– Ты так красиво ешь. На тебя приятно смотреть. В тот день на остановке ты мокла под дождем. Тебе не было холодно?
Дождь был теплым, – ответила она.
– Да, дождь был теплым, – повторил он.
– Бархатным, – рассмеялась девушка.
Ему нравилось в ней абсолютно все, особенно та легкость, с которой она говорила, ела и улыбалась. Одним словом – юность, не претендующая на белоснежную фату и отношения, в которых не было ничего, кроме скучных обязательств.
Старая гостиница и запах шелковых волос переплелись во что-то большее, чем обычный флирт, и он перестал думать о других женщинах. Ее семнадцать лет не соответствовали его сорока, но вмещали в себя все, что было у него до нее с другими женщинами и возвращали его в забытое прошлое.
Летом они сменили старую гостиницу на домик в пригороде Майами. Фирменные пирожные заменил им пирог с лаймом, а маленькое кафе – кубинские и мексиканские рестораны с открытыми верандами. Ей нравилось кормить пеликанов рыбными крошками, развлекаться в шоу с дельфинами и морскими черепахами и слушать уличных музыкантов. Ему – наблюдать за заходящим солнцем, обнимая шелковые волосы, пахнущие весной.
Он говорил ей, что здесь красиво.
Она, пожимая плечами, отвечала: «Здесь нет бархатного дождя». И они оба смеялись, вспоминая старую гостиницу.
Осень выдалась дождливее обычного. Работы оказалось невпроворот; он находился в постоянных разъездах, и девушка снова вышла на остановку без зонта, но уже в осенний дождь. Дождь лил как из ведра, и машины проезжали мимо. Девушка хотела уйти, но тут подъехал мотоциклист в черной куртке и, окинув небрежным взглядом, крикнул: «Карета подана!».
Девушка обрадовалась мотоциклисту больше, чем обрадовалась бы самой дорогой иномарке. Крепко обняв его спину, она спрятала мокрое лицо в мягкой кожаной куртке. Они поехали по скользкому асфальту навстречу резкому ветру, не боясь холода и дождя, оставляя за собой огромные лужи и торопливо идущих прохожих. В сумке через плечо зазвонил телефон, но его мелодии предпочли песню ветра и дождя, обещавшую счастье, в котором не было ожиданий, повторений и ошибок. Счастье, похожее на дегустационный зал с множеством разнообразных вин, каждое из которых хотелось попробовать.
Мотоциклист тоже не был мечтателем из тех, кто свою мечту превращает в грустную иллюзию, и они очень быстро оказались в комнате с огромной старой софой, колючим кактусом и почерневшей кофеваркой. В ванной девушка нашла наполовину использованный шампунь и большое махровое полотенце.
Мотоциклист без шлема и кожаной куртки выглядел вполне симпатично. Открыв кран с горячей водой, он стал набирать ванну.
– Сейчас приготовлю ванну по-египетски. Ты знаешь, что добавляли в воду для египетских цариц?
Девушка пожала плечами. Она не читала книг.
Телефон продолжал звонить, и от этого сумка набухала и становилась назойливо-неприятной, а потому и незамеченной. Крохотный мобильник хотел помочь тому, кто так настойчиво звонил из кабины серебристого «Опеля», ехавшего в сторону аэропорта, но сумка оставалась застегнутой наглухо. Из ванны доносились то всплески воды, то приглушенный женский смех. Звонки через несколько минут прекратились и повторились только через неделю.
Запах ее шелковых волос стал частью его жизни, и он не мог думать о других женщинах. Он пытался ее разыскать, когда приезжал всего на несколько дней из очередной командировки, но ее мобильник молчал, и он, по привычке, шел в старую гостиницу, заходил в кафе, заказывал горький кофе, надеясь на случайную встречу.
Может быть, и она захочет его увидеть именно здесь?
Однажды, выходя из гостиницы, он увидел проезжающий мотоцикл. Парень в шлеме и девушка с распущенными волосами летели навстречу ветру. На улице шел по-осеннему злой дождь. Он хлестал по лицу колючим холодом, мешая разглядеть девушку. И лишь мысль о шелковых волосах делала его почти бархатным.
Цветы чертополоха
Варино сердце застряло в горах, где Карабахские и Мровские хребты сближаются друг с другом, где климат мягче и люди добрее. А вокруг столько лесов! Здесь и дуб, и граб, и липа с ясенью. На лесных полянах – тюльпаны, лилии, фиалки, лесная роза. Вокруг горные речушки, озера, роднички. Необыкновенно красивый край! И нет ему равного. Не потому ли зачастили гости из далеких стран? Приедут, посмотрят на эту красотищу, пошепчутся меж собой, будто чудо какое увидели. А карабахцу и невдомек: он-то это чудо каждый день видит.
