— Да пребудет с вами Господь, — произнес он.
Наши руки встретились. Чувствовался легкий намек на удивление в линии его плотно сжатых губ. А его глаза пронзали меня, подобно двум хирургическим скальпелям.
Он пожал мою руку — не сильно, но с намеком на силу, которая могла раздавить мои пальцы, как тиски, если бы ему того захотелось.
Наконец-то я оказался лицом к лицу со старейшим Совета старейшин, управляющим Объединенными церквями Гармонии и Ассоциации. Лицом к лицу с человеком по имени Брайт — самым влиятельным лицом на обоих Квакерских мирах.
Глава 19
— О вас хорошо отзывается командующий Вассел, — произнес он, — Обычно он не жалует журналистов, — Это была констатация факта, а не насмешка. Я повиновался его приглашению, больше похожему на приказ, и сел. После этого он обошел стол и опустился в свое кресло напротив меня.
В этом человеке чувствовалась сила, подобная какому-то темному пламени. И я вспомнил о пламени, дремавшем в порохе, который турки в 1687 году заложили внутри Парфенона. Ядро, выпущенное одним из солдат венецианской армии под командованием Морозини, воспламенило его черные зерна и подняло на воздух центральную часть этого светлого храма. Я с детства испытывал ненависть к этому ядру и к этой армии — ибо если Парфенон был для меня символом опровержения мрачной теории Матиаса, то урон, нанесенный ему, свидетельствовал о том, что тьма победила даже там, в сердце света.
И сейчас, видя перед собой старейшего Брайта, я соединил его со своей застарелой ненавистью, хотя и постарался скрыть от него это чувство. Из знакомых мне людей только Падма обладал подобной проницательностью взгляда. Но за этим взглядом скрывался еще и человек.
Глаза старейшего скорее могли принадлежать Торквемаде, одной из главных фигур инквизиции в средневековой Испании. Сходство двух этих людей отмечали и до меня. Но в его взгляде просматривался еще и умный политик, который хорошо знает, когда отпустить, а когда натянуть поводья, управляя представителями власти двух планет. И в первый раз я понял, какое чувство испытывает тот, кто впервые оказывается в клетке льва и слышит, как позади захлопывается стальная дверь.
Впервые с тех пор, как я очутился в Индекс-зале Конечной Энциклопедии, у меня задрожали колени. А вдруг у этого человека просто нет слабостей и, пытаясь управлять им, я лишь выдам свои планы?
Но навыки, выработанные тысячами интервью, пришли мне на помощь, и, хотя меня и мучили сомнения, язык мой заработал как бы сам по себе.
— …теснейшее сотрудничество со стороны командующего Вассела и его людей на Новой Земле, — проговорил я, — Я высоко оценил его.
— Я тоже, — резко проговорил Брайт; его глаза словно пытались прожечь меня насквозь, — ценю вашу беспристрастность как журналиста. Иначе бы вы не оказались здесь и не беседовали со мной. Исполнение обязанностей руководителя двух миров не оставляет мне времени на придумывание развлечений для безбожников семи других систем. А теперь изложите причину вашего визита.
— Я подумывал о разработке проекта, — заговорил я. — Серия ознакомительных статей о Квакерских мирах — разумеется, во вполне доброжелательном ключе.
— Чтобы доказать свою приверженность кодексу журналиста, как утверждает Вассел? — прервал меня Брайт.
— Да, конечно, — ответил я и замер в кресле, — Я остался сиротой еще в юном возрасте. И моей самой большой мечтой с юных лет являлась работа в службе новостей…
— Не тратьте понапрасну мое время! — Суровый голос Брайта, словно топор, отсек незаконченную половину моего предложения. Неожиданно он снова встал, словно энергия, бурлившая в нем, оказалась слишком велика, чтобы ее сдержать, и, обогнув стол, остановился, глядя на меня сверху вниз. Его костистое лицо нависло надо мной.
— Что ваш кодекс для меня, того, кто идет, озаренный словом Господним?
— Мы все движемся, и каждый — своим путем, — произнес я.
Он стоял настолько близко ко мне, что я даже не мог подняться, чтобы разговаривать с ним лицом к лицу.
— Если бы не мои убеждения, я сейчас вряд ли был здесь. Возможно, вы не знаете, что произошло со мной и моим зятем, когда мы оказались в руках одного из ваших сержантов на Новой Земле…
— Знаю. За это вам уже принесены извинения. Послушайте меня, журналист. — Его тонкие губы неожиданно изогнулись в слабом подобии иронической усмешки, — Вы — не избранник Господа Нашего.
