комнаты наконец-то вышла мать мальчугана. Она подобрала с пола обертки от жвачки и положила на стойку вместе с пакетом от инжира и парой бутылочек из-под содовой. Кепки у матери и сына были одинаковые. Окна машины запотели, и я не мог как следует разглядеть женщину, но одно не вызывало сомнений: мать и сын были не похожи.
Я вставил ключ зажигания, подождал, пока прогреется мотор, и отмахнулся от мисс Эллы, которая начала цитировать из Нового Завета.
«Нет, мэм, я возвращаюсь домой».
Бесси смела со стойки мусор и заковыляла к черному ходу, а я снял крышку со стакана кофе, прислушиваясь к тому, как Максимус пытается что-то выскрести из-под металлической двери.
Отпив большой глоток кофе, я почувствовал, как тепло согревает мне горло и желудок, но Бесси права: кофе, конечно, ужасный, хотя кофеин там все-таки присутствует.
Нажав на газ, я рванул с места, повернул на север и вскоре, слыша только щелканье спидометра, снова стал думать о том, о чем размышлял в последние три дня. Вообще-то я думал об этом постоянно вот уже девять месяцев, и эта мысль оттесняла все остальные, опережая их, с какой бы скоростью я ни мчался на машине, летел на самолете или спасался от нее бегом. После девяти бурных лет жизни на дорогах – а я каждый год проводил в пути сорок недель – я побывал в сорока пяти странах, став обладателем весьма потертого паспорта. Я перенес с десяток прививок от дизентерии, малярии и тропической лихорадки, отснял десятки тысяч снимков, обеспечил фото для сорока семи американских и международных журналов, сделал бесчисленное количество фотоиллюстраций для множества газет по всей стране и теперь думал, как со всем этим покончить. Как вывести свою камеру из этой игры, и навсегда! Этот наркотик больше не действовал на меня. Как выразился однажды врач Гибби, я находился «за пределами эффективного воздействия данного лекарства». Я должен был бы предвидеть такой финал, ведь то же самое я уже испытал с игрой в бейсбол. Разумеется, в том случае посодействовала травма, именно поэтому я перенес расставание с игрой легче, нежели можно было предположить, однако правда остается правдой: большая часть лекарств, если принимать их достаточно долго, действуют с течением времени все слабее и, наконец, перестают помогать вообще. С той поры, как я доставил Мэтта к порогу лечебницы, в которой работал Гибби, я, между прочим, уже и сам вполне познал воздействие разнообразных наркотиков.
Где-то в пути, под сенью сосен, в мои дорожные размышления снова вторглась мисс Элла:
«У меня только один вопрос!»
– О’кей, но только пусть он будет один-единственный.
«А кого тебе напоминает тот мальчик на заправке?»
– Так я и знал, что вы меня об этом спросите!
«Такер, я задала тебе вопрос!»
– Ну, я слышал!
«И не груби мне! Кого же напоминает тебе этот мальчик?»
Сосны обступили дорогу с обеих сторон, и казалось, что я еду по глубокому и мрачному ущелью.
– Он напоминает мне меня!
«Да, именно тебя!»
Я поправил вентилятор и повернул руль:
– Но все же есть разница!
«В чем же она состоит?»
– Я все же кое-что сделал для этого мальчугана в красной кепке. То, чего Рекс никогда не делал для меня.
«И что же это такое?»
Мысленно я снова увидел встреченного мальчишку: кепка задом наперед, рот набит жвачкой, из карманов сыплются разноцветные обертки, ладони плотно лежат на блестящих рукоятках двух кольтов, коленки в ссадинах, на правой щеке грязное пятно. Но еще у него были большие любознательные глаза: ну самый настоящий мальчишка, и, между прочим, красивый.
– Я сделал так, что он улыбнулся.
С минуту мисс Элла хранила молчание, раскачиваясь взад-вперед в кресле-качалке возле горящего очага, с пледом на зябнущих ногах, а потом произнесла:
«Да, и это была улыбка благодарности».
У перекрестка я свернул на дорогу, ведущую к дому, до которого оставался только час езды. Дорога шла вверх по холму. От бензоколонки я уже отъехал миль на десять. В зеркальце заднего обзора я заметил «Вольво», который мчался по скоростной дороге.
