посередине, обе Америки справа, остальные континенты тяжело висят слева. Мэриен карандашом прочертила по ней маршрут.
– Я хотела поговорить с тобой, прежде чем обвести его чернилами.
Эдди неопределенно фырчит и подходит ближе, чтобы рассмотреть карандашную линию и соединенные ею пятнышки суши. Дотрагивается до пустого океана южнее Кейптауна.
– Они даже не потрудились включить Антарктиду.
– Не понимаю, как такое возможно – на плоской карте.
– Но ведь иногда тут серебристое или белое, правда? Просто напоминание, что она существует.
Из завалов на столе Мэриен достает карту Антарктиды, по большей части белую, помечено только несколько разбросанных возвышенностей, пара пятен гор.
– Вот она. – Мэриен вертится, обшаривая взглядом комнату: – Где-то есть карты получше.
– Мне показалось, ты сказала, тут в основе порядок.
– Иногда эта основа глубже, чем хотелось бы.
Эдди рассматривает белый массив, потом спрашивает:
– А где у тебя тут можно выпить?
* * *
Они заказывают джин с тоником и, сбросив листья с подушек на стульях, садятся на улице возле высокой травы. С соседнего, нависающего над забором дерева Мэриен срывает лайм и перочинным ножом нарезает его на дольки. Они чокаются.
– За воссоединение друзей, – провозглашает тост Эдди.
Они пьют. Золотой свет ушел. Мэриен не может придумать, что сказать, с чего начать. Они никогда не оставались вдвоем, без Рут, ее отсутствие висит между ними пустотой, но и еще чем-то, от чего пустота наливается напряжением.
– Знаешь, – говорит Эдди, – на самом деле я дрейфлю. Тебе не кажется, что мы похожи на молодоженов или что-то в этом роде? На договорной свадьбе?
– Я волновалась перед встречей с тобой. Не знала…
– Будет ли по-прежнему? Не будет. Никогда ничего не бывает по-прежнему. Но теперь ты не избавишься от меня долгие месяцы. Что с самолетом?
Весной Мэриен летала в Окленд. Прошла вдоль строя из шести одинаковых на вид, неновых военных «дакот», с тупыми носами, зеленых, как джунгли, но один отчетливо, явно выдавался. Она тут же поняла: ее самолет.
– Кое-что повреждено, – объясняет она Эдди, – но ничего существенного. Он в основном стоял в Новой Гвинее.
– Как ты его назвала?
– Я хотела подождать тебя, но думала о «Пилигриме».
Эдди довольно кивает:
– Мне нравится. Всего час, как мы сыграли договорную свадьбу, и уже родители.
Ее расположение к нему – облегчение, подтверждение: не все прежнее ушло или необратимо надорвано. Она не была уверена, что точно помнит, как он ей нравился.
– Эдди, я хотела поблагодарить тебя.
– За что?
– За то, что ты согласился приехать.
– Я польщен твоей просьбой.
– Нет, правда. Я благодарна, я больше никому не доверилась бы.
– Надеюсь, это оправдано. В последнее время я не слишком пригоден для марш-бросков в неизвестность.
Он служил во Флориде штурманом на «Нэшенл Эйрлайнз», курсируя между Майами, Джексонвиллом, Таллахасси, Новым Орлеаном и Гаваной. Изредка летал в Нью-Йорк.
– Отчасти я доверяю тебе, поскольку ты доверяешь мне, – говорит Мэриен. – Мы никогда не летали вместе, но думаю, ты не из тех, кто будет пытаться верховодить или смотреть на меня, как на диковинку.
– Нет, – тихо отвечает Эдди, – не буду.
Надвигается морской туман. Ей холодно, но она болтает в стакане кубик льда, пьет.
– Вообще-то я не думала, что ты согласишься.
– Полететь с тобой?
Она кивает.
– Почему согласился?
– Лучше мне все равно нигде не было.
– Да ладно.
– Правда. Сначала я вернулся домой в Мичиган, оттуда перебрался в Чикаго, затем в Майами. Все не то. – Он подливает джина Мэриен, потом себе. – Может, просто не могу найти себе место. И не говори мне, что ты вернулась с войны и отлично устроилась.
– Не скажу.
