16
В Москве остался маршал Мортье с отрядом в три тысячи человек и своеобразным приказом – он должен был взорвать несколько зданий, дворцов и прежде всего – Кремль.
Коленкур записал слова императора: «Так как господа варвары считают полезным сжигать свои города, то надо им помочь». Удивительный акт подросткового отчаяния в случае с Наполеоном помножился на его неограниченные возможности.
Французы не скрывали намерения взорвать остатки Москвы от находившихся в городе русских. Партизаны генерала Винцингероде сообщили своему начальнику о замысле Наполеона. Князь Александр Шаховской, как раз в эти дни приехавший в отряд, пришел в ужас от известия, и это чувство, видимо, передалось 42-летнему барону, который по рождению был саксонец, по подданству гессенец, а до перехода в русскую службу австрийский офицер. Шаховской пишет, что Винцингероде пришел в ярость и заявил, что если «хотя одна церковь взлетит на воздух, то все попавшиеся к нам французы будут повешены». Утром 9 октября Винцингероде отправился в Москву и рассказ о его дальнейших злоключениях существует в двух редакциях.
В русской чаще всего говорится, что Винцингероде взял с собой ротмистра Нарышкина, казака с белым платком на пике, и поехал в Москву парламентером. Однако Коленкур пишет, что Винцингероде, «набросив на себя штатское пальто», пытался распропагандировать французских солдат на аванпостах и парламентером себя объявил только после того, как был задержан каким-то бдительным гусаром. Нарышкин же, ожидавший начальника в условленном месте, сдался французам сам из чистого благородства – «чтобы иметь честь не покидать своего начальника», чем немало изумил французов.
Вместе с отрядом Мортье Винцингероде и Нарышкин вышли из Москвы. Только 15 октября, в Верее, Мортье догнал основные силы. Винцингероде привели к Наполеону. Это было уже после Малоярославца, где Наполеон, удержав за собой город, впервые не отважился атаковать неприятеля, и где он чудом не попал в плен (после этого он попросил доктора дать ему склянку с ядом, которым и пытался отравиться после отречения в 1814 году). Неудивительно, что Наполеон был, мягко говоря, сильно не в духе. Он (тут все источники сходятся) пригрозил пленнику смертью, так как полагал Винцингероде как немца своим подданным. Шаховской в воспоминаниях записал со слов Нарышкина ответ Винцингероде: «Я служил всем государям, которые объявлялись вашими врагами, и везде искал французских пуль». Коленкур однако ничего такого героического не запомнил. Только когда Наполеон сказал, что барон заслуживает быть расстрелянным как изменник, тот, по словам Коленкура, «выпрямился во весь рост, гордо поднял голову и, пристально глядя на императора и на тех, кто стоял поближе к нему, ответил, возвышая голос: «Как вам будет угодно, государь, но ни в коем случае не в качестве изменника». В любом случае сцена была героическая.
Французы при этом сочувствовали пленнику: «Все были как на иголках. Мы смотрели друг на друга, и каждый мог прочесть по глазам своего соседа, что он удручен этой неприятнейшей сценой между государем и пленным офицером», – пишет Коленкур. Примечательно, что он и Бертье отправились потом уговаривать Мюрата, чтобы тот отговорил Наполеона от казни пленника! Они даже затеяли целое расследование: «Мы уже истребовали от Винцингероде сведения о его семье и точные данные о том, когда именно он покинул Германию, и, когда мы возвращались, князь Невшательский уже нашел случай объяснить императору, что Винцингероде не был его подданным», – пишет Коленкур. К тому же Наполеон, поостыв, и сам уже искал повода простить несчастного (в те времена старались не совершать зла без особой необходимости, да и при таковой делали зло без энтузиазма). В конце концов Нарышкина и Винцингероде отправили с конвоем во Францию, и за Борисовым их освободили партизаны Чернышева, о чем Коленкур пишет даже с радостью: не пропало доброе дело!
В Москве в ночь на 11 октября подрывники приступили к своей страшной работе. В два часа ночи начались взрывы. Были разрушены здание Арсенала, Новодевичий монастырь. Снова занялся пожар. Подвели мины под колокольню Ивана Великого, однако по одной версии, фитили подмокли от дождя, по другой – кто-то из русских погасил пламя. Кремлевские стены были взорваны в пяти местах. Пороха не жалели, и взрывы были такие, что в Китай-городе рушились дома, а в окрестных зданиях стекла выбивало вместе с рамами. Последний, пятый взрыв грянул уже после того, как отряд Мортье оставил город. (Есть красивая легенда о том, что Мортье, взрывами пытавшийся погубить Кремль, от взрыва и погиб. Однако на самом деле «адская машина» Фиески, устроенная 28 июля 1835 года на пути короля Луи-Филиппа и погубившая кроме маршала Мортье еще 17 человек, представляла собой несколько десятков ружей, укрепленных в общей раме и с помощью определенного устройства выстреливших одновременно).
Грохот возбудил любопытство казаков. Тарле пишет, что первым в город въехал отряд под командой прапорщика Языкова и узнал о том, что она снова пуста. Возможно, Языков был не единственный, кто в эти часы крадучись вступал в Москву Князь Шаховской с партизанами, команду над которыми после горестного происшествия с Винцингероде принял Бенкендорф, въехал в Москву вечером 11 октября. «При въезде в погорелище царской столицы мы увидели подле Каретного ряда старуху; она, взглянув на нас, вскрикнула: «А, русские!» – и в исступлении радости, перекрестясь, поклонилась нам в землю…», – пишет Шаховской. Сквозь слезы партизаны смотрели на Москву, представлявшую собой «пепелище, уставленное печными трубами и немногими остовами каменных домов и церквей». Увидев в Спасских воротах образок и серебряную лампаду, князь приказал ее затеплить и потом записал, что «собравшимся после меня народом распущен был слух, будто лампада Спасских ворот не угасала во все пребывание неприятеля в Москве, и что, пораженный этим чудом, он не смел дотронуться до иконы».
Священный трепет испытывали не все и не везде: въехавшие в Москву казаки принялись грабить то, что осталось от французов, атаковав первым делом Воспитательный дом. Обескураженный Тутолмин поехал искать русских начальников, требуя уже от них приставить к Воспитательному дому караулы. Следом за партизанами, а часто и опережая их, потянулись в город подмосковные крестьяне, «чтобы захватить недограбленное». Актер Сила Сандунов (создатель и ныне знаменитых Сандуновских бань, построенных на полученные Сандуновым в подарок к свадьбе от императрицы Екатерины брильянты) невесело писал: «Из русских ничего не сделаешь. Лишь только облетела московские окрестности молва, что французов нет в Москве, со всех сторон нахлынули крестьяне с возами. Поднялся ужасный грабеж». Бенкендорф подтверждает: «Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершали разгром. Войдя в город с гусарами и лейб-казаками, я счел долгом немедленно принять на себя начальство над полицейскими частями несчастной столицы: люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома. Наконец все утихло, и огонь потушен. Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений. Город, разделенный мною на три части, вверен трем штабным офицерам. Дворники исполняют обязанности будочников; крестьян, мною задержанных, я заставил вывозить трупы людей и павших лошадей».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