— Нет, — произнес я.
— У тех, кто следует слову Господню, быть может, есть причина думать, что они действуют из веры во что-то большее, чем их собственные эгоистические интересы. Но те, кто не несет в себе света Божьего, — как они могут верить во что-то иное, кроме самих себя?
Лишь змеящаяся на его тонких губах усмешка опровергала его же собственные слова.
Я бросил на него возмущенный взгляд:
— Вы насмехаетесь над моим журналистским кодексом только потому, что он не ваш собственный!
Моя вспышка никак не подействовала на него.
— Господь не выбрал бы дурака в качестве старейшего Совета наших церквей, — произнес он и, повернувшись, снова обогнул стол, чтобы усесться в свое кресло. — Вы должны были подумать об этом, прежде чем прибыли на Гармонию, Но так или иначе, теперь вы это знаете.
Я уставился на него, почти ослепленный внезапным озарением. Да, теперь я знал — он сам, этими своими словами, отдал себя в мои руки.
Я боялся, что у него не окажется ни одной слабости, которую я мог бы использовать. И это было правдой — он не имел обычных слабостей, зато ему была присуща одна необычная. Единственная его слабая черта стала самой сильной, и именно это позволило ему стать правителем и лидером нации. Черта эта заключалась в том, что он вынужден был стать фанатиком — фанатиком в самой крайней степени. Но кроме этого, он еще обладал способностью не проявлять фанатизм при общении с правителями других миров — как союзниками, так и противниками. И именно это он только что признал.
В отличие от своих единоверцев он не воспринимал все только в черном или только в белом цвете — ему были доступны и полутона. Короче, он мог действовать как политик, выбирая определенную линию поведения. И именно как с политиком я мог иметь с ним дело.
И соответственно, привести его к политической ошибке.
Я обессиленно откинулся на спинку стула. Напряжение спало, и его глаза снова пристально смотрели на меня. Я вздохнул.
— Вы правы, — произнес я устало и поднялся. — Но, пожалуй, теперь это не имеет значения. Думаю, мне пора…
— Пора? — Его голос хлестнул, словно винтовочный выстрел, сразу остановив меня, — Разве я сказал, что интервью закончено? Сядьте!
Я тут же торопливо сел, стараясь выглядеть немного испуганным, и, кажется, преуспел в этом. Хотя мне удалось раскусить его, я все еще находился в клетке, где львом по-прежнему считался он.
— А теперь, — он пристально глядел на меня, — что в действительности вы надеялись получить от меня? От нас, избранных Господа?
Я облизал губы.
— Говорите. — Он не повысил тона, но явственно прозвучавшие в нем властные нотки сулили мне неприятности, если я не повинуюсь.
— Совет… — пробормотал я.
— Совет? Совет старейшин? При чем тут Совет?
— Нет, не то. — Я начал, уставившись в пол: — Совет Гильдии журналистов. Я хочу получить в нем место. После Дэйва — после случая с моим зятем — мое общение с Васселом показало, что я могу выполнять свою работу без предубеждения даже в отношении ваших людей. И это привлекло ко мне внимание в Гильдии. Если бы я мог продолжить действовать в том же направлении, если бы я мог изменить мнение общественности на других мирах в вашу пользу, это повысило бы мой авторитет в глазах и общественности, и Гильдии.
Я замолчал. Затем медленно поднял глаза и посмотрел на него. Он взглянул на меня с нескрываемой иронией.
— Признание очищает душу даже такого грешника, как вы. Скажите мне, как вы собираетесь улучшить мнение о нас среди этих, отвергнутых Господом?
— Ну, это зависит от обстоятельств, — произнес я. — Я должен осмотреться здесь, набрать материал для статьи. Прежде всего…
— Теперь это не имеет значения! — Он снова поднялся из-за стола и взглядом приказал мне сделать то же самое. Я подчинился.
— Мы вернемся к этой теме через несколько дней, — проговорил он. На его губах снова играла улыбка Торквемады. — А на сегодня хватит. Всего хорошего, журналист.
— Всего хорошего, — промямлил я, повернулся и, слегка пошатываясь, вышел.
Это получилось не нарочно, я просто чувствовал, что ноги стали ватными, словно я только что балансировал на краю бездонной пропасти. И во рту у меня было сухо.
В течение нескольких следующих дней я просто шлялся по городу, трудолюбиво собирая справочный материал. А затем, на четвертый день после моей встречи со старейшим Брайтом, меня снова вызвали к нему.
