В брежневские, так называемые застойные времена, физически сиделось легко, а вот морально тяжело. Тянуло на волю, заведовал людям по ту сторону колючего забора и чувствовал, что жизнь течет мимо, а теперь вот все наоборот. Сидеть в физическом смысле стало трудно. Менты могли забить дикого зека до смерти и катай жалобы хоть в Организацию Объединенных Наций, никто тебе не поможет, а вот морально за решеткой теперь легко, на свободу совсем не хотелось.
«Убеждал нас когда-то социализм, что человек человеку друг, товарищ и брат, выходит, что ерунда все это. Человек человеку — волк, хочешь выжить? Будь значит если не сильным, то ловким и хитрым, будь готов сожрать в любой момент ближнего своего, зачем? Чтобы быть сытым, но это ведь закон джунглей, по нему живут в лагерях и тюрьмах? Когда-то действительно жили только там, а теперь вот и на воле так живут. Может поэтому и не тянет к людям?»
Машину подогнали к самому трапу «ТУ-134» и, когда из-за затемненных стекол ее утробы в наручниках вывели Олега, толпа пассажиров шарахнулась.
— Уголовников словно министров сторожат, — швырнул ему кто-то в спину, — чтоб вы сдохли, сволочи.
«Не желают они со мною жить, — медленно, как на эшафот, поднимался по трапу Святой, — а что это я сопли распустил, мне ведь тоже к ним не хочется».
«Сто тридцать четвертый» — не «АНнушка», и едва взобравшись к солнышку, где и дышалось-то вроде приятней, лайнер свалился вниз, к серой башенке читинского порта. За сорок пять минут путешествия руки подзатекли и встречавший конвой Кладников, устроив Олега меж дюжих омоновцев на заднем сиденье служебной «жигулешки», браслеты снял.
— Привет, Олег, ну как тебе вдали от дома?
— Вдали от дома наверное все худо, — ныли запястья и Святой с удовольствием их помассировал, — у тебя-то как?
Майор обернулся, но глянул мимо арестованного, убедившись, что задняя машина тоже упакована, тычком воткнул первую передачу и резко стартанул.
— Нормально, Олег. — сунул он в угол рта сигареты и большим пальцем правой руки вдавил в пластмассовую панель кнопку прикуривателя.
— Вот ты воевал с чеченами, а Торопыга поехал Иццу встречать, тот с Казани откидывается. Ицца — чечен, Торопыга, по нашим сведениям вместе с тобой участвовал в нападении на «Акацию». Теперь объясни мне, где твоя идея и вообще, что все это значит?
«Лаврентич врать не станет», — и лицо Святого чуточку побледнело.
— Иццу завалят и Торопыгу вместе с ним, раз он без башки.
Ночь эту Олег не спал, не хотелось, да и клопы не давали. Думалось о завтрашнем дне, что он ему готовит? Готовил день грядущий ему одни неприятности.
— Здравствуйте, Олег Борисович, я следователь по особо важным делам областной прокуратуры. Фамилия моя Кунников, Игорь Валентинович. Ваше дело веду я, понятно? — представился среднего роста сухощавый, с зачесанными назад темно-русыми густыми волосами, тридцатилетний парень.
— Ясно, гражданин следователь, что так долго меня не шевелили?
— Всему свое время, Олег, — задымил «Кэмэлом» Кунников, холостяцкая житуха пока позволяла ему баловаться «верблюдом», — закуривай.
— Спасибо, не надо.
— Что так, брезгуешь или гордый?
— Просто не курю.
— Молодец, а я вот травлюсь, — откопавшего в большие глаза дыма, Игорь прищурился.
— Сейчас будет допрос, нуждаешься ты в помощи адвоката?
— Пока нет.
— Тогда поехали. — следователь прикурил затухшую сигарету и официально завыкал.
— Двадцать четвертого февраля этого года вы в составе вооруженной группы совершили разбойное нападение на гостиницу турбазы «Акация», пояснить следствию что-нибудь по этому эпизоду можете?
— Нет.
— Нет, так нет, — зная от оперов идейные убеждения Святого, не стал настаивать на вопросе Кунников. — Мы и так все докажем, вот ознакомьтесь — он подал арестанту бланк постановления, — и внизу листа, пожалуйста, распишитесь.
Олег внимательно прочитал бумагу. Его обвиняли в убийстве Нурали, которого он застрелил в январе.
— Было? — наблюдал за его реакцией следователь.
— Нет — свернулась в организме кровь. «Неужели у Гурана не хватило мужества сгрузить этот труп на себя?»
В половине девятого утра следующего дня скрипучие ворота Иркутского централа нехотя отползли в сторону, пропуская в ограду черную «Волгу» и, час спустя, после несильного шмона, Святого подняли из боксика в камеру.
— Привет, Олега, здорово, Мужики, Святой прилетел… — все это неслось в его адрес от вмиг проснувшейся хаты.
— Где был, что видел, девки голые поди по улицам шастают…?
Уставший, но довольный тем, что вокруг знакомые все рожи, к которым он уже успел привыкнуть, Святой сходил на «парашу», вымыл лицо и руки и сел на шконку Ушана.
— Помогай, Санька, если ход есть.
— Че, поджимают тебя мусора?
— Труп «мой» раскопали, — он шепотом и подробно растолковал суть дела. После обеда по тюрьме поползли малявы, в которых обращались ко всем уголовникам, кому не чуждо общее, собрать для читинца триста тысяч.
Олег не интересовался кому забашлял Ушан, но через два дня поздно ночью открылась кормушка.
— Иконников есть?!
— Есть — ответил кто-то вместо него.
— Выходи с вещами, только побыстрее, этап уходит, одного тебя ждут — захлопнул дубак кормушку и, безбожно гремя ключами, стал отпирать дверь.
— Ну, прощевайте, братцы, больше может не свидимся, — и спустя пару часов, растянувшись на нижней полке полупустого «столыпина», он дремал под знакомый перестук колес вагона, идущего на Восток.
Проспал Святой часов десять и проснулся не оттого, что выспался, а от того, что кто-то стоял над душой.
— Одеколон будешь?
— Не, этой бяки не надо. Путевое что есть?
— «Радедорм», засветил солдатик Олегу пачку таблеток — восемь тысяч лист.
— Восемь? — удивился он, — ты что, шкуродер, за такие бабки свои колеса до дембеля не толкнешь, давай за две штуки?
— Не канает, — пожадничал красноперый и перешел к следующей клетке. На Читинский вокзал этап втянулся под утро и началась этапная свистопляска. Подгоняемые пинками конвойных и злющим лаем овчарок, заключенные стрелой влетали и «черные вороны». Для первоходов все происходящее было страшным, для старых арестантов привычным атрибутом всех этапов и дымя сигаретами, они поучали молодежь.
— Привыкайте, хлопцы, к молотиловке. Когда вертух лупит тебя дубинкой по шарабану, ты сидором прикрывайся, на живот и спину под ремень книги ложить нужно и чем они толще, тем лучше, это на тот случай, если тебе краснопогонники седло править возьмутся.
Святой глядел в щелку воронка на перрон, где выстроились редкие зеваки и улыбаясь слушал стариков, смакующих сталинские времена, когда били гораздо больше и больнее.