— Надеюсь, вы не возражаете, — и вынул свою трубку. Вынужденная пауза в разговоре, очевидно, должна была внушить страх и уважение к Его Величеству Закону.
Я по-своему воспользовался моментом:
— Вам, может быть, интересно будет узнать, что у меня есть след. — Я уставился на миссис Тридуэлл, но за ее трепетной вуалью зеркало отражало изменившееся и напряженное лицо Марка.
— Знаете ли вы, что за этим делом стоит любитель живописи? Как возможной наследнице имущества, вам, миссис Тридуэлл, должно быть, интересно узнать, что на этот небольшой музейный экспонат, — я показал на портрет Джэкоби, — уже сделана ценовая заявка.
— Правда? И сколько?
— На вашем месте я бы поддержал цену. Для покупателя портрет может иметь эмоциональное значение.
— Кто же он? — спросил Шелби.
— Кто-то с деньгами? А мы могли бы запросить тысячу? — спросила миссис Тридуэлл.
Марк воспользовался своей трубкой как прикрытием. Я заметил, как на его щеках проступает краска. Человек, приготовившийся к камере пыток, едва ли мог держать себя с большим чувством собственного достоинства.
— Он из тех, кого мы знаем?
— Вы полагаете, здесь может быть какой-то след? — спросил я уже с оттенком злобы. — Если это crime passionnel[7], убийца может быть и эмоционально богатым человеком. Вам не кажется, Макферсон, что этот след нужно было бы проверить?
Его ответ прозвучал как нечто среднее между мычанием и вздохом.
— Это ужасно интересно, — сказала миссис Тридуэлл. — Вы должны мне об этом рассказать, Уолдо, вы просто обязаны.
Я никогда не относился к той категории людей, которые, как дети, мучают бабочек. И я никогда не испытывал удовольствия от предсмертной агонии маленьких рыбок. Припоминаю, как я побледнел от ужаса и убегал по лугу, когда во время одного неблагоразумного посещения фермы случайно увидел следующую картину: обезглавленный цыпленок кружил вокруг своей собственной головки. Даже в театре я не люблю сцен убийства. Чтобы не заставлять Марка краснеть, я проговорил поспешно и значительно:
— Я не могу злоупотребить доверием Ланкастера Кори. Ведь дилер, занимающийся произведениями искусства, — это нечто вроде врача или адвоката. В вопросах вкуса благоразумие — вот лучшая часть выгоды.
Я поискал глазами его взгляд, но Марк отвернулся. Его следующим шагом, подумал я, будет попытка перевести разговор, но затем мне стало ясно, что, встречаясь с Шелби в этот день, он преследовал вполне определенную цель.
— Я все это время работал и теперь хотел бы выпить что-нибудь, — заявил он. — Как главное доверенное лицо, миссис Тридуэлл, вы не возражаете, если я воспользуюсь чем-нибудь из запасов мисс Хант?
— Не считайте меня такой уж скупой! Шелби, дорогой, помогите. Не знаю, правда, включен ли морозильник.
Шелби спустился со стула и отправился в кухню. Марк открыл угловой шкаф.
— Он хорошо ориентируется в квартире, — заметил я.
Марк пропустил замечание мимо ушей.
— Что вы пьете, миссис Тридуэлл? А вы, наверно, предпочитаете шотландское виски, Лайдекер?
Он подождал, когда вернулся Шелби, и вынул «Бурбон»:
— Хочу сегодня выпить этого. А вы, Карпентер?
Шелби посмотрел на бутылку, на которой виднелись очертания трех благородных лошадей. Руки его напряглись, он не мог спокойно держать стаканы, и они зазвенели на подносе.
— Мне… не надо… спасибо.
Мягкие нотки исчезли из его голоса. Звуки стали металлически холодными, а точеные черты лица, лишившись красок, напоминали мраморную скульптуру, воздвигнутую в честь умершего писателя викторианской эпохи.
ГЛАВА VIII
В тот вечер Марк попросил меня поужинать с ним.
— Мне показалось, вы недовольны мной.
— Почему?
— Я подвел вас, не пришел на отпевание.
— Я понимаю ваши чувства. — Он на мгновение задержал руку на рукаве моего пиджака.
— Почему вы не помогли мне забрать мою вазу у этой хищницы?
— Я поступил как мелкий чиновник, — поддразнил он меня. — Я хотел бы пригласить вас на ужин, мистер Лайдекер. Вы согласны?
Из кармана его пиджака высовывалась книжка. Я видел только верхнюю часть обложки, но, если не ошибаюсь, это была книга отнюдь не малоизвестного автора.
— Я польщен, — заметил я, шутливо указывая на оттопыренный карман.
