— Вы слышали, что Линди беременна? — резко сменил тему разговора Вольф.
— Вам что, не о чем больше поговорить? — вспыхнула Ева.
— Да, для Линди это, несомненно, тяжелый удар, — вздохнул Ричард.
— И родится еще один рейнский гибрид, — хмыкнул Вольф.
Клемпнер выругался.
— Да уж… Как раз то, что сейчас нужно Германии: еще одна полуобезьяна.
— Вы говорите просто ужасные вещи! — запротестовала Ева. — Оставьте эту тему в покое.
— Линди клянется, что ее изнасиловал белый, но фрау Краузе думает, что она обманывает, — сказал Вольф.
Клемпнер задумался.
— Пастор не будет крестить мулата. Он всегда учил, что Бог предназначил расам жить раздельно. — Клемпнер вытер лоб рукавом. — Смешанные браки запрещены даже в Америке.
Ева сделала вид, что она ничего не слышала.
— А ты говорил, что американцы — полные идиоты, — саркастически ухмыльнулся Вольф.
С Евы было довольно. Отойдя в сторону по деревянным ящикам, наполнявшим открытый трюм, она села на край баржи, наблюдая за тем, как Вольф шутливо тычет в Клемпнера палкой. Ей почему-то вспомнилось, как он подбежал к ней во время потасовки на рыночной площади. Еве нравился Вольф, хотя она и не могла понять, почему. Рассудок твердил ей держаться от этого парня подальше, но сердцем она тянулась к нему. Впрочем, разум и чувства были едины в том, что Вольф — это запутанный клубок противоречий. С одной стороны он мог яростно защищать угнетаемых, но в то же время им всегда руководил холодный расчет. Порой Вольф был даже жестоким. В нем удивительном образом соединялись отчаянный мечтатель и расчетливый прагматик. Кроме того, деревенские сплетники до сих пор обсасывали историю о том, как Вольф однажды ограбил в Трире слепую женщину, да еще и ради забавы поджег ей волосы.
Ева также знала, что Вольфа в деревне все считают чересчур высокомерным. Особенно это проявлялось, когда он чванливо расхаживал по рынку в своей униформе «Гитлерюгенд». Ни для кого не было секретом, что отец потакал Вольфу сверх всякой меры, что только подливало масла в огонь его импульсивного, вздорного характера, унаследованного от покойной матери.
В доке, крича и толкаясь, появились трое светловолосых сыновей Адольфа Шнайдера. Ева застонала. Парни Шнайдера были в деревне притчей во языцех. Самому старшему из них, Отто, скоро исполнится двенадцать. Энергичный, однако недалекий умом, он всегда попадал в какие-то истории. Болезненный десятилетний Удо умудрялся петь ангельским голоском в детском хоре и в то же время устраивать потасовки с парнями на улице. Самому младшему, Гери, было восемь. Суровые реалии общения с братьями и сверстниками научили его быстро соображать и мгновенно реагировать.
В этот момент до слуха Евы долетело знакомое урчание старенького грузового «Форда». «Наконец-то, — подумала она, поворачивая голову на звук. — Будем надеяться, это последняя ходка». Спрыгнув на берег, Ева поднялась по широким цементным ступеням на верхнюю площадку набережной. В этот момент из кузова крытого брезентом грузовика как раз выбирались Бибер, Андреас и еще четыре работника.
— Еще будет ходка? — спросила Ева.
— Нет, — ответил Андреас. — Это хорошо, а то я жутко устал.
— Ты поплывешь с нами?
— Нет. Твой отец попросил зайти к нему сегодня после обеда починить граммофон.
Эта новость огорчила Еву.
Тем временем Бибер, улыбаясь, достал из машины ломик и вскрыл один из ящиков. Вынув оттуда две зеленых бутылки, он поднял их высоко над головой. На каждой из них была наклеена этикетка, на которой на кремовом фоне красовалась выполненная готическим шрифтом крупная надпись: «Бибер». Рядом с именем был изображен мускулистый винодел, держащий на плече большую, наполненную виноградом корзину.
— Что ж, друзья, давайте отведаем этого вина в последний раз, — радостно сказал Бибер. — Больше мы эти бутылки не увидим. Разве что — где-нибудь в Берлине или Франкфурте. А может — даже и в Нью-Йорке.
* * *
— Кто вы такой? Я договаривался с Питером Клеппингером. — Озадаченный Бибер стоял с фуражкой в руках вместе с Евой и своими работниками в офисе торгового посредника в Кобленце.
— Как я уже вам сказал, господин Клеппингер здесь больше не работает.
— Я разговаривал с ним буквально в среду, — вежливо но твердо сказал Бибер.
