Подошли и остановились невдалеке Бубнич и начальник. Бубнич все тер лоб, а начальник уже отдавал крикливым тенорком приказания.
— Ребята у тебя, — сказал Бубнич, поворачиваясь к начальнику, — оторви да брось!
Он подозвал Клешкова и Гуляева и сказал, оглядывая обоих:
— На уездной конференции комсы прямо так и скажу о вас, ребята: вели себя геройски. Молодцы комсомольцы.
— Я не комсомолец, — сказал Гуляев.
— Нет, так будешь, — сказал Бубнич. — Раз так сражаешься, обязательно будешь в комсомоле.
Начальник косо посмотрел на Гуляева и повернулся к Бубничу:
— А дела у нас дырявые, комиссар. Шесть убитых, двадцать покалеченных.
— Да-а, — сказал Бубнич, вертя головой и оглядываясь. В зал всё вносили и вводили новых и новых раненых. — А что, собственно, получилось? — спросил Бубнич. — Как это вышло? Против бандитов помогали, и, оказалось, бандитам же?
— А ну, давай пленных! — крикнул начальник. — А этих закопать! — крикнул он, указывая на трупы. — Наших будем хоронить отдельно.
— Кто эти-то? — спросил Бубнич, показывая на голые тела мертвых.
— Должно, наши — из совхозу, — ответил, появляясь, Фомич — взводный милиции. — Они завсегда так наших телешат. Всё сымают, стервецы.
— Их тоже отдельно закопать, — сказал Бубнич.
Комвзвода кивнул, ушел отдавать приказания.
Привели пленных. Один был взятый Клешковым мужик, второй — высокий босой малый, в распоясанной солдатской рубахе, третий — кряжистый бородач в полной солдатской форме, но тоже уже без сапог.
— Фамилия? — спросил начальник у парня.
— Чумак, — сказал тот, испуганно рыская взглядом по лицам. — Я с ими первый раз!
— Разберемся! — отрезал начальник. — Твоя фамилия?
Бородач переступил босыми ногами, долго морщил лоб.
— Глухой? — спросил начальник. — Смотри, враз научим слышать!
— Ты не пужай, — вдруг голосом, как из бочки, ответил бородач. — Меня, брат, с четырнадцатого года все пужают, никак не испужают.
— Ты, контра! — сказал начальник. — Ты у меня пошлепай губами — я тебе враз...
— Как зовут-то? — спросил Бубнич, перебивая начальника и заслоняя его собой.
— Зовут-то Иван, — сказал бородач, — Чего еще спросишь?
— Как отчество?
— Парамоном отца звали.
— Ты тут за кого воевал, Иван Парамонович? — спросил Бубнич.
Обиженный начальник убежал в другой угол зала, и оттуда раздавался его тенор.
— Я за своих воевал, — усмехнулся бородач. — Небось не перепутал.
— Может, и перепутал, Иван Парамонович, — сказал Бубнич, — по всему видать, ты землицу имеешь, чего ж в банду пошел? Али на поле дела не хватило?
— Дела-то хватило, — сказал бородач, вскидывая тяжелый взгляд серых глаз. — Да оно, вишь как, пришли такие, вроде тебя, да и разорили хозяйство.
— Кулак? — в упор спросил Бубнич.
— Я такого слова не знаю, — сказал бородач, — умеешь хозяйствовать, ночи не спишь, плуги, веялки ладишь — вот и дело идет. А для тебя, оно конечно, кулак.
— У нас один тоже в деревне был, — зачастил Чумак, — мироед, вроде этого. Все дворы у его в долгу.
— А как же вы в одну шайку попали? — спросил Бубнич, отворачиваясь от бородача. — Он — мироед, ты — бедняк?
— А ён не наш, — влез в разговор небритый мужик, взятый в плен Клешковым. — Етот ихний.
— Чей — ихний? — спросил Бубнич.
— Красковский, — заспешил Чумак. — Мы совхоз взяли, а тут они на нас. Мы — бечь. А потом батько нас собрал, гуторит, их же два десятка, не боле. Мы внове на них, а тут вы!
— Да, — сказал Бубнич, — сам черт тут голову сломит... А чего вы между собой передрались? — спросил он у бородача.
— Это между кем — промеж собой? — спокойно переспросил бородач. — Промеж собой, когда свои, а эта голь — она кому своя? Может, вам?
— Может, и нам, — сказал Бубнич. — Ну ладно. Сколько у Краскова народу? — спросил он бородатого.
— У капитана Краскова народу хватит, — сказал тот.
— Да десятка два у него! — зачастил Чумак. — Только они все навроде этого. Сплошь ухорезы!
— А ты чего к Хрену пристал? — спросил у третьего пленного Бубнич.
— С горя я, ей-бо, с горя, гражданин товарищ, — сказал тот глухо и посмотрел из-под бровей запавшими больными глазами. — Батьку мого ваши вбилы... за реквизицию... Ось я и прилып до того Хрена...
— Видать, кулак был батька! — определил подошедший начальник.
