— Как вы хорошо ориентируетесь в моем доме, мистер Макферсон.
— О вас я знаю почти все.
— Черт возьми, — произнесла она, но потом засмеялась и сказала: — Представляете, вы единственный человек в Нью-Йорке, кто знает, что я жива! Один-единственный из шести миллионов!
Гром и молния прекратились, но дождь продолжал стучать в окна. И это давало нам ощущение оторванности от всех других обитателей города и сознание нашей значимости, потому что мы владели тайной.
Она подняла стакан:
— За жизнь!
— За воскрешение, — сказал я.
Мы засмеялись.
— Идите смените платье, — произнес я, — вы простудитесь.
— Вы отдаете мне распоряжения, — ответила она.
— Смените одежду, вы простудитесь.
— Прекрасно, мистер Макферсон!
Она ушла. Я был слишком взволнован, чтобы усидеть на месте, и чувствовал себя ребенком в темном доме накануне Дня всех святых, когда все кажется фантастическим и неестественным; я даже прислушивался к звукам за дверью, чтобы слышать, как она ходит по спальне, и знать, что она не исчезла снова. Я был весь полон ощущением чуда, жизни и воскрешения, мне приходилось прорываться сквозь тучи, прежде чем ко мне вернулся человеческий разум. Наконец мне удалось успокоиться, сесть на стул и закурить трубку.
Конечно, теперь не существовало больше дела Лоры Хант. Но что я знаю о той, другой девушке? Тело ее было кремировано.
Необходим corpus delicti[10], чтобы доказать факт убийства.
Это не означало, что моя работа завершена. Ни полицейское управление, ни прокурор судебного округа не позволят такому делу легко выскользнуть из рук. Наша работа состояла в том, чтобы установить косвенные улики исчезновения девушки, выяснить, где ее видели в последний раз и кто. Пока у нас нет неоспоримых доказательств того, что совершено преступление, невозможно осудить убийцу даже после его признания.
— Что вы знаете об этой девушке? — спросил я Лору через дверь. — Как, вы сказали, ее имя? Вы были близкими подругами?
Дверь спальни открылась, и появилась Лора в длинном свободном халате золотистого цвета, который делал ее похожей на фигуру святой, выставленную в католической церкви. Она держала журнал, который лежал на ее ночном столике. На обложке сзади была помещена фотография девушки в вечернем платье, которая улыбалась молодому человеку, зажигавшему ей сигарету. Реклама гласила:
ПРИЯТНО В ОБЩЕНИИ! НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ ПРИЯТНОГО В ОБЩЕНИИ, ЧЕМ ЛАНКАСТЕР!
— А, она была моделью?
— Правда, она симпатичная? — спросила Лора.
— Она похожа на модель, — ответил я.
— Она была прекрасна, — настаивала Лора.
— Что еще?
— Как — что еще?
— Какой она была? Насколько хорошо вы с ней были знакомы? Где она жила? Сколько зарабатывала? Была ли замужем, не замужем, разведена? Сколько ей лет? Была ли у нее семья? Кто были ее друзья?
— Пожалуйста, мистер Макферсон, задавайте вопросы по одному. Какой была Дайяне? — Она заколебалась. — Не думаю, чтобы женщина могла вполне честно ответить на этот вопрос. Вам следовало задать его мужчине.
— Ваше мнение, вероятно, надежнее.
— Может быть, у меня свои предрассудки. Женщины с моей внешностью не могут быть слишком объективны по отношению к девушкам типа Дайяне.
— У вас внешность в порядке, мисс Хант.
— Это мы пропустим. Я никогда не пыталась делать ставку на красоту. Вы можете подумать, что я завистлива, если скажу, что считала Дайяне довольно неумной и страшно пустой девушкой, которая производила на меня отрицательное впечатление.
— Если вы так считали, то почему вы пустили ее в свою квартиру?
— Она жила в маленькой душной комнатке в пансионе. А поскольку на несколько дней эта квартира была свободна, я дала ей свой ключ.
— Почему же вы держали это в секрете?
— Никакого секрета не было. В пятницу я обедала с Дайяне. Она мне сказала, что в ее комнате ужасно жарко, а я — что она может перейти сюда и пожить в относительном комфорте. Если бы я пришла домой в пятницу вечером или если бы увидела Бесси, я бы ей об этом сказала. Бесси при всех обстоятельствах обнаружила бы это, когда пришла на работу в субботу.
— Вы когда-нибудь раньше разрешали пользоваться своей квартирой?
— Конечно. А почему вы спрашиваете?
— О вас говорят, что вы щедры. И импульсивны тоже, это так?