Пристально посмотрев на него, посредник встал из-за стола. Это был мужчина средних лет в дорогом костюме.
— Питер Клеппингер находится под стражей в полиции — сказал он, подходя к Биберу. — Его арестовали за контрабандную поставку пистолетов для отрядов CA в Бонне.
Переглянувшись с Клемпнером, Бибер протянул накладную.
— Мы разгрузились час назад, и ваш заведующий складом сказал передать вам эту накладную. Я хотел бы получить свои деньги.
Взяв накладную, посредник взглянул на часы.
— Вообще-то, мы уже закрываемся, — сказал он, доставая из внутреннего кармана пиджака две сигары, одну из которых протянул Биберу, — но ради вас мы немного задержимся. Пройдемте со мной.
— Мои люди могут быть со мной?
— Да, конечно.
Торговец повел Бибера и компанию через полупустой офис. Работники винодельни в чужой обстановке чувствовали себя очень неуютно. Одетые в рабочие комбинезоны и грубые ботинки в окружении чопорных клерков, с любопытством глядящих на них из-за своих столов, они сами себе казались ничтожной деревенщиной. Кроме того, у них вызывал подозрение этот тип в дорогом костюме.
Войдя в кабинет, менеджер жестом пригласил Бибера сесть на низкий деревянный стул, стоявший перед большим письменным столом. Все остальные стали позади Ганса.
— Меня зовут Якоб Герковски. Я — владелец этой фирмы. Сев в свое кожаное кресло, Герковски откинулся на высокую спинку и начал изучать накладную.
Ганс нервно перебирал узловатыми пальцами околыш своей фуражки.
— Да, здесь все в порядке, — сняв очки, Герковски раскурил сигару. — Итак, господин Бибер, вы гарантируете качество своего вина?
— Да, конечно.
— Хорошо. Значит, поверю вам на слово.
Вдруг, Бибера пронзила внезапная догадка.
— Вы, наверное, — родственник Самуэля Герковски, банкира?
— Это имеет значение?
Бибер кивнул.
— Возможно.
— Да, это мой отец.
На лице Бибера отразилось облегчение.
— Замечательно! Я должен ему по закладной. Как только вы со мной расплатитесь, в течение часа деньги будут у него. Думаю, он будет доволен.
— Несомненно, но проблема в том, что сегодня я не смогу заплатить. Но даже если бы я мог, банк отца все равно сейчас закрыт. Сегодня суббота. Вы разве забыли, что у нас — шабат?
Бибер действительно об этом забыл.
— Я здесь только потому, что у Клеппингера была назначена встреча с вами, — продолжал Герковски. — Я должен позаботиться о тех обязательствах, которые он оставил нам.
— Господин Герковски, я бы хотел получить свои деньги, — Ганс опять начал нервно мять фуражку. — Если вы действительно заботитесь об обязательствах Клеппингера, расплатитесь со мной прямо сейчас и по той цене, о которой мы с ним договаривались.
Ричард Клемпнер, подойдя к столу, наклонился к Герковски.
— Ты заплатишь прямо сейчас, еврей, или ты пропустишь не только эту субботу.
— Угрозы? — Герковски встал и, прищурившись, посмотрел на Клемпнера. — Похоже, — вы один из молодчиков CA. Полагаю, у вас с Клеппингером были общие дела.
Клемпнер замер. Он действительно около месяца назад тайно купил у Клеппингера пистолет.
— Нет, но если бы у меня было оружие, то я с удовольствием отстрелил бы твою азиатскую голову!
Лицо Герковски передернулось в нервном тике. Взглянув в открытую дверь кабинета, он кивнул головой одному из своих сотрудников, прося его зайти.
Юноша, вскочив из-за стола, поспешил к директору.
— Слушаю вас, господин Герковски.
— Господин Бек, вы же у нас — христианин, не еврей?
— Да, но… — озадаченно протянул юноша.
— В таком случае объясните этим арийским господам, почему мы не можем заплатить за их товар сегодня.
Взглянув на накладную через линзы своих маленьких очков, Бек вернул ее Биберу.
— Все очень просто. Эта накладная — подтверждение доставки на склад. Мы переправим вашу продукцию нашему оптовику, который проверит и оценит качество вина. Согласовав с ним цену, мы вычтем свои комиссионные, а остаток выплатим вам.
У Бибера не было никаких аргументов. Как большинство немцев, он привык верить людям на слово. Именно поэтому он был так уверен в своей сделке с Клеппингером.
— Но у нас был совсем другой уговор, — попытался возразить Бибер.
Бек вопросительно посмотрел на директора.
— Нет, ответьте ему вы, господин Бек. Я — еврей, а они не верят евреям.
Клерк прокашлялся.