— Та який кулак, — застрадал мужик, — одна коровка — усе хозяйство. Лошади и то не було.
— А ты, значит, осознал? — спросил начальник.
— Як есть усе осознав, — забормотал мужик и вдруг хлопнулся на колени. — Не вбывайте мене, граждане товаришы!
Бородач презрительно отвернулся. У Чумака затряслись губы.
— Встань! — приказал Бубнич и обернулся.
Из парка звал, кричал, вопил чей-то голос.
Все, кто был в доме, кинулись к окнам и затеснились в узких дверях, ведущих в парк. Голос все кричал за липами аллеи, и все толпой понеслись туда. Клешков бежал сзади и подбежал, когда из толпы уже вылез Гуляев с восковым, мутным лицом и пьяно зашагал куда-то в гущу кустов.
Клешков протолкался сквозь остолбенело стоявшую стену людей и замер. Под деревом на куче свежекопанной земли лежали во всю длину взбугренные страшным последним усилием синеватые человеческие ноги. И только потом Клешков различил, что они не были отрублены, что это была половина человека, вся верхняя часть которого была закопана в землю. Клешков стоял и смотрел на эти ноги и представлял, как его держали, может быть наступив на поясницу, как он пробовал руками отпихнуться от дна ямы, а сверху уже беспощадно сыпали и сыпали землю, и он задыхался и кричал, а земля лезла в рот, ноздри...
А может, и руки-то у него были связаны...
Звякнуло железо, двое начали спешно копать.
Вокруг молчали, и только дыхание было громким и частым. Клешков отвернулся, чтобы не видеть лица, которое сейчас откопают. Лопаты шумно вгрызались в землю. Вдруг все смолкло.
— Рыбаков! — сказал писклявый голос начальника.
Клешков вспомнил веселого вихрастого человека, выступавшего у них месяц назад о необходимости любить и беречь лошадь, и в горле у него возник и застрял комок.
— А-а! — взвыл чей-то голос. — Вот они как нас!
И тут же застонал, заскрежетал Мишка.
— А ну! — крикнул он мучительно задрожавшим голосом. — А ну, сочтемся!
И побежал к дому, высоко подняв локоть раненой руки, а здоровой на ходу выдергивая свою знаменитую шашку, подаренную ему самим Котовским. За ним с ропотом хлынула толпа. Клешков бежал рядом с другими, ежесекундно ощущая, что все свершенное с управляющим совхозом могло быть сделано с ним. От ужаса у него поднялась на голове фуражка, и ненависть, которую он ощущал сейчас, как и все бегущие рядом с ним, не могла не пролиться куда-то, иначе от нее могло разорваться сердце.
Пленные так и стояли в углу, под охраной двух милиционеров, когда ввалилась толпа.
— А ну, катюги! — медленно подходил к ним Мишка, напрягая отведенную руку с шашкой. — А ну становись!
— Не надо! — вскрикнул Чумак, хватаясь рукой за голову и вжимаясь в стену.
Пожилой мужик, взятый Клешковым, смотрел остановившимися глазами. Бородач побелел и отвернулся.
— Фадейчев, — крикнул сзади голос Бубнича, — не сметь!
Но шашка уже свистнула, и Чумак сполз по стене.
— Отставить, Фадейчев! — снова закричал Бубнич.
И тотчас сзади завязалась борьба, и чей-то жестяной голос сказал:
— Тебе здесь дела нету, комиссар.
Опять свистнула шашка. Коротко охнув, упал пожилой, следом упал бородач, а шашка все свистела и свистела...
— Иншаков, наведи порядок! — задыхаясь, закричал сзади Бубнич.
И тотчас же тенористый голос начальника закричал:
— Эй, Фадейчев, а ну кончай! Слышь, тебе говорят! Они ж и так мертвяки все трое.
Толпа стала расходиться. Клешков взглянул на тела, залитые кровью, и, чувствуя, что давится, выбежал в парк.
Когда он вернулся, Бубнич, стоя перед бледным, но невозмутимо усмехающимся Мишкой, кричал что-то о трибунале, а Фадейчев старательно вытирал тряпкой свою именную шашку. Проходившие мимо чекисты и милиционеры сторонились его, и в глазах их было восхищение и страх.
— Пойдем на воздух, — сказал подошедший Гуляев.
Мальчишеское упрямое лицо его как-то затвердело и осеклось за этот день. Клешков молча вышел за ним. В парке было тихо. Но амбары и конюшни все еще не догорели. Пламя бурлило невдалеке, по деревьям пробегали алые отсветы.
Они стояли перед центральной аллеей. Шеренги лип уходили вниз. По сторонам от аллеи парк ветвился десятками самых разных крон. Тут были и клены, и березы, а вдалеке поднимали багряные вершины огромные дубы. Кустарник оплетал все прогалы между деревьями. В одном месте ощутимо чувствовался какой-то порядок, и Клешков разглядел там округлые яблоневые кроны — там был фруктовый сад. Начинало смеркаться. Апельсинового цвета полоса растекалась на небе, пересекаемая вершинами деревьев.
