— Прощай, — буркнул Арис.
Оказавшись на улице, он хотел было пойти по дороге, ведущей к Святому Николаю. Но Павлина властно взяла его за руку и потянула в противоположную сторону:
— Пойдем к Диносу, это тебя отвлечет.
Когда они подошли к таверне, Арис окинул взглядом десяток маленьких столиков, расставленных на молу. Яннис сидел за одним из них в компании Гикаса и его сына Теодориса.
— Пошли отсюда, — сказал Арис.
Однако Павлина уже заметила свободный столик на самом конце мола и силой потащила к нему Ариса. Когда они проходили мимо, Яннис заметил:
— Если бы я увидел, как здесь ошивается моя сестра, я бы ей показал, где раки зимуют!
Его голос дрожал.
— Не обращай внимания, — сказал Арис двоюродной сестре.
Он сел за столик и погрузился в чтение пьесы.
— Забудь эту историю, — сказала Павлина. — Ты сам себя мучаешь. Выпей пива, потанцуй!
В эту минуту Яннис поднялся из-за стола и подошел к ним.
— Что вы здесь делаете? — спросил он, обращаясь к обоим. — Это место для мужчин.
Наконец-то он все понял про Ариса и Танассиса: они скрывали от него свои делишки. Смеялись над ним!
Арис промолчал.
— Для настоящих мужчин, — добавил с нажимом Яннис.
Он был уязвлен, обижен, огорчен и страшно зол. И говорил громко, чтобы его все услышали.
Арис вскочил со стула, схватил обидчика за рубашку и брюки, приподнял и с непостижимой силой резко швырнул в море. Парень отлетел метра на три от мола. Вся таверна с удивительным единодушием испустила вздох изумления. Жители Спетсеса суровы, но по отношению друг к другу почтительны. До рукоприкладства дело доходит редко. Завтра происшествие станет достоянием гласности, будет что обсуждать всему острову!
Яннис мучительно переживал унижение. Такое не прощается! Он выбрался на окаймлявшую мол полоску песка и крикнул оттуда во весь голос:
— Это не сделает тебя мужчиной!
Снедаемый горечью и тоской, он пошел вверх по ведущей к Аналипси улице и вскоре исчез из виду. Разговоры за столиками стихли. Арис почувствовал, как все сначала устремили взгляды на него, а потом отвели в сторону. Вскоре над молом снова возник гул голосов, но не такой громкий, как раньше. Утром весь Спетсес узнает, что Яннис фактически назвал Ариса женщиной. Несмотря на унизительное наказание, он подтвердил свое заявление словами «это не сделает тебя мужчиной». Словами, которые будут повторены и сто, и тысячу раз. Яннис не дурак. Все скажут: значит, что-то в этом есть! Есть основания! Вся оставшаяся жизнь Ариса пройдет под знаком этих слов.
Арис и Павлина сидели, застыв как статуи, не зная, куда девать глаза. Прошло полчаса: минуты тянулись ужасно, нескончаемо долго.
Вдруг послышалось шипение граммофонной пластинки, над столиками понеслись звуки rebetiko, мужского танца родом из Малой Азии, танца, который символизирует одиночество и отчаяние, поэтому взгляд танцора устремлен в пол. Танец представляет собой грустный, тяжелый речитатив бузуки и ее уменьшенного варианта — багламы.
— Otan pinis stin taverna kathese ke then milas… — затянул кто-то, довольный, видимо, тем, что узнал мелодию с первых нот.
Невелика заслуга, слова этой песни знает вся Греция. Арис продолжал сидеть неподвижно, уставившись в свою кружку. Павлина подняла голову. Капитан Гинкас встал, разведя руки и опустив голову, с прилипшей к губам сигаретой. Он ждал, когда начнется собственно песня. И тут раздался звонкий женский голос Сотирии Беллу:
Когда в таверне старойОдин ты пьешь в тиши,Что значат эти вздохиИз глубины души…
Гинкас вытянул руки, присел, и пошла, пошла череда круговых, подчиненных ритму музыки движений. Полузакрыв глаза, он медленно кружил то в одну, то в другую сторону. Исполненный печали, о которой пела Беллу, он не только не пытался заглушить, подавить или загнать это чувство внутрь, а наоборот — делал все, чтобы печаль вышла наружу и проявилась в каждом очередном его жесте, шаге, повороте и наклоне головы.
Скажи мне откровенно —По ком тоскуешь ты?Иль не сбылись заветные,Беспечные мечты?
