Соня тем больше настаивала на своей роли супруги писателя, что полагала, будто роль просто жены ей не удалась. После периода, когда Толстой говорил о ней, как об идеальной спутнице, способной удовлетворить и его плоть, и его душу, вдруг обнаружил, что она ему чужая и никакое их слияние невозможно. У обоих были сильные характеры, и оба чувствовали себя одинокими и непонятыми. Занятый своими делами и заботами, Лев Николаевич отказывался думать, что Соня могла «потеряться». Она была для него плодовитой матерью, секретарем, экономкой, хозяйкой, он любил ее из привычки, нуждался в ней, так как выбрал ее на определенную роль, и… не замечал. А ведь ей не было еще и тридцати. Но многочисленные роды не прошли бесследно. Из года в год записывает она в дневнике, что вновь беременна, что боится очередной беременности и устала видеть себя в положении. Что знала она в жизни, кроме домашнего хозяйства и череды детей? И, запершись в кабинете, со слезами на глазах поверяла Соня бумаге, что нуждается в веселье, пустой болтовне, элегантности, что ей хочется нравиться, чтобы вокруг говорили о ее красоте и чтобы Лева тоже замечал это, чтобы отрывался иногда от своих занятий и погружался вместе с ней в эту жизнь, доступную простым смертным.
Но когда смотрелась в зеркало, сердце ее замирало: полная стареющая женщина, с двойным подбородком, пробором посреди головы и усталым взглядом… Да, она не красива. «Я ненавижу тех людей, которые мне говорят, что я красива; я этого никогда не думала, а теперь уже поздно. И к чему бы и повела красота, к чему бы она мне была нужна? Мой милый, маленький Петя любит свою старую няню так же, как и любил бы красавицу. Левочка привык бы и к самому безобразному лицу, лишь бы жена его была тиха, покорна и жила бы той жизнью, какую он для нее избрал. Мне хочется всю себя вывернуть самой себе и уличить во всем, что гадко, и подло, и фальшиво во мне. Я сегодня хочу завиваться и с радостью думаю, что хорошо ли это будет, хотя никто меня не увидит, и мне этого и не нужно. Меня радуют бантики, мне хочется новый кожаный пояс, и теперь, когда я это написала, мне хочется плакать».[445]
С рождением шестого ребенка Толстых, Пети, дом стал слишком мал. К нему сделали пристройку с рабочим кабинетом для хозяина. Когда он удалялся в эту полную книг комнату, детям запрещалось шуметь. Отец был для них неким таинственным существом, далеким и сильным, они не слишком хорошо знали, чем он там занимается с пером в руках. Как-то раз Илья спросил у матери, кто автор стихов, которые они с ней читали. Великий поэт, Пушкин, ответила та и добавила, что его отец тоже знаменитый писатель, – мальчик был очень горд этим. Хотя для него, как и для всех остальных, главной в жизни была мать – все в доме держалось на ней. Неутомимая, она кормила очередного малыша, с утра до вечера сновала туда-сюда, наводя порядок. Это она руководила слугами, следила за запасами провизии, шила рубашки мужу и сыновьям, заказывала обеды повару, отправляла всех на прогулку или запрещала выходить на улицу, так как собирался дождь, требовала, чтобы за столом говорили по-французски и мыли перед едой руки, давала капли «датского короля», если болело горло. Когда хотелось чего-нибудь сладкого, бежали к жене управителя Дуняше, которая зачерпывала варенье в тоненькую и кривую серебряную ложечку. Илья вспоминал позже, что дети знали, почему ложечка была именно такой – когда-то ее бросили в ведро с отходами и свинья ее пожевала. Еще более желанным лакомством были горячие, посыпанные сахаром куличики, которые готовил повар Николай Михайлович. Чтобы они не «сели», он надувал их через крошечное отверстие, но отказывался от соломки, а делал это просто губами, сложенными в трубочку. Эти куличики называли «вздохами Николая», чрезвычайно грязного и любившего выпить, но дети его обожали. Как, впрочем, и высокую, сухопарую Агафью Михайловну, несмотря на ее белые «ведьминские» волосы и резкий запах от одежды (вокруг нее вились все яснополянские собаки), и старую тетушку Toinette, проводившую дни в своей комнате с чудесной иконой в серебряном окладе, и няню Ханну, и Наталью Петровну… Самым строгим был, конечно, отец. Он никогда не наказывал детей, но если смотрел прямо в глаза, казалось, знает все – и провинившийся чувствовал себя не в своей тарелке. Можно было соврать маме, но никогда – отцу, знавшему все секреты, вспоминал Илья.