Она снова засмеялась:
— Моя тетка Сьюзи говорит, что я веду себя, как простушка из истории о несчастливой жизни, а я ей отвечаю, что простушки в конце концов одерживают верх. Вы отчаиваетесь по поводу причин, которые движут людскими поступками, и не удивляетесь тому, что люди хотят вас использовать.
— Иногда вас по ошибке убивают, — произнес я, — на этот раз вам посчастливилось.
— Продолжайте, — засмеялась она, — вы не такой прожженный человек, Макферсон. Сколько своих рубашек вы в жизни отдали другим?
— Я шотландец, — сказал я жестко, мне не хотелось показывать, что я очень доволен тем, что она разгадала мой характер.
Она вновь засмеялась:
— Шотландскую бережливость часто переоценивают. Моя бабушка Керкленд была самой либеральной и щедрой женщиной в мире.
— У вас бабушка — шотландка?
— Да, из местечка под названием Питлохри.
— Питлохри! Я слышал о Питлохри. Род моего отца из Блэр-Этолл.
Мы пожали друг другу руки.
— Ваша родня была очень религиозна?
— Отец — нет. А о первородном грехе говорили в семье матери.
— А! Разлад в семье, — сказала она. — Не говорите мне только о том, что ваш отец читал Дарвина.
— Роберта Ингерсолла.
Она схватилась за голову:
— Представляю, какое у вас было детство!
— Только если мой старик чуточку перебирал. Иначе Роберт Ингерсолл никогда не приближался ближе, чем на апостольские сорок ярдов.
— Но имя было по-своему магическим, и вы его тайком читали, когда подросли.
— Откуда вы знаете?
— Вы решили узнать все на свете, чтобы вас не могли обвести вокруг пальца.
Я начал рассказывать свою жизнь. Рассказ прозвучал, должно быть, как сочетание Фрэнка Мерриуэлла и Супермена в девяноста девяти томах, каждый стоимостью в 5 центов. Макферсон против Объединения производителей молочных продуктов. Макферсон в Нью-Йорке. Знаменитая ночь Макферсона среди наркоманов. Макферсон и биржевая контора, где процветает спекуляция. Как Макферсон расследует рэкет при найме рабочей силы. Убийцы, которых я знал. От этого мы кое-как перебрались снова к детству Макферсона. С пятого на десятое, или босоногий мальчишка в Бруклине. Мне кажется, я описывал каждую игру, в которой участвовал в команде «Лонг-Айленд Моухоке». Я рассказал ей о тех временах, когда уложил Рокко, главного устрашителя, и как Спаркс Лампини из мести уложил меня, так как поставил на Рокко. И о моей родне, моей матери, моей сестре, которая решила выйти замуж за босса, и какая она оказалась обманщица. Я даже рассказал ей о том времени, когда все мы болели дифтерией и Дэви, мой младший братишка, умер. Я, должно быть, лет десять уже не упоминал имени Дэви.
Она сидела, сложив руки на халате золотистого цвета, с таким выражением лица, будто выслушивала заповеди самого Моисея. Наверно, это имел в виду Уолдо, когда говорил о тонкой лести.
— Вы совсем не похожи на сыщика, — сказала она.
— А вы были когда-нибудь знакомы с сыщиками?
— В детективных историях описывают два типа людей — прожженные, всегда пьяные, которые цедят слова и совершают поступки, руководствуясь своими инстинктами, и холодные, сухие, научно подкованные типы, которые изучают под микроскопом отдельные волоски.
— Какой тип вы предпочитаете?
— Никакой, — сказала она. — Я не люблю людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что выслеживают людей и заглядывают в их жизнь. По мне, сыщики — не герои, они отвратительны.
— Спасибо, — сказал я.
Она слегка улыбнулась:
— Но вы другой. Люди, за которыми вы гоняетесь, должны быть выведены на чистую воду. Ваша работа важная. Надеюсь, вы расскажете мне еще миллион историй.
— Конечно, — сказал я, надуваясь от гордости. — Как в сказках тысячи и одной ночи. Проведите со мной тысячу и один вечер, и вы не услышите и половины моих отважных подвигов.
— Вы и разговариваете вовсе не как сыщик.
— Ни прожженный, ни научно подкованный?
Мы оба засмеялись. Девушка была мертва. Ее труп лежал на полу в этой комнате. А я встретился с Лорой. И мы смеялись, не останавливаясь. И вели себя, как старые друзья, а позднее, в половине четвертого, когда она сказала, что голодна, мы пошли на кухню и открыли какие-то консервы. За кухонным столом выпили крепкого чаю, как если бы оба были у себя дома. Все было так, как я и предчувствовал, как и должно было быть в ее присутствии, живой, теплой, проявляющей к парню интерес.