Глава 3
На северном берегу Джулингтонского ручья, на покрытых ракушками сваях, вбитых в илистое дно, расположен Кларковский плавучий кемпинг: домики здесь обшиты кедровой планкой, крыши все из белой жести, которую облюбовали кошки. С одной стороны у кемпинга бетонированный, весь в трещинах, причал, с другой – ухабистая парковка и поросшее кипарисами болото, кишащее черепахами и тысячами крабов. Ресторан Кларка – главная достопримечательность Джексонвилла, пропахшая вчерашним растительным маслом для жарки и рыбьей чешуей недельной давности, – славится вкусной, с пылу с жару, едой, и ее ароматы, распространяясь вниз по течению реки, а также по ветру, сладостно щекочут обоняние на протяжении нескольких миль. Все местные жители дружно считают ресторан Кларка лучшим местом, где можно хорошо поесть, и привязаны к нему, словно пьяницы к любимой забегаловке. Меню здесь очень содержательное, но большинство посетителей не покупаются на множество привлекательных названий. Ресторан прославился креветками и жареным сомом, и, вопреки заверениям меню, он подается только жареным, хотя, если бы вы вознамерились оскорбить повара или прослыть северянином, можно было получить рыбу и в другом виде. Пиво здесь может заказать каждый, но если вы кормящая мать, водитель или баптист, то вам предложат чай со льдом – подслащенный или без сахара. В этом ресторане свято уверовали в то, что приготовление пищи и напитков – настоящий религиозный ритуал.
Преодолев триста ярдов водной поверхности, заросли кувшинок и волны от водных лыж, Мэтт выбрался на берег, внешне совершенно не отличаясь от здешней публики, снующей вокруг на лодках или водных лыжах. За исключением небольшого странного свертка на поясе он был такой же, как полтора десятка других загорелых незнакомцев, любителей искупаться около причала. Мэтт миновал причал и автомат с кормом для черепах.
В заведении Кларка было два зала. Один из них напоминал музей. Было ясно, что хозяин коллекционирует блюда из китайского фарфора и чучела животных: тут были олени, еноты, крокодилы и – совы. Это была солидная коллекция, и хозяин явно ею гордился, почему все стены почти сплошь были заняты экспонатами. А цель у хозяина была двойная: он заботился не только о познавательной стороне дела, но и о том, чтобы посетители в ожидании еды не соскучились, поскольку редко приходилось ожидать предвкушаемого блюда меньше часа, а вот кларковские экспонаты отвлекали внимание и родителей и детей. Тем не менее, по мере того, как часы тикали, количество блюд в меню все сокращалось.
Открытый деревянный настил с верандой возвышался над лоном вод на фут-два, что зависело от прилива. Если он был выше обычного, то волны захлестывали пол и перекатывались через ноги обедающих. Впрочем, их взгляды, как правило, были прикованы к плавающим вокруг ребятишкам. Деревянные столики были старые, с облезшей краской, грязные, испещренные резными надписями, обещавшими все виды любви. Тут и там встречались глубоко врезанные в дерево инициалы, некоторые, правда, уже соструганные, а были просто перечеркнутые, с означенными вместо них новыми именами.
Так как основная масса посетителей предпочитала внутренний зал, то несколько столиков на открытом воздухе были не заняты, и Мэтт, пройдя шаркающей походкой через этот лабиринт, выбрал затененный столик в углу. Он сел лицом к «Дубам» и реке. Когда требовалось, Мэтт мог притвориться здоровым, ведь он практиковался много лет, только не всегда и не очень хорошо получалось.
Опершись на стол, Мэтт осматривал присутствующих. Проведя семь лет в больнице, он с особым вниманием воспринимал малейший жест, звук, оттенок цвета. Через полминуты появился официант, покрытый мучной пылью, забрызганный пятнами жира и явно не ограничивающий себя в питании. Появился он с огромной чашкой из красного пластика, до краев наполненной чаем с лимоном, и поставил ее, частично расплескав, на стол. Прежде чем официант успел раскрыть рот, Мэтт схватил чашку обеими руками и осушил ее в пять глотков, облив при этом всю грудь. Сидевшие за соседним столиком оглянулись на его громкое хлюпанье.