Иногда, тем не менее, на отца находило безудержное веселье – он рассказывал волшебные истории о своих собаках, дрессированной лошади, тетеревах, на которых охотился; катался с детьми на санках и на коньках, купался в Воронке, играл в мяч и крокет; водил на охоту; с удовольствием переодевался, затевая уморительные шарады. Или читал вслух «Двадцать тысяч лье под водой», «Детей капитана Гранта» и «Трех мушкетеров», в которых старался избегать любовных сцен, из-за чего понять, в чем же дело, было невозможно. «В восемьдесят дней вокруг света» он проиллюстрировал сам, пока рисовал, слушатели толпились вокруг, кричали, взбирались на стол. Иногда Лев Николаевич изобретал игры, которые сразу захватывали детские умы: например, малыши садились в корзину для белья, отец закрывал их там и возил по всему дому, прося время от времени угадать, в какой они комнате. Или же, видя, что за чаем семейство заскучало, он вскакивал со стула, делал вид, что держит под уздцы лошадь, и скакал вокруг стола. Захлебываясь от смеха, дети следовали за ним, гарцуя под грустным и нежным взглядом матери. Называлось это «нумидийской конницей».
На Рождество каждый год приезжали друзья, собирались вокруг елки, устраивали маскарад, раздавали подарки. На одном из таких празднеств неожиданно появился цыган с медведем и козой, которую изображал сам Толстой.
Неизменным источником веселья была баня. Каждую субботу пол покрывали свежей соломой, слуга докрасна натапливал печь и выливал на нее несколько ведер воды. Дети с нетерпением ждали момента, когда можно будет погрузиться в густой пар, затем выбежать в снег и снова вернуться в баню. Соня была убеждена, что это лучший способ закалки молодого организма. К тому же в доме не было водопровода, и, чтобы помыться, надо было принести воды из речки.
Запрещено было покупать игрушки, по мнению Толстого, это губило детское воображение. А сделанные из деревянных чурочек были и драгоценнее, и смешнее. Во избежание унижений никого никогда не наказывали. Даже в случае серьезной провинности не заставляли просить прощения: раскаяние приходило само, при виде холодности родителей. Обязательная вежливость в отношениях со слугами. Постоянное стремление к простоте, культуре и хорошему расположению духа…
Летом, когда приезжали друзья, красавица тетушка Татьяна и ее скучный муж Кузминский, жизнь становилась вольнее. Пикники, прогулки, соревнования по крокету, купанье… Играли в «почтовый ящик»: под лестницей стояла коробка, в которую и взрослые, и дети складывали написанные ими за неделю стихи и юмористические рассказы о жизни в Ясной Поляне, рисунки, портреты, шаржи. В воскресенье ее вскрывали и Лев Николаевич прочитывал содержимое. Листки не были подписаны, но абсолютно узнаваемы по духу или по почерку. В связи с этой игрой решено было выявить по ответам на вопросы идеал обитателей Ясной Поляны. Для Льва Николаевича это были бедность, мир и согласие, а также сжечь все, чему поклонялся, поклониться тому, что сжигал, для Сони – иметь сто пятьдесят малышей, которые никогда не станут взрослыми, для Тани – вечная молодость и свобода женщины. На вопрос о том, зачем живут обитатели Ясной, Толстой ответил, что ищет смысл жизни; Софья Андреевна – потому что она жена великого писателя и есть множество дел, на которые можно потратить свою энергию; Татьяна Андреевна – потому что умеет нравиться, веселить и заставлять любить себя. Серия комических портретов под заголовком «Скорбный лист душевнобольных яснополянского госпиталя» тоже пользовалась успехом у хозяев дома и друзей. Больной номер один – Лев Николаевич Толстой. Сангвиник. Уверен, что силой слова может изменить жизнь других. Основные симптомы – недовольство существующим мироустройством, осуждает всех, кроме себя, чудовищная раздражительная многоречивость без обращения внимания слушателей, часто после возбуждения и ярости впадает в слезливую чувствительность, немного неестественную… Сопутствующие симптомы – занимается несвойственным ему делом: косит траву, шьет башмаки и так далее. Больной номер два – Софья Андреевна Толстая. Уверена, что все от нее всего требуют, а ей не хватает времени, чтобы все сделать. Лечение – интенсивный труд. Больной номер шесть – Татьяна Кузминская. Причина болезни – успех в юности и привычка к удовлетворенному тщеславию, безо всяких моральных оснований. Симптомы: боязнь собственных воображаемых бесов, невозможность устоять перед любыми соблазнами, как то: роскошь, колкости, праздность… Прописано: трюфели и шампанское, кружевное платье, три новых в день.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
