гром и воздух вокруг задрожал, словно их накрыла взрывная волна.
«Дама идет», — вторил греческий хор у нее в голове.
Они достигли странного продолговатого здания, лишенного окон. Даже издали было заметно, что оно давно заброшено. Первый этаж оказался затоплен: снаружи было видно, что вода добралась чуть ли не до потолка.
Еще один раскат грома сотряс воздух, и с неба, такого же яркого и безоблачного, как и прежде, закапали тяжелые капли дождя. Вода была теплой и менее чем за тридцать секунд полностью пропитала одежду.
«Она идет».
Глава 61
Злой рок
Элисондо
Когда Амайе Саласар было двенадцать, она заблудилась в лесу, где провела в общей сложности шестнадцать часов. Ранним утром ее нашли в тридцати километрах севернее от того места, где она сбилась с пути. Когда ее расспрашивали о случившемся, Амайя каждый раз отвечала, что ничего не помнит. Тем не менее она могла подробно рассказать об эмоциях и ощущениях, тревоге и страхе, которые сопровождали ее во время блужданий по лесу. О первоначальной панике, когда поняла, что тропа исчезла. О попытках прислушаться к здравому смыслу, который говорил, что она непременно ее найдет. Потом Амайя призналась, что почувствовала себя главной героиней одной из мрачных сказок братьев Гримм. Она запомнила гром, воздушную волну, сотрясшую мутное небо из взбитого тумана, где не было и следа темных дождевых туч, которых старается избежать всякий любитель пеших прогулок… Помнила дерево, грозу, чье-то присутствие, дом, человека.
Это было прохладное утро в конце зимы, похожее на любое другое утро — и все-таки совершенно особенное. Густой туман разливался по склонам гор, как мыльная пена в ванне. Амайя помнила автомобили, припаркованные на обочине дороги неподалеку от стрельбища. Радостные приветствия путников при встрече, хотя в последний раз они виделись всего неделю назад. Первые километры, пройденные в полном молчании, которое нарушали лишь шаги по утоптанной тропинке. После дождя кое-где на земле до сих пор стояли лужи, а временами их осыпало ветхими золотыми листьями, которые внезапно слетали с веток, как праздничное конфетти.
Это шествие по горному склону чем-то напоминало литургию. Горы всегда были одинаковы и все же отличались одна от другой, и это давало Амайе возможность отдохнуть, отключиться и брести на автопилоте, мечтая и расслабляясь, как нигде в другом месте. Влажные холодные утра ее детства переливались блестящими каплями на шерстяной куртке и на мгновение застывали, как крошечные бриллианты. В течение первого часа путники почти не разговаривали. Они сосредоточились на том, чтобы не терять темп, выбрать правильный ритм, вдыхая через нос холодный воздух Базтана, который превращался в микроскопические капельки, когда они выдыхали его сквозь шарфы. Амайя могла просто шагать, ни о чем не думая. Шагать вперед и вперед, прислушиваясь к шагам позади, позволяя себе уйти достаточно далеко, чтобы насладиться ощущением одиночества. Всегда одно и то же — и все же неповторяющееся. Она никогда раньше не думала, что так любит одиночество и что однажды, именно сегодня, ей придется попрощаться с этой любовью. Лес убаюкивал ее, покачивал в своих объятиях, избавляя от страха, настороженности, стыда и прежде всего от мысли, которая день и ночь зудела у нее в голове, ни на минуту не покидая, не оставляя в покое, и только здесь отступала в свое темное царство, позволяя ей быть свободной, чувствовать себя хозяйкой, гордой владычицей и скромной служанкой своего волшебного леса.
Это утро могло быть похожим на любое другое, и все-таки оно было последним. Скоро она уедет, но скучать будет только по лесу и по Ипару. Тетушка будет ее навещать, но в лес она не вернется еще очень долго, а взять Ипара с собой ей не позволят. Каждый раз, когда Амайя думала об этом, глаза наполнялись слезами. Она остановилась, опустилась на колени и обняла собаку, уткнувшись носом в косматую шерсть. И Ипар, словно предчувствуя скорое расставание, льнул к ней, как задушевный друг, слизывая слезы с ее лица. За это время Амайя сделала множество фотографий Ипара. Вот она обнимает его, вот он идет с ней рядом, мчится впереди, чтобы исследовать путь, по которому она должна пройти, глядит на нее с обожанием, высунув язык, со смеющимися глазами… А таким она любила его больше всего: замершим, неподвижным, внимательно вслушивающимся в звуки, доносящиеся из чащи леса. В ответ тот глухо предупреждающе рычал: кто бы то ни был, он не должен к ней приближаться.
Амайя отошла подальше от группы и осталась совсем одна на пустынной тропе. Она сделала пару шагов и вдруг заметила, как среди травы что-то белеет. Примула — такая бледная, словно от холода, а может быть, первая, подумала девочка, чувствуя себя избранной, словно лес хотел подарить ей на прощание что-то особенное. Ипар, заразившись ее любопытством, понюхал цветок, и девочка засмеялась, как вдруг заметила, что собака случайно сломала стебель своей тяжелой мордой.
— Какой же ты неуклюжий! — Амайя опустилась на колени, оттолкнула Ипара и попыталась выпрямить цветок. Но все ее старания были впустую: хрупкий цветочек безнадежно отделился от стебля. Она держала его в пальцах, сердито и одновременно ласково глядя на Ипара, а потом вдруг увидела дерево. Круглое и величественное. На стволе сверкала утренняя роса, как шелковое платье на стройном стане прекрасной дамы.
Амайя поискала глазами, чтобы убедиться, что группа все еще видна вдалеке. Она сошла с тропы и обошла опавшие ветви бука и баррикаду из высоких папоротников, которые, как часовые, охраняли тропу перед деревом-дамой. Дерево было прекрасно в своем первобытном, естественном и древнем очаровании. Амайя смотрела на него, потрясенная его величием и блеском гладких нефритовых листьев, покрытых росой.
Очарованная, она долго всматривалась в безмятежный полумрак, застывший под его ветвями, словно защищенный кокон, где воздух был неподвижен, сладок и густ. Корни торчали из земли, сладострастно изогнутые, как женские формы, и тянулись под ногами Амайи, сплетаясь в прочный узор, окружавший дерево подобно мандале. Она машинально нагнулась и положила цветок, который все еще держала в пальцах, в ложбинку между корнями. И встала неподвижно, предоставив защитной ауре дамы-дерева покачивать ее целых… Амайя так и не узнала, как долго простояла, в восторге глядя на исполина. Но раздался гром, и в этот миг она поняла, что происходит что-то странное. Свет сочился сквозь древесную листву, яростное рычание собаки раздавалось будто бы издалека. Отвлекшись от созерцания Прекрасной Дамы, Амайя опустила голову и почувствовала головокружение. Она села под ветками и, согнув ноги в коленях, пристально смотрела на землю между ногами, пока