«Ни мира, ни войны», – скажут гости. Скажут и уедут. И слова эти словно разбитые хрусталики разлетятся повсюду.
– Слышали? Опять приграничные районы обстреливают.
– И что этим азерам нужно? Неужели мало собственной нефти?
– Территории им нужны. Хотят вернуть семь районов.
– Не семь, а пять
– А я говорю – семь.
– Пусть только сунутся. Карабахцы воевать умеют.
– Пусть попробуют.
– Кому-то выгодно, чтобы люди жили в постоянной вражде.
– Не дай бог, не дай бог быть снова войне.
– А я слышала, что скоро наступит конец света.
– Да замолчи ты, типун тебе на язык. Думать о хорошем надо.
– Вот ты и думай, а я пойду, дел у меня много.
– И у меня… и у меня…
Варя никого не слушает и о войне не думает. Живет себе в старом прогнившем доме. У нее свое хозяйство – немного земли, куры, индюшка, две козы, пчелы.
Любит Варя свой родной край. Нравится ей гулять по лесу и не боится ни медведя бурого, ни дикой козы, ни рыси. Только если вдруг зайчик пробежит или белка на дереве притаится – кажется ей все чудным. Знает Варя всякую тропинку, заросшую полевыми цветами, что ведет к старинному монастырю Дадиванк.
В начале весны здесь появляется пряная дикорастущая зелень. Умелые хозяюшки добавляют к ней немного огородной зелени, лесного щавеля, сушеного кизила и пекут лепешки с зеленью. Пекут непременно на костре, чтобы получились с привкусом дыма, и кушают очень горячими. Летом собирают ежевику – крупную, сочную, сладкую. Осенью – терпкий кизил и орехи.
В лесной гуще над самым обрывом прячется чертополох, тот самый, что отпугивает всякую нечисть. Верит Варя в его колдовскую силу, но никому об этом не рассказывает.
Многое с годами забывается, но в то последнее лето, перед самой войной, солнце светило ласково, цветы росли повсюду. Чертополох примечали издали – колючий, с фиолетовыми и розовыми головками. Как же случилось, что так больно укололась она в то последнее ласковое лето?
«Сходи к Дади (Дадиванк), найди место, где растет розовый чертополох. Как дойдешь до обрыва – пройди его верхом, сверни налево, потом еще метров сто до лесной гущи. Там и ищи. Цветок срежешь в жаркий полдень, да смотри, чтобы никого вокруг не было. Наберешь родниковой воды возле реки Тартар. К кочевникам не подходи, не заговаривай, от этой саранчи держись подальше»…
Слово в слово помнила Варя наказ старой Айкуш. Уговорила отца взять с собой на высокогорное пастбище. Схитрила: сказала, что растет там лечебная трава. Соберет для матери; невмоготу смотреть, как задыхается та от кашля. Всего-то на денек-другой. Не потеряется, не заблудится. «Хорошо, хорошо», – только и сказал отец, а когда стали собираться, позвал Ашота, соседского сына, ехать с ними на сенокос.
Выехали ранним утром. Только начало светать, как уже повсюду раздавались голоса погонщиков: «Эй, дорогу, дорогу!». Дорога в этих местах не асфальтированная: то проваливается куда-то, то застревает огромным камнем так, что приходится останавливать машину. Отец по обыкновению ругает власти Апшерона: мол, такие-сякие, все гребут под себя, а в Карабахе нет даже нормальных дорог. Карабах называют жемчужиной – так оно и есть, только потемнела она с годами. Обещают какие-то перемены, смотрят на Москву с надеждой, собирают подписи, выходят на мирные митинги. И все равно тревожно.
Страшно было Варе одной, не сразу нашла она волшебный цветок. «Растет цветок в недобрых местах», – вспоминались слова Айкуш. Как же укололась она так неосторожно? Тот ли голос, что пел где-то рядом, напугал ее? Ах, как екнуло и зачастило у нее сердце, хоть и старалась казаться спокойной, ничего, мол, не случилось. Знала, что рядом идет сенокос, и поют там парни, поют лучше всех. И каждый был хорош и красив, как само их пение. Залюбовалась цветком, будто приворожили ее, и не заметила, как кто-то подошел сзади.
– Больно укололась? – Ашот взял за руку, – давай посмотрю.
– Ты что, шпионил за мной? Отец послал? – рассердилась Варя.
– А ты думаешь, он тебя одну оставит без присмотра? Очень нужно за тобой шпионить! Я к роднику за водой.
Варя спрятала цветок в сумку. Ну, вот. Ничего не получилось. Сказала же Айкуш, чтобы рядом никого не было. Она спустилась с Ашотом к роднику и тоже набрала воды. Придется возвращаться вместе с ним. Знал бы отец, для чего она напросилась в эти места, рассердился бы: «Я тебе покажу, отобью у тебя охоту к гадалкам ходить».
