Это сказала мама.
Папа промолчал.
— Такая погода особенно вредна детям, — продолжала мама.
— Наверно, гроза будет, — заметил папа.
— Только этого не хватало! Пронеси, Господи…
Это было всё, что я услышал, потому что опять заснул.
Откуда-то издалека послышался грохот барабанов. Он приближался.
— Враг наступает, — сказал кто-то.
Я поднял глаза. Передо мной стоял король страны Что-хочу-то-и-делаю.
Не папа в маске, а настоящий король. Это я почему-то сразу понял.
— Враг наступает. Ты мой враг. — Король показал на меня дрожащим пальцем. — Ты мой враг! Ты мой враг! Ты мой враг! — твердил он, тыча пальцем в тёмные стены пустой комнаты.
Грохот барабанов усилился.
Лицо короля стало зелёным, словно зеркало под водой.
— Ты мой враг!
Король, шатаясь, приблизился ко мне и ткнул пальцем мне в нос.
— Наконец-то я понял, что ты, малявка, мой враг. Ты напал на страну Что-хочу-то-и-делаю.
И король протянул руки к моему горлу.
— А-а-а! — завопил я.
Тут раздался страшный грохот, что-то сверкнуло. Я проснулся. На дворе бушевала гроза.
Рядом со мной сидели папа и мама. Наверно, они испугались грозы, прибежали из соседней комнаты и залезли ко мне на постель под москитную сетку.
— Кувабара-кувабара![15] — бормотал папа, натянув на голову одеяло.
Когда гром утих, папа высунулся из-под одеяла.
ВЕСЁЛОЕ КУПАНИЕ
Какое чистое, ясное утро! Так бывает только после большого ливня.
— Доброе утро, папа!
— А! Малыш! Сильно испугался вчера?
— Ещё бы! Такой страшный сон приснился.
— Ты про грозу говоришь?
— Нет, папа, про короля страны Что-хочу-то-и-делаю.
— Вот как?
— Он пришёл ко мне во сне.
— Да ну! И что же?
— Его убил гром.
— Это вчера вечером, когда гроза была?
— Наверно.
— Вот и прекрасно. На этом и кончим игру в вашу нелепую страну, — сказала мама, входя в комнату. Она была в большой соломенной шляпе и улыбалась. — Ну как, малыш? Идёт мне эта шляпа?
— Ой, мама! Ты как студентка.
— Неужели? Вот хорошо! — Мама подпрыгнула, будто и вправду была студенткой. — В таком случае сегодня мы пойдём на море.
— Правда?
— Да, мы с папой вчера так решили.
— Ура!
— Быстро собирайся.
— Я мигом.
Папа сделал вид, что плывёт кролем.
Ах, как прекрасно поплавать в море!
Мы взяли множество всякой еды и поспешили на автобус.
На море было чудесно! Волны так и сверкали на солнце, с шумом набегали на берег и разбивались о камни белой пеной. Мы с мамой качались на волне, взявшись за руки. Волна закрывала нас с головой, мы фыркали и смеялись.
— Папа, поплывём, — предложил я.
— Ладно. Держись за плечи.
— Только недалеко.
— Вот трусишка! Поплывём во дворец Дракона.
И папа поплыл, а я сидел у него на спине. Руки у папы шевелились, словно плавники у рыбы.
— Как ты здорово плывёшь, папа!
— Тебе нравится?
— Страшно немного.
— Но ты же со мной.
— Всё равно страшно.
Я совсем не умею плавать, поэтому и боюсь моря.
— Тогда вернёмся, — сказал папа и поплыл обратно. — Взгляни-ка, малыш, на берег.
Берег напоминал большую цветочную клумбу. Людей было видимо-невидимо.
— Где там мама? Поищи-ка.
— Вон она. Машет рукой.
— Эй! — крикнул папа.
— Эй! — отозвалась мама.
— Я очень волновалась, — сказала мама, когда мы с папой выбрались на берег.
— И напрасно, — усмехнулся папа. — Я же длинный. Мне как раз по шейку было.
— Ох, и хитрый же ты, папа! Я думал, ты плывёшь, а ты, оказывается, просто шёл.
Папа засмеялся.
— Но я как будто плыл, не правда ли, малыш?
— Папа большой. Ему легко нас обмануть, — сказала мама. — Но теперь он нас не проведёт.
— Где уж мне! И всё-таки забрёл по самую шею и показал малышу берег со стороны моря.
Берег, который показал мне папа, был очень красивый. И я сразу узнал маму в толпе людей. Будто она стоит в центре мира, а вокруг цветы. Люди в разноцветных купальниках были такие нарядные. И вообще всё было удивительно.
