Драма, разрешение которой тяжким бременем легло на его плечи, стала для него нежданным воздаянием за беззаветное служение Богу. Милостию Господа на него возложена священная миссия! Ему суждено обеспечить рождение и жизнь ребенка, зачатого в великой любви, любви сестры и брата. Отец Космас чувствовал себя так, будто принимает участие в Сотворении мира. Он был необычайно горд тем, что именно ему была поставлена столь важная, ответственная задача. И эта гордость, в свою очередь, придавала ему спокойствие и уверенность в том, что он не ошибся в выборе жизненного пути.
Как же часто случалось ему впадать в сомнение, сталкиваясь с человеческим горем и болью, утишать которые ему приходилось именем Господа. Он всегда уговаривал себя, что сомнения эти естественны, может быть, даже необходимы. «Нелегко то, что Ты требуешь от меня, Господи», — повторял он почти каждый день то в одной, то в другой своей молитве.
Ныне же вещи явились Космасу совсем в другом свете, и его вдруг охватило чувство безграничной вины за свое малодушие. Священник поклялся ежедневно благодарить Господа за печали, которыми Тот устилает его путь и которые Космас обязан смиренно принимать как должное.
— Ибо как иначе приблизиться к Тебе, Сыне Божий, как не избрав дорогу крутую и тернистую, тропинку, где земля осыпается под ногами, где каждый шаг связан с риском оступиться, соскользнуть в пропасть без малейшей надежды предотвратить падение? — шептал в блаженном просветлении отец Космос. — Какие еще силы подтолкнут меня к Тебе, Господи, как не силы отчаяния?
Наконец-то он уверился в правильности избранного пути. Совершенно уверился. И если вдруг сомнения снова посетят его, он припомнит себе, как шел по темной и умытой дождем Даппии и как Господь осенил его наитием своим, а истина явилась ему в сиянии славы и красоты.
Он должен довести свое дело до конца. Богатая семья в Афинах — вот что он скажет Магде. А об остальном сказать забудет. Если она спросит, какая это семья, он ответит, что ничего не знает. Ничего не знает и ничего не хочет знать. Около тридцати, а то и сорока семей владеют богатыми домами на острове. Можно будет только догадываться. Вполне возможно, что кто-то из них ищет ребенка для брата или другого родственника. Кроме того, Космас едва с ними знаком, гораздо хуже, чем электрик Илиас или сантехник Йоргос, которые вечно у них толкутся. Ох уж эти богачи, все-то они знают! И к тому же пренебрегают бедной церковью Святого Спиридона. Они молятся в местах куда более престижных… В богатых церквях, более подходящих их рангу, статусу и деньгам, с помощью которых они и пускают пыль в глаза.
«Вот опять я удаляюсь от мыслей о Христе», — укорил себя Космас и посвятил последние три минуты ходьбы, отделявшие его от дома Луганисов, молитве к Господу с просьбой помочь ему найти правильные слова.
Магда и Павлина стояли на кухне, держась за руки, а застывший перед ними в задумчивости священник спрашивал себя, следует ли ему сейчас как можно быстрее сказать Павлине что-нибудь вроде: «Послезавтра ты уезжаешь, поскольку это путь, предначертанный Господом» — или лучше сесть за стол и начать объяснять, успокаивать, убеждать ее в правильности такого решения.
Павлина помогла священнику снять мокрый плащ и повесила его на вешалку у двери. Плащ этот, тяжелый, поношенный и, казалось, насквозь пропитавшийся горем, страданиями, человеческими слабостями, распространял вокруг себя неприятный запах.
Священник сел, отказался от предложенного кофе и заговорил:
— Посмотри на меня, Павлина. Положи руки на стол.
Павлина повиновалась. Космас накрыл ее руки своими ладонями, словно пряча от грозившей им опасности. Их глаза встретились, он выдержал ее взгляд, собрав все душевные силы и понимая, что наступает самый важный момент в его жизни священника. Он пришел сюда потому, что Господь хотел, чтобы он спас ребенка, плод самого великого чувства, какое только может возникнуть между мужчиной и женщиной, которые любили друг друга той любовью, какая существовала лишь в день появления человечества на земле. Павлина не должна ни на секунду усомниться в том, что его слова выражают волю Господню.
— Твоя мать хочет, чтобы ты избавилась от тягости.
— Это не тягость, — возразила Павлина с очень серьезным видом.
— Я понимаю, я понимаю, — продолжал Космас. — Для тебя это не тягость. Это радость. Но когда твой ребенок столкнется с миром людей, его заставят дорого заплатить за то, что он не такой, как все. И тогда твоя радость обернется болью. Ты должна знать это, Павлина! Огромной болью. Знаешь, что заставит тебя страдать? Чувство вины! Конечно, ты сама это знаешь. Ты будешь чувствовать себя виноватой в том, что не можешь его защитить. Виноватой в том, что он слабее других в этой жизни — из-за твоей ошибки. Виноватой в том, что ты думала о себе, не подумав о нем.
Он сказал все, что хотел, и всей душой надеялся, что успех близок, что он почти довел до конца свою святую миссию… Но Павлина молчала, и отец Космас растерялся.
— Твой отец, твой дядя, твой двоюродный брат умерли из-за моря! Умерли не своей смертью! Вы остались одни, три женщины, твоя мать, твоя тетя и ты… Надо остановить это проклятие!
— Мой ребенок — не проклятие, — спокойно заметила Павлина. — Мой ребенок — самое большое мое счастье.
— Конечно, конечно, — сказал священник более мягким тоном. — Ну, так помоги ему, своему счастью! Это его жизнь. Михалис нашел во Вьё-Фалере дом, где ты можешь спрятаться. Когда ребенок родится, одна семья из Афин, очень богатая, я уверен в этом, усыновит его и даст ему все, чего только может пожелать мать для своего дитяти. Она даст ему имя! Слышишь, Павлина? Имя!
— Послушай отца Космаса, — прервала его Магда. — Он прав. Мы скажем всем, что ты уехала лечить нервы. Это всем понятно, а потом все войдет в привычное русло. Ты сможешь начать жизнь заново и создать семью. С Божьей помощью.
— Я устала, — сказала Павлина.
Она высвободила ладони из рук Космаса, закрыла ими лицо и молча заплакала.
Магда погрузилась в воспоминания.
Часто ли случалось такое жаркое лето, как в тысяча девятьсот тридцать девятом году? Страна лежала в руинах. Жители острова испытывали нехватку во всем. Они исхудали сильнее, чем можно было представить в самых смелых предположениях, и им ничего не оставалось, как работать из последних сил, кому на земле, кому на море.
Фотини уже два дня рыскала по Пирею в поисках веревок, сетей, заклепок и подковных гвоздей. Арис поехал вместе с ней.
В тот день, шестнадцатого августа, Спирос и Никос вернулись с поля с блестящей от пота кожей, в мокрых рубашках, с влажными волосами. Лицо Спироса покрывал багровый румянец. Перед тем как уйти в море, братья проглотили дома по миске бобов. Поскольку их шестиметровая лодка не имела тента, они еще четыре часа закидывали сети под палящим солнцем. Попав домой только к шести часам вечера, Спирос горел в лихорадке. Он пошатывался, едва стоял на ногах, и брату пришлось помочь ему подняться по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж.
— Оставляю его на тебя, — сказал Никос.
— Ладно, — кивнула Магда.
— Если что-то понадобится — зови, — добавил Никос.
Магда промолчала. Она уложила мужа в постель, раздела и дала ему весь остававшийся в доме запас хинина. К одиннадцати вечера действие лекарства закончилось. У Спироса начался бред, не прекращавшийся до полуночи. Магда надела халат и спустилась за хинином к Фотини. Постучавшись в дверь первого этажа, она вспомнила, что свояченица в отъезде, остановилась и собралась уже вернуться к себе, как вдруг услышала доносившийся из комнаты шепот. Думая, что Никос приглашает ее зайти, Магда толкнула дверь. В комнате царила темнота. Магда стояла неподвижно. Когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила через открытую дверь какое-то движение в спальне Никоса и Фотини. Кто-то мелко трясся и прерывисто дышал. Сначала Магда не поняла, в чем дело. Потом чуть не упала в обморок.
Растянувшись на кровати, совершенно голый Никос мастурбировал. Как только он почувствовал присутствие постороннего, прекратил свое занятие, повернул голову и, узнав Магду, пристально посмотрел на нее.
Магда вдруг вся взмокла. Ладони у нее вспотели. Спина, подмышки, бедра — все стало мокрым. Никос продолжал смотреть на нее. У Магды закружилась голова. Она пошатнулась. Никос протянул ей руку, она вцепилась в нее. Несколько секунд хранила шаткое равновесие. Потом отпустила руку Никоса, подошла к кровати, одним движением подняла ночную рубашку вместе с халатом и села ему живот.
— Я оставляю вас, Магда и Павлина, — сказал Космас. — Наступило время слез. Надо встретить его достойно. Это хорошо и даже справедливо. Спите спокойно в эту ночь. И пусть завтрашний день принесет вам обеим покой и придаст сил.
