– Да, конечно…
По рельсам катится трамвай, искрят провода. Оля улыбается. Ее губы вымазаны мороженым.
***
Поднимаюсь по лестнице. В дверях двадцать первой – бородатый мужик в синем спортивном костюме. Среднего роста, худой, лет тридцать.
Он говорит:
– Привет, сосед.
– Привет.
– Хотя вообще-то мы и не знакомились.
Я останавливаюсь, он выходит на площадку, протягивает руку.
– Саша.
– Вова.
– Студент?
– Ага.
– И где?
– В инязе.
– А какой язык?
– Английский.
Бородатый морщится.
– Английский не люблю. Грубый он такой, резкий. Как собака гавкает. Мне вот французский нравится – мягкий такой, красивый. С бабами на нем бы базарить. Не знаешь, как можно французский выучить?
– Ну, на курсы, например, пойти. Вечерние…
– Не, на это времени нет. Время – это деньги, а деньги – это время. Каждый день – на завод, потом выпить надо? Надо. Ну, расслабиться, типа, после работы. Правильно? – Я киваю. – Так что тут не до курсов. Ладно, короче, у меня к тебе дело – на триста баксов, то есть на триста белорусских. Одолжи, а? До двадцать пятого?
– Хорошо.
Я достаю кошелек, вынимаю трех «рысей».
– Спасибо, братан.
Бородатый жмет мне руку, уходит к себе. Я сую ключ в скважину, открываю.
Хозяйка стоит в прихожей.
– Здрасьте, тетя Нина.
– Здравствуй, Вова, здравствуй.
Я захлопываю дверь.
– Што ат тябе барадаты хатеу?
– Ничего, так – познакомиться.
– Нечага табе с такими знакомиться. Пьяница, алкаш. Жонка кинула яго, забрала дочку, квартиру размяняли. У их была квартира у втаром падъезде. Скажи яму, штоб к табе ня лез, – тябе учиться нада, а не с алкашами…
– Ага, хорошо.
– Ты супа хочаш? Я сварыла.
– Нет, не хочу.
***
Жду Олю в центре зала на «Октябрьской» – у ступенек перехода. Десять минут седьмого. Рядом болтают по-французски два чувака – волосатый и стриженный налысо. Мужик держит в руке розу, смотрит по сторонам.
С грохотом подъезжает поезд. Французы замолкают. Лязгают двери, на платформу высыпает толпа, разделяется на потоки – к ГУМу, к Белсовпрофу и к переходу на «Купаловскую». Оли нет. «Астярожна, дзверы зачыняются. Наступная станцыя – Площа Незалежнасти».
Подхожу к краю платформы, смотрю на цифры табло: «18.58. 00.47».
Звоню в тридцать вторую. Никто не открывает. За дверью соседей приглушенно бубнит радио. Жму кнопку еще раз, долго не отпускаю. Звонок звучит противно и пронзительно.
Захожу в кафетерий гастронома.
Спрашиваю продавщицу:
– Чай есть?
– Есть. Пятьдесят два рубля с сахаром, сорок шесть без сахара.
– Давайте с сахаром.
Продавщица бросает в стакан одноразовый пакет, наливает кипяток. Я кладу деньги на прибитую к прилавку тарелку. За окном идет мокрый снег.
Я беру стакан, он горячий. Ставлю его на стойку, отдергиваю ладонь. Чай расплескивается. Я тру ладони одна о другую, беру стакан, отпиваю, обжигаю язык. Толчок сзади в ребра – уборщица моет шваброй пол.
Я кричу ей:
– Осторожней можно?
Она не реагирует, ведет тряпкой мокрую полосу по цементному полу. В ведре с грязной водой плавает мусор.
Звоню в дверь. Шаги. Щелкает замок, дверь открывается. Оля.
– Привет.
– Привет.
– А я тебя ждал на «Октябрьской»… В шесть часов…
– Да… Проходи.
Оля включает свет. Я переступаю порог, бросаю рюкзак на пол, снимаю ботинки. Оля стоит, прислонившись к стене, смотрит под ноги. Она в черных джинсах и свитере. Я вешаю куртку на чье-то черное пальто.
В комнате – «стенка», два кресла, диван. На тумбочке – телевизор «Горизонт-61ТЦ», видик «Funai», несколько подписанных от руки кассет. Оля садится на стул у письменного стола.
– Присаживайся.
Я сажусь на край дивана.
– Ты недавно пришла? Я звонил в дверь полчаса назад…
– Я была дома… Просто мне никого не хотелось видеть. Извини… У тебя разве не бывает так, что никого не хочется видеть?
– Не-а. Что-нибудь не в порядке?
– Нет, все нормально.
Я рассматриваю корешки книг. Серия «Классики и современники». Лев Толстой, «Смерть Ивана Ильича». Джером К. Джером, «Трое в лодке, не считая собаки». На нижней полке – два темно-красных тома с тиснением на переплете. Михаил Шолохов, «Тихий Дон».
Оля встает, подходит к телевизору, включает. Сессия Верховного Совета. У микрофона – Зянон Пазняк: «Мы павинны зрабить усё магчымае, каб…»
Оля жмет кнопку, переключает канал. Старый черно-белый фильм. Девушка в косынке строит кому-то глазки. Оля выключает звук, садится к столу.