Гинкас сильно отяжелел к своим пятидесяти годам. Его движения казались замедленными, па неловкими, подскоки незаконченными. Но солидная внешность зрелого мужчины придавала танцу необычайную красоту. Каждый разделял с ним душевную боль, выраженную с помощью наклона тела или взмаха руки. Он кружился, экономя силы, с достоинством, танцевал, как старики, которым опыт заменяет силы, которые провели всю жизнь в море, которым в пятьдесят лет кажется, что им уже все сто, и у которых ломит во всем теле, когда они поднимают якорь…
Каждый куплет песни начинался в мажорном ладе, потом звучание менялось, и он заканчивался в миноре. Затем бузуки исполняли ритурнель,[2] и все снова возвращалось к мажорному ладу, словно ожившая надежда.
Сотирия Беллу начинала каждый очередной куплет на высокой ноте и к концу его неизменно погружалась в еще более глубокую меланхолию.
Ты кем-то был обманут?Любовь умчалась вдаль?Садись-ка с нами рядом,Зальем вином печаль.
Музыка оборвалась, еще несколько секунд раздавалось шипение вращавшейся со скоростью семьдесят восемь оборотов в минуту пластинки, затем воцарилась тишина. Снова зазвучал нестройный хор голосов. Многие столики опустели. Когда танец закончился, лицо Гинкаса приняло свойственное ему бесстрастное выражение. Он, не торопясь, зашел в таверну, сказал несколько слов Диносу и двинулся по дороге к Аналипси.
На молу появился Динос с подносом в руках. Хозяин заведения направлялся к столику Ариса:
— Это от Гинкаса.
Арис не сразу понял, в чем дело. Он удивленно смотрел, как хозяин таверны ставит на стол графинчик с анисовым ликером «Узо», бутылку воды и стакан. Покончив с этим делом, Динос добавил:
— Видишь, у тебя есть друзья.
Вот оно что! Динос хотел сказать, что у Ариса, несмотря ни на что, есть друзья. Точнее, что у него есть друзья, даже если он не мужчина. А может быть, и так у него есть друзья, даже если он гомик. Как ни крути, речь шла именно об этом.
Арис в три глотка опустошил графинчик с ликером, прямо из горлышка. Павлина с убитым видом смотрела в морскую даль. Она говорила себе, что вот-вот очнется и кошмар развеется как дым. Что она окажется в своей постели, снова будет рассвет, и ее бесцеремонно разбудит резкий звонок будильника, врывающийся в ее сны в пять часов утра.
Но нет, все это происходило наяву: она действительно находилась на молу у Диноса. И наступал конец света. Ей надо было что-то сделать, быстро принять какое-то что-то решение, пока разверзшаяся у ног бездна не поглотила их обоих.
Арис — хороший столяр, трудолюбивый и работящий. Он мог бы найти работу в Пирее. Можно просто продать лодку. Сейчас столько туристов приезжает на остров летом, что покупателя найти нетрудно. Имея деньги, они могут снять комнату. Наверняка в Пирее есть улица столяров.
Павлине хотелось утешить его, обнять, поцеловать. Прижать к себе, заставить его забыть всех Такисов и Яннисов на свете. Сказать ему, как сильно она его любит и что в Пирее у них будет достойная жизнь.
Мол уже опустел.
— Пошли, — сказала Павлина.
Она поднялась из-за стола. Арис взял рукопись и, не поднимая глаз, тоже встал. В таверне Динос убирал в раковину посуду. Арис хотел заплатить за пиво.
— За мой счет, — остановил его Динос.
«Это и вправду конец», — подумала Павлина.
На улице она схватила Ариса за руку и потянула в направлении маяка.
— Пойдем к швейцарцам, — сказала она двоюродному брату.
Тот даже не подумал сопротивляться.
Они знали каждый камешек тропинки, петлявшей меж скал, сосен и кустов. Несмотря на темноту, они добрались до деревянных мостков меньше чем за пять минут. Сняли сандали и опустили ноги в воду. Павлина разрыдалась. Арис обнял ее рукой.
— Я больше не могу, — сказала Павлина.
Он ничего не ответил. Он гладил ее по волосам. Она повернула голову, уткнулась лицом ему в грудь, доверчиво прижалась. Арис опрокинулся спиной на мостки, и Павлина, державшая голову у него на плече, вдруг оказалась на нем. Они не двигались несколько долгих минут. Потом Павлина осторожно пошевелилась. Их лица оказались в неимоверной близости друг от друга. Она прильнула к его щеке и, повернувшись, нашла губами его рот, языком раздвинула губы. Арис не шелохнулся. Павлина покрыла его лицо мелкими поцелуями, потом начала его ласкать: движения были легкие, неумелые. Этого хватило, чтобы вызвать у него эрекцию. Она сказала ему:
