— Журналист, — неожиданно произнес он, когда я вошел, — сдается мне, вы не сможете отдавать нам предпочтение в своих сводках новостей без того, чтобы ваши коллеги по Гильдии не заметили этого. И если это так, какая мне от вас польза?
— Я не сказал, что буду только положительно отзываться о вас, — ответил я возмущенно. — Но если вы покажете мне то, что достойно внимания, я готов написать об этом.
— Да. — Он тяжело посмотрел на меня, и черное пламя мелькнуло в его глазах. — Тогда пойдем посмотрим на наш народ.
Мы покинули кабинет, спустились на лифте в гараж, где нас ждала машина. Водитель повез нас за пределы столицы, по каменистым и почти лишенным растительности пригородным районам, где располагались фермерские хозяйства.
— Смотрите, — угрюмо произнес Брайт в тот момент, когда мы проезжали через небольшой городок. — На наших бедных планетах мы выращиваем единственный реальный урожай — это наши молодые люди. Они становятся солдатами, чтобы наш народ не голодал, а вера — жила. Какие же изъяны у этих молодых людей, из-за которых на прочих мирах их столь сильно презирают, в то же время нанимая, чтобы они сражались и гибли в чужих войнах?
Я повернулся и увидел, что он снова смотрит на меня с мрачной усмешкой.
— Их… отношение к жизни, — осторожно произнес я.
Брайт рассмеялся. Его смех оказался подобен рычанию льва, глухому и сильному.
— Отношение к жизни! — резко воскликнул он. — Назовите это проще, журналист! Гордость! Бедные, умеющие лишь обрабатывать землю да воевать, как вы заметили, эти люди все же смотрят словно с высоких гор на рожденных в пыли червей, которые их нанимают. Они знают, что их хозяева могут быть баснословно богаты, вкусно жрать и носить замечательные одежды, но всем им, когда они окажутся за порогом смерти, не будет позволено даже стоять с чашкой для милостыни у ворот из злата и серебра, через которые мы, избранники Господа, будем проходить, распевая псалмы.
И он хищно улыбнулся мне из глубины машины.
— Что же могло бы научить надлежащей вежливости и доброму отношению тех, кто нанимает избранных Господа?
Он снова насмехался надо мной. Однако еще в свой первый визит я раскусил его. И тоненькая тропинка к моей цели по мере развития нашей беседы становилась все заметнее. Поэтому его насмешки беспокоили меня все меньше и меньше.
— Не о гордости или вежливости с чьей-либо стороны идет речь, — ответил я. — Кроме того, вам ведь не это нужно. Вас ведь не волнует, что думают наниматели о ваших войсках, главное — чтобы их нанимали. И их обязательно будут нанимать и дальше, если они научатся относиться к другим… даже не с любовью, а хотя бы терпимо…
— Водитель, остановись здесь! — прервал Брайт.
Машина затормозила.
Мы оказались в небольшой деревеньке. Хмурые, одетые во все черное люди сновали между строений из пластика — таких уже не увидишь на других мирах.
— Где мы? — поинтересовался я.
— Небольшой городок, называющийся Поминовение Господа, — ответил он, опуская стекло со своей стороны. — А вот и кое-кто, знакомый вам.
Действительно, к машине приближался худощавый человек в форме. Я узнал Джэймтона Блэка.
— Да, сэр? — обратился он к Брайту.
— Этот офицер, — Брайт повернулся ко мне, — когда-то подавал большие надежды. Но пять лет назад его прельстила дочь другого мира, которая в конце концов отвергла его. И с тех пор он, похоже, потерял всякое желание продвигаться по служебной лестнице.
Он взглянул на Джэймтона.
— Старший лейтенант, вы дважды встречались с этим человеком. Впервые — в его доме на Земле пять лет назад, когда просили руки его сестры. И второй раз — год назад, на Новой Земле, когда он просил у вас пропуск для своего помощника. Скажите мне, что вы знаете о нем?
Джэймтон взглянул на меня в упор.
— Только то, что он любил свою сестру и желал лучшей жизни для нее, чем мог бы предоставить ей я, — произнес Джэймтон спокойно — под стать своему каменному лицу, — А также то, что он желал добра своему зятю и хотел его защитить.
Он повернулся и посмотрел Брайту прямо в глаза.
— Я верю, что он честный и хороший человек, старейший.
— Я не спрашивал вас, во что вы верите! — резко бросил Брайт.
— Как угодно. — Джэймтон по-прежнему спокойно смотрел на него.
И неожиданно я почувствовал закипающий во мне гнев. Мне казалось, что я вот-вот взорвусь от этого чувства, невзирая на последствия.
И в этом был виноват Джэймтон. Ибо он не только имел смелость отозваться обо мне как о честном и хорошем человеке — просто я почувствовал себя так, словно он дал мне пощечину. Он не боялся Брайта. А я боялся, по крайней мере во время нашей первой встречи.
И это несмотря на то, что я был журналистом и за мной стояла вся мощь Гильдии, а он — всего лишь лейтенантом, стоящим перед своим верховным главнокомандующим, предводителем двух миров. Как он мог?..
Неожиданно до меня дошло, и я чуть не заскрежетал зубами от ярости и разочарования. Просто Джэймтон ничем не отличался от того капрала на Новой Земле, который отказал мне в пропуске для Дэйва. Капрал был готов повиноваться Брайту как старейшему, но не считал необходимым преклоняться перед другим Брайтом, являвшимся всего лишь человеком.
В каком-то смысле Брайт держал в своих руках жизнь Джэймтона, но, в отличие от ситуации со мной, лишь ее меньшую часть.
— Ваш отпуск окончен, — отрывисто произнес Брайт, — Можете сообщить родным, чтобы они переслали ваши вещи в столицу, а сейчас присоединяйтесь к нам. С этого момента вы — помощник и адъютант этого журналиста. И чтобы соответствовать должности, вы повышены в звании.
— Слушаюсь. — Джэймтон слегка наклонил голову. Затем вернулся в здание, из которого перед этим вышел, через несколько мгновений снова появился и сел к нам в машину. Брайт отдал приказ, и машина, развернувшись, понеслась назад, в город.
Когда мы вернулись, Брайт отпустил меня вместе с Джэймтоном, чтобы я мог ознакомиться с ситуацией как в городе, так и за его пределами.
Потребовалось очень немного времени, чтобы понять, что Джэймтон одновременно выполняет функции адъютанта и соглядатая. Тем не менее ни об этом, ни вообще о чем-либо еще мы с ним не говорили, прогуливаясь по столице и ее окрестностям, словно пара призраков или людей, давших обет молчания с обоюдного согласия. Нас объединяли лишь воспоминания об Эйлин и Дэйве — но эти воспоминания отозвались бы болью, что делало возможную беседу нежелательной. Других тем для общения у нас не было.
Время от времени меня вызывали к старейшему Брайту. Беседы наши были довольно непродолжительны, и он практически ни разу не вспоминал о том, что мы собирались сотрудничать. Словно чего-то ждал. И наконец я понял, чего именно он ждал. Он приставил ко мне Джэймтона, чтобы проверить меня. И ждал момента, когда сполна сможет использовать честолюбивого журналиста, который предложил ему приукрасить облик его народа в глазах общественности.
Как только я это понял, я успокоился, видя, как встреча за встречей, день за днем Брайт все ближе подходит к тому, что мне было нужно. Он стал более откровенен в беседах со мной и задавал все больше и больше вопросов.
— А о чем они вообще любят читать на этих других мирах, а, журналист? — спросил он однажды. — Что их больше всего интересует?
— Герои, конечно, — ответил я так же легко, как он задал вопрос. — Вот почему хороший материал для прессы представляют собой дорсайцы и до определенной степени — экзоты. — Тень, которая могла быть, а могла и не быть намеренной, промелькнула по его лицу при упоминании об экзотах.
— Безбожники, — пробормотал он. И все. А днем позже он снова вернулся к теме героизма.
— А что делает их героями в глазах общественности?
— Обычно, — ответил я, — победа над каким-нибудь уже зарекомендовавшим себя сильным человеком, как злодеем, так и героем, — По его лицу я понял, что он согласен со мной. И тогда решил рискнуть. — К примеру, если бы войска Квакерских миров смогли лицом к лицу встретиться с равным числом дорсайцев и победить их…
Выражение его лица немедленно изменилось. Секунду или две Брайт смотрел на меня, разинув рот. Затем взгляд его стал подобен расплавленной лаве, льющейся из жерла вулкана.
— Вы что — за дурака меня принимаете? — резко бросил он. Но вскоре гнев сменился любопытством. — Или, может, вы сами — дурак?
Брайт окинул меня долгим, пристальным взглядом и наконец кивнул головой.
— Да, — произнес он, словно про себя, — Именно так. Этот человек — дурак. Дурак, рожденный на Земле.
Старейший отвернулся, и интервью закончилось.
Я не обратил внимания на то, что он обозвал меня дураком. Пожалуй, это служило еще большей страховкой в преддверии того момента, когда я сделаю свой ход, чтобы обмануть его. Но, клянусь жизнью, я не мог понять, что вызвало столь необычную реакцию. И это беспокоило меня. Не могло же мое предположение насчет дорсайцев быть столь пророческим? Меня подмывало спросить об этом Джэймтона, но здравый смысл удержал меня от этого шага.
