Лузган умолк. Его лицо застыло. Сам того не желая, он медленно повернулся — вернее, его мягко развернули.
Он знал, что Университет пуст. Все волшебники перебрались в Новый Замок, где у самого последнего из студентов покои были роскошнее, чем раньше у любого из старших магов.
Посох, окруженный слабым октариновым сиянием, висел в воздухе в нескольких футах от него.
Лузган с величайшей осторожностью поднялся на ноги, прижался спиной к каменной кладке и, не отрывая глаз от посоха, начал потихоньку скользить вдоль стены, пока не достиг конца коридора. На углу он заметил, что посох, хотя и не сдвинулся с места, тем не менее, повернулся вокруг своей оси так, чтобы следить за ним.
Лузган тихо вскрикнул, подхватил подол мантии и бросился бежать.
Посох возник прямо у него на пути. Лузган резко затормозил и постоял немного, пытаясь отдышаться.
— Я тебя не испугался, — солгал он наконец и, развернувшись на каблуках, зашагал в другом направлении.
По дороге он щёлкнул пальцами и сотворил себе факел, который горел крошечным белым пламенем (и только окружающий его октариновый полумрак выдавал магическое происхождение огня).
И снова посох встал перед ним. Пламя факела вытянулось в тонкую, свистящую струю, которая полыхнула и с тихим хлопком погасла.
Лузган подождал, пока глаза перестанут слезиться от плавающих синих пятен. Если посох и был по-прежнему рядом, своим преимуществом он пользоваться не спешил. Когда зрение вернулось, Лузгану показалось, что он различает слева от себя тёмную тень. Лестницу, ведущую вниз, на кухню.
Он бросился к ней, прыжками слетел по невидимым ступенькам и приземлился на неровных плитках пола. В глубине кухни сквозь решетку в стене просачивался слабый лунный свет, и Лузган знал, что где-то там, наверху, есть дверь, ведущая во внешний мир.
Слегка пошатываясь, слыша, как грохочет в ушах собственное дыхание, словно он целиком засунул голову в морскую раковину, Лузган двинулся по бесконечной тёмной пустыне кухонного пола.
Под ногами что-то звякало. Крыс здесь, разумеется, уже не было, но кухней в последнее время редко пользовались — университетские повара были лучшими в мире, однако сейчас любой волшебник мог сотворить себе яства, недоступные обычному кулинарному мастерству. Огромные медные сковородки висели без дела, и их блеск постепенно начинал тускнеть, а в кухонной плите под гигантской аркой камина мирно покоился давно остывший пепел…
Посох лежал поперек двери, как засов. Когда Лузган подковылял ближе, посох повернулся, принимая вертикальное положение, и повис, излучая спокойную недоброжелательность. А затем плавно поплыл в сторону казначея.
Лузган попятился, скользя на покрытых жирным налетом камнях. Что-то толкнуло его сзади под коленки, и он завопил, но потом, пошарив за спиной, обнаружил, что это всего лишь одна из колод для разделки мяса.
Его рука, отчаянно ощупывая изрубленную поверхность, наткнулась на нечто нежданное, спасительное — на воткнутый в дерево большой мясницкий нож. Древним, как само человечество, инстинктивным жестом пальцы Лузгана сомкнулись вокруг рукояти.
Он потерял осторожность, лишился терпения, утратил своё место в пространстве и времени, а ещё он был так напуган, что чуть не потерял разум. Так что когда посох завис перед ним, Лузган вырвал нож из колоды, замахнулся со всей силой, которую смог собрать…
И заколебался. Всё, что было в нём от волшебника, восстало против уничтожения столь могущественной силы, силы, которую, вероятно, прямо сейчас можно использовать, которую он может использовать…
Посох повернулся так, что оказался направленным прямо на Лузгана.
За несколько коридоров оттуда, упершись спиной в дверь библиотеки, стоял библиотекарь. Стоял и смотрел на мелькающие по полу пятна голубого и белого света. До него донесся треск высвободившейся где-то вдалеке сырой энергии и ещё какой-то звук, начавшийся на низких частотах, а закончившийся на такой высоте, что даже Вафлз, который лежал, закрыв голову лапами, перестал его слышать.
А потом послышалось слабое, обыденное позвякивание, которое мог произвести оплавленный, искорёженный нож, упавший на выложенный плитками пол.
Это был один из тех звуков, которые превращают наступающую следом тишину в катящуюся тёплую лавину.
Библиотекарь завернулся в тишину, как в плащ, и поглядел вверх, на выстроившиеся ряд за рядом книги, каждая из которых слабо пульсировала в сиянии собственной магии. Книги, полка за полкой, опустили на него глаза[31]. Они всё слышали. Он чувствовал их страх.