Я представил себе, как он с некоторой долей симпатии перелистывает страницы книги.
— Вы уже ее прочитали, Макферсон? — Он кивнул. — И вы все еще считаете, что я пишу гладко, но банально?
— Иногда у вас неплохо получается, — заметил он снисходительно.
— Ваша лесть просто потрясающа, — отметил я. — Куда мы отправляемся обедать?
У него была машина с открытым верхом, и он вел ее так стремительно, что я должен был одной рукой держаться за дверцу, а другой придерживать свою гамбургскую шляпу. Я не понимал, почему он выбирает самые узкие улицы среди трущоб, пока не увидел красную неоновую рекламу над дверью ресторана Монтаньино. Сам хозяин встретил нас и, к моему изумлению, приветствовал Марка как почетного посетителя. Тут я убедился, что для того, чтобы привить моему спутнику хороший вкус, потребуется не много усилий. Через коридор, наполненный запахами томатной пасты, перца и душицы, мы прошли в сад, где в эту невероятную ночь было лишь на несколько градусов прохладнее, чем на кухне. С видом Цезаря, удостаивающего чести своего любимца-простолюдина, Монтаньино провел нас к столу рядом со шпалерой, увитой искусственной сиренью. Сквозь пыльную деревянную решетку мы могли наблюдать за тем, как на небе сердитые тучи то открывали, то закрывали злобную, медного цвета луну. Листья единственного в округе живого дерева, сухой катальпы, висели, словно черные кости рук скелета, такие же мертвые, как и искусственная сирень. Запахи кухни Монтаньино и окружающих трущоб смешивались с сернистыми запахами надвигающейся грозы.
Мы поужинали мидиями, отваренными с пикантными зелеными овощами в кьянти, и цыпленком, обжаренным в оливковом масле и поданным с желтыми итальянскими тальярини в окружении грибов и красного перца. По моему предложению мы пили белое вино, которое носит волшебное название «Lacrymea Christi».[8] Марк никогда его не пробовал, но, пригубив, одобрил золотой букет и выпил залпом, как шотландское виски. Он принадлежал к той категории потребителей спиртного, которые с презрением относятся к крепости в двадцать градусов, не отдавая себе отчета в том, что забродивший виноград оказывает более тонкое воздействие, чем дистиллированный зерновой спирт. Не думаю, что он опьянел, лучше сказать, «Слезы Христа» приоткрыли его душу. В нем стало меньше шотландского и больше мальчишеского, меньше от профессионального сыщика и больше от молодого человека, нуждающегося в наперснике.
Я сказал ему, что как-то ужинал здесь с Лорой. Мы ели то же самое, сидели за тем же самым столом. Те же усталые искусственные листья висели над ее головой. Это было одно из самых ее любимых мест. Как он угадал, когда задумывал этот ужин?
Он передернул плечами. Механическое изобретение человека наполнило ресторан музыкой, посылая в сад тихую мелодию. Ноэль Кауард написал незабываемую строку (которую я не помню точно) о непреходящем обаянии популярных старых песен. Осмелюсь утверждать, что именно поэтому люди покачиваются в такт мелодий Джорджа Гершвина, а хорошие работы Кэлвина Кулиджа превратились в набор сухих слов в непрочитанных томах. Старые мелодии были такой же частью натуры Лоры, как и ее смех. В ее голове хранился огромный запас музыкальных безделушек. С искренней непритязательностью малообразованного человека, без всякого стыда она слушала Брамса, а слышала Керна. Единственным великим композитором был для нее Бах, которого она запомнила, — поверите ли? — слушая записи Бенни Гудмана.
Когда я рассказал об этом Марку, он угрюмо кивнул головой и произнес:
— Да, я знаю.
— Что вы знаете и откуда вы так много знаете? — потребовал я ответа, теряя самообладание перед его неожиданным превосходством. — Вы ведете себя так, как будто были другом Лоры в течение многих лет.
— Я просмотрел ее пластинки, — сказал он. — Некоторые даже прослушал. Делайте из этого какие угодно выводы, мистер Лайдекер.
Я налил ему еще вина. Его воинственный настрой постепенно растаял, и вскоре он рассказал мне все, что описано в предыдущих главах: сцену с Бесси, его раздражение по поводу нелепой лести девушки-репортера, неожиданный интерес к живописи, который заставил его открыть Ланкастера Кори и узнать цену портрета, написанного Джэкоби, и, наконец, на второй бутылке вина, он рассказал о Шелби Карпентере.
Признаюсь, я не безгрешен в том, что усердно подливал ему вина и засыпал провокационными вопросами. Мы обсуждали политику в области страхования, фальшивое алиби и, по моему подстрекательству, знания Шелби по части огнестрельного оружия.