– А почему ты не пришла на «Октябрьскую»?
– Я же сказала – настроение было не то. Ты не против, если я выключу свет?
– Нет, не против.
Оля встает, подходит к выключателю, щелкает. Светятся окна дома напротив и уличный фонарь.
Оля поворачивается к окну. Я подхожу и встаю рядом.
Идет снег. Между домами, на побелевшем газоне – черные мокрые следы. Я наклоняюсь к Оле, тянусь губами к ее губам. Она отстраняется.
– Не надо.
Я сажусь на диван. Оля поворачивается ко мне.
Я говорю:
– Извини… Просто как-то все непонятно… Хочется знать, как оно будет – у нас…
– Видимо, никак. Но ты не обижайся, дело не в тебе, а во мне…
– Тогда я пошел?
– Посиди еще. Можем чаю попить…
– Нет, я пойду.
Сижу на полу в комнате. За стеной храпит тетя Нина. Я беру бутылку, отпиваю пива. На полу валяются четыре пустых. Поднимаю с пола погнутую железную крышку, царапаю запястье. Сочится кровь. Я швыряю пробку в угол, допиваю пиво одним глотком. Встаю, спотыкаюсь, хватаюсь за стену. Сажусь, прислоняюсь к стене. Она холодная.
***
Семнадцатое декабря, мой день рождения. Без пяти семь вечера. Я сижу в пустой аудитории на пятом этаже, смотрю в окно на светящийся город. После второй пары я сбегал в булочную, купил два торта. В группе не знали, что у меня день рожденья, поэтому подарка не подарили. Подарят, наверно, позже.
Захожу в столовую. Мужик с красно-синим мохеровым шарфом на шее ест суп. На столе лежит высокая меховая шапка. Больше в столовой – никого.
Барменша в белой блузке, с выбеленными волосами читает книгу «Три товарища». Ей лет сорок, вокруг глаз и на лбу – морщины.
Я говорю:
– Сто граммов вина. «Монастырская изба».
– Сто восемьдесят рублей.
Кладу купюры на прилавок. Барменша берет откупоренную бутылку без пробки, на глаз льет в большой граненый стакан, забирает деньги. На ее правой руке – широкое золотое кольцо, Я сажусь за стол, засыпанный крошками, отпиваю. Мужик поднимается, надевает шапку, идет к выходу. На столе остаются грязная тарелка и стакан.
Допиваю вино одним глотком, встаю, подхожу к прилавку. Книга лежит на стуле, переломанная, обложкой вверх. Я стучу костяшками по прилавку.
Барменша выходит из боковой двери.
– Ну, чего хочешь?
– Еще сто вина.
– Стакан давай. Я тебе что, каждый раз буду новый стакан брать?
Сижу, откинувшись на спинку стула, двигаю пустой стакан по столу. Барменша читает.
Я встаю, подхожу к ней, ставлю стакан.
– Сто водки.
– Сразу надо было с этого начинать, а то «вина», «вина»… Вино только женщины пьют, ясно? Хотя я больше люблю ликеры, честно тебе сказать. С Польши привозят – веселых таких цветов, знаешь? Правда, на следующий день потом голова болит… – Она улыбается, наливает мне водку.
Я плачу, тут же выпиваю, ставлю стакан и иду к выходу.
На улице совсем не холодно, лужи. По Долгобродской едет черный «БМВ», в нем – два чувака и две девушки.
Гастроном. Я беру бутылку «жигулевского», открываю привязанной открывалкой. Делаю глоток, выхожу на улицу. Дверь захлопывается с резким ударом.
Все небо – в облаках. Небо – черное, а облака белые. Я стою перед входом в магазин, задрав голову. Отпиваю пива, разглядываю рисунки под надписями «Хлеб», «Бакалея», «Мясо».
Бутылка пива выскальзывает, разбивается. В ней было больше половины.
Открываю ключом квартиру. Дверь в хозяйкину комнату открыта, играет музыка – Муслим Магомаев. У родителей была его пластинка – они слушали ее еще на старой радиоле «Рига».
Я стаскиваю ботинки. Тетя Нина выглядывает из комнаты.
– А, Вовачка прышоу…
Она криво улыбается – бухая. Я вешаю куртку, открываю дверь к себе.
Тетя Нина говорит:
– Зайди ка мне, а?
– Нет времени. Заниматься надо.
– Ну на минутку…
Я захожу. На столе – полбутылки самогонки, стакан и банка квашеной капусты. На бутылке – этикетка «Бальзам Абу-Симбел». В капусте торчит вилка.
– Выпьеш са мной?
– Не-а.
– Чаму?
– Я ж сказал – заниматься надо.
– Ай, заниматься – гэта усё ерунда. Лучше давай мы с табой… Пад адной крышай жывем, да?
– Да.
– Ну так што?
– Ничего. Пить я не буду.
– Ну, как хочаш.
***
Иду по проспекту Скорины. Сегодня – двадцать пятое, западное Рождество. В витрине магазина – искусственная елка, на ветках – куски ваты и «дождик».