Орангутан несколько минут стоял неподвижно, как статуя, после чего, похоже, пришёл к какому-то решению. Он опустился на четвереньки, подошел к своему столу и после долгих поисков вытащил из ящика тяжёлое, ощетинившееся ключами кольцо. Вернувшись на середину комнаты, библиотекарь неторопливо произнёс:
— У-ук.
Книги вытянулись на своих полках и приготовились слушать.
* * *
— Куда это мы попали? — поинтересовалась Канина.
Ринсвинд огляделся и попробовал догадаться.
Они по-прежнему находились в сердце Аль Хали. Он слышал за стенами шум толпы. Но в центре многолюдного города кто-то расчистил огромное пространство, огородил его и посадил сад, настолько романтически естественный, что он выглядел таким же реальным, как сахарный поросёнок.
— Похоже, кто-то взял два раза по пять миль городской территории и окружил её стенами и башнями, — высказался Ринсвинд.
— Странная идея, — отозвалась Канина.
— Ну, некоторые здешние религии… Понимаешь, они считают, что после смерти ты попадаешь в такой вот сад, где играет всякая такая музыка и… и… — с несчастным видом запнулся Ринсвинд. — В общем, ещё тебя там ждут шербет и, и… красивые девушки.
Канина оглядела зелёное великолепие укрытого за стенами сада с павлинами, замысловатыми арками и слегка сипящими фонтанами. Дюжина возлежащих на подушках женщин ответила ей равнодушными взглядами. Скрытый от глаз струнный оркестр исполнял сложную клатчскую музыку в стиле «бхонг».
— Я не умирала, — заявила Канина. — Я бы такое запомнила. Кроме того, моему представлению о рае это не соответствует. — Она критически оглядела разлегшихся на подушках женщин. — Интересно, кто их стрижет?
В поясницу ей ткнулась сабля, и Канина с Ринсвиндом направились по затейливо украшенной дорожке к небольшому павильону, увенчанному куполом и окружённому оливковыми деревьями. Канина нахмурилась.
— И я не люблю шербет.
Ринсвинд на это никак не отозвался. Он был занят исследованием собственного душевного состояния, и ему не очень-то нравилось то, что он видел. Его терзали смутные сомнения — похоже, он начинал влюбляться.
Симптомы были налицо. Наличествовали потные ладони, ощущение жара в животе и общее впечатление, что кожа на груди превратилась в туго натянутую резину. И каждый раз, когда Канина заговаривала о чём-то, у него возникало чувство, что в его позвоночник загоняется раскалённая сталь.
Он глянул на Сундук, стоически шагающий рядом, и распознал у него те же симптомы.
— И ты тоже? — спросил он.
Возможно, виновата игра солнечного света на выщербленной крышке Сундука, но Ринсвинду показалось, что на миг тот стал более красным, чем обычно.
Разумеется, между грушей разумной и её владельцем налаживается крепкая ментальная связь… Ринсвинд покачал головой. Это объясняло, почему Сундук вдруг утратил обычную злобность.
— Из этого ничего не выйдет, — предупредил волшебник. — То есть она женщина, а ты, ну, ты… — Он запнулся. — Чем бы ты ни был, ты деревянный. И ничего не получится. Пойдут разговоры.
Ринсвинд повернулся, бросил на стражников в чёрных одеждах свирепый взгляд и сурово буркнул:
— А вы чего пялитесь? Сундук бочком придвинулся к Канине и брёл, едва не наступая ей на пятки, пока она не ударилась об него щиколоткой.
— Отвали! — рявкнула она и пнула его ещё раз, теперь уже нарочно.
Если лицо Сундука могло что-либо выражать, то сейчас он посмотрел на неё так, словно её предательство потрясло его до глубины души.
Стоящий впереди павильон представлял собой купол в виде луковицы, замысловато украшенный драгоценными камнями и опирающийся на четыре колонны. Его внутреннее убранство состояло из массы подушек, на которых возлежал довольно толстый человек средних лет, окружённый тремя девами. На нём было пурпурное платье, затканное золотой нитью. Женщины, насколько мог судить Ринсвинд, демонстрировали, что с шестью крышками от небольших кастрюль и несколькими ярдами тюля можно многое что сотворить, хотя этого было явно недостаточно, чтобы толком одеться.
Человек, похоже, что-то писал.
— Вы случаем не знаете хорошую рифму к слову «её»? — наконец подняв глаза, раздраженно произнёс он.