Солнце ярко освещало море и бухту. А потом, к вечеру, мы пошли домой. Волны с шумом накатывались на берег, а три тени шли рядом: длинная — папина, покороче — мамина и маленькая — моя.
Теперь я ниже папы на пятьдесят три и шесть десятых сантиметра. Папа всё ещё длиннее меня. Папа большой, а я маленький.
— А ты здорово подрос, малыш! — сказал папа, померившись со мной ростом. — Если так дальше пойдёт, пожалуй, меня догонишь.
— Нет, я буду выше.
— Ишь ты!
Папа поднял меня над головой.
— Вот таким стань! Тогда не уступишь и американцам.
— Не уступлю.
— Говорят, японские дети сильно выросли за последнее время, — заметила мама.
— Может статься, что они нас коротышками называть будут, — подхватил папа.
— Конечно! — уверенно сказал я.
Потом я подумал:
«Интересно, что скажет мама, если я буду выше папы? Тогда уж не он, а я посажу его себе на плечи, уйду с ним далеко, далеко в море и покажу ему оттуда берег. Ах, какой красивый был берег! Как хорошо, когда много людей радуются… А вечером фейерверк рассыпался огнями… И мама назвала папу хитрецом за то, что он делал вид, что плывёт, а сам не плыл…»
Учитель каждый день слушал мои рассказы. Он выслушал всё до конца и сказал:
— Будь счастлив, малыш!
НЕСКОЛЬКО ПОЯСНЕНИЙ
(Вместо послесловия)
Вы только что прочли книгу, написанную для вас японским писателем Такэдзи Хирацука (1904–1971), и мне хотелось бы пояснить вам кое-что в дополнение к написанному.
Я не случайно сказал: для вас. Конечно, Такэдзи Хирацука жил в далёкой стране Японии, и писал он для японских детей. Но ведь всякая книга, которая учит добру, справедливости, красоте (а мне кажется, это именно такая книга), рано или поздно переходит границы страны, где она родилась.
Тогда что же тут пояснять, спросите вы, всё остальное понятно! Но вот, к примеру, японцы называют сперва фамилию человека, а потом имя, и они бы сказали: книгу написал Хирацука Такэдзи. Повелось так исстари. Было важно знать, какого ты рода, из какой семьи. Иными словами, кем ты воспитан и как должно поэтому к тебе относиться. Многие века в семье — а она почиталась в Японии основою государства — сызмальства учили неоспоримому подчинению главе семьи, деду или отцу, чиновникам, начальству, правителю, государю… Слепое, то есть словно бы с завязанными глазами, послушание нередко толкало на несправедливые, злые дела. Так было в Японии до самого конца второй мировой войны, до 1945 года, и вряд ли можно поручиться, что этого нет и теперь!
Вот почему важно знать, что повесть «Папа большой, я маленький» вышла из печати вскоре после окончания войны, в 1949 году, а семья, о которой ведётся в ней речь, оказалась для японских читателей прямо-таки необычной. Удивило их то, что вам, вероятно, покажется естественным: с каким уважением и пониманием относятся друг к другу отец, мать и маленький мальчик, их сын, и ещё многое, о чём мы поразмыслим вместе через две-три страницы.
И вы по-настоящему поймёте историю о радуге, которой (вовсе не случайно) открывается книга, когда будете знать, что Такэдзи Хирацука написал её ещё раньше, в 1946 году. Взрослые читатели догадывались: радуга после дождя, вид мирного дня, свежий, бодрящий воздух — это ведь мир после войны, это надежда на лучшую, счастливую жизнь.
Война доставила людям тяжкие страдания. Народ был ввергнут в неё жестокими правителями, алчными помещиками и капиталистами.
Японцам долго внушали, что они сильнее, умнее, лучше прочих народов и потому вправе властвовать над ними. И японские солдаты принесли много бед в страны, куда они явились захватчиками, много горя, слёз, смертей, но в конце концов их разбили и прогнали.
А затем война пришла на японскую землю. Американские империалисты сбросили на города Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы. То было страшное преступление. Погибли сотни тысяч ни в чём не повинных мирных жителей. Вот какие события стоят за историей о радуге. Писатель печален: «Никто из взрослых уже не глядел на небо. Только дети не спускали с него глаз». Быть может, он думает о том, что война ничему людей не научила? Быть может, о том, что ужасы войны отняли у них надежду? Или о том, что вседневные заботы отучили взрослых видеть красоту, любоваться ею? Скорее всего, и о том, и о другом. Но самое, кажется, важное для него — он с надеждой думает о детях, о всех детях земли.
Дети тех времён выросли, стали взрослыми. Однако же вы читаете написанное три десятилетия назад, и вам многое понятно, близко, интересно.