* * *
В известном смысле она дезертировала. Через два месяца после победы, летом сорок пятого, она перегоняла самолет во Францию, но, вместо того чтобы сесть на аэротакси обратно в Британию, добралась автостопом до Парижа, а оттуда отправилась дальше. В любом случае Вспомогательный транспорт в ней больше не нуждался. У нее были кое-какие средства, накопленные и заработанные контрабандой, купюры она прятала в рюкзаке и на себе. Мэриен двинулась на восток, в Германию, шла пешком, ехала автостопом по разгромленной местности, населенной людьми в лохмотьях и заваленной обугленными танками и грузовиками, по городкам, деревням и даже крупным городам, казавшимся нетронутыми. По дорогам шли солдаты в обтрепанной форме, семьи везли на телегах скарб. Зоны оккупации только предстояло жестко разграничить, и она проделала весь путь до Берлина, глядя, как женщины в платках разгребают обломки.
Из Германии она перебралась в Швейцарию, идилличную в своем непотревоженном нейтралитете, сверкающую тогда осенними красками. Зиму провела в Италии, потом пересекла Средиземное море и год путешествовала по Африке на юг – по пустыням, джунглям, вдоль широких грязных рек.
В Бечуаналенде сблизилась с одним мужчиной. Как-то вечером в пустыне Намиб они смотрели на вереницу слонов, бредущих краем песчаных дюн. Слоны и небо за ними были красными от пыли. Мэриен поняла, ее радует перспектива сделать привал, выпить, разжечь огонь, лечь в постель с мужчиной. Пронзившее ее удовольствие дало ей понять, что она вышла из войны. Она не свободна от войны, но свободна не будет уже никогда.
Мэриен добралась до Кейптауна и села на корабль до Нью-Йорка. Когда корабль вышел в море, она стояла на палубе и смотрела на юг, в сторону Антарктиды, изумляясь тому, что между ней и континентом только вода.
* * *
– Я долго возвращалась, – говорит она. – Отдельная история. А вернувшись, поехала в Миссулу искать друга, но вместо него нашла письма Матильды. Они лежали на почте.
Было еще письмо от Сары. Узнав, что у Джейми есть дочь, она аккуратно сложила все письма и убрала их подальше, потрясенная силой своего горя. Она ходила к хижине Калеба. Конечно, Калеб и был тем другом, кого она искала, но он на несколько месяцев уехал на Гавайи, и никто не знал, собирается ли он возвращаться.
– Значит, твое тело вернулась, – сказал Эдди, – а душа уже пустилась в бегство.
– Не знаю, можно ли назвать это бегством.
– А что тогда? Зачем полет?
– Все меня спрашивают. Не знаю.
– Ну, перестань.
Если им неслыханно повезет, если они будут принимать только самые правильные решения, то завершат задуманное. Или у них не получится. Или они погибнут, что не равно неудаче. Где-нибудь будет последний удар о какую-нибудь гору, или о твердый песок, или потрескавшийся, развороченный глетчер, или, наиболее вероятно, о поверхность океана, которая убьет своей жесткостью, а потом смягчит удар, проглотит, скроет все следы. Иногда ей кажется, что она замыслила полет как детально продуманное самоубийство. Иногда ей кажется, что она бессмертна.
Мэриен пьет.
– Ладно. Лучше я ничего не могу. Когда Матильда спросила, чего мне хочется, перво-наперво пришло в голову… Я будто увидела, как лечу над полюсами. И всякий раз, думая об этом, испытывала нервное возбуждение, точно коснулась оголенного провода. Но – я больше никому не скажу, – написав, изложив ей, чего я хочу, я совершенно не ожидала, что она согласится. А теперь надо лететь.
– Да вовсе нет, – осторожно говорит Эдди. – По большому счету нет. Ты можешь изменить свое решение.
– Не могу. Ты можешь, и я пойму, правда. Но сама не могу.
– Можешь. Матильда продаст самолет.
– Плевать мне на Матильду. Оголенный провод. Он никуда не делся. Что-то вроде электропогонялки. Полет меня пугает, но я хочу его. Постоянно думаю, что может пойти не так. Столько всего может пойти не так, а теперь я втянула еще и тебя.
– Моя воля свободна. Я не обязан был приезжать.
– Ну… – Она не знает, чего ей хочется: чтобы Эдди ее оправдал или признал виновной. – После того, что случилось с Рут…
Она хочет сказать, что не перенесет, если что-нибудь случится и с ним, хотя, конечно, их судьбы будут спаяны. Если что-то случится с ним, ей, вероятно, и не придется ничего переносить, поскольку она тоже погибнет.
Эдди ставит стакан на столик.
– Давай сейчас скажем и оставим как установленный, взаимно признанный факт. Нельзя, чтобы он давил на нас, да и потом, это правда. Мэриен, ты не виновата в смерти Рут. Мои слова – не пустая любезность. Я много думал. Иногда даже позволял себе винить тебя, но обвинения рассыпались.
– Если бы она осталась в Англии…
– То могла бы разбиться на другом самолете, или погибнуть в автокатастрофе,
