привстал со своего места. То же самое сделали его доверенные, до этого сидевшие на широких скамьях с витыми ножками – приглядевшись, Совьон увидела, что ножки были вырезаны в виде лисьих мордочек.
– Значит, – проговорил князь Люташ медленно, поглядывая на голову, – слухи правдивы? Он потерял драконью кожу и был вынужден сражаться человеком?
– Да, – ответил Звяга. – Это он перед тобой, княже. Разбойник Сармат-змей.
Люташ Витович смотрел со смесью брезгливости и любопытства. Его люди перешептывались.
– Унесите, – сказал он коротко. – Накормите людей Хортима Горбовича, дайте им умыться и отдохнуть.
Слуги бросились исполнять, а князь Люташ вновь обратился к Звяге:
– Вечером мы обменяемся вестями, а пока… Будьте моими гостями, доблестные воины. Мой дом – ваш дом.
Доблестные воины. Совьон усмехнулась и, чтобы скрыть это, сделала вид, что кашлянула. Никто не называл ее так – и не назвал бы, не стой она среди мужчин. Но в Старояр отправили и ее – она не знала, был ли на это тайный умысел или все вышло случайно.
Ее усадили за длинный стол из красного дерева – красиво, в который раз отметила Совьон; что ни говори, а староярский терем был богат. Она разламывала хлеб, когда рядом появилась служанка с кувшином вина. Девушка наполнила ее чашу, старательно отводя взгляд, словно Совьон могла ее сглазить.
Совьон, конечно, могла. Но вовсе не потому, что носила мужскую одежду или знала, как обращаться с мечом.
– Госпожа воительница, – сказала девушка, по-прежнему пряча глаза. – Княгиня Гедре надеется, что к вечеру ты наберешься сил и почтишь своим вниманием женскую половину терема.
– Княгиня желает говорить со мной?
Служанка поежилась. Точно кожей чувствовала, что Совьон на нее смотрит, – но, боясь показаться грубой, слегка поклонилась.
– Да, госпожа воительница.
Совьон еще не доводилось разговаривать с княгинями.
– Хорошо, – удивилась она. – Передай княгине мою благодарность за приглашение.
– Передам, госпожа воительница.
Это становилось занятно.
– Послушай, – усмехнулась Совьон. – Ничего не случится, если ты на меня посмотришь. Ты не останешься старой девой, и я не заражу тебя, скажем, бесплодием – или чего ты так боишься?
Служанка плотнее перехватила пузатый кувшин и пожевала губами, силясь придумать ответ, но взгляд так и не подняла.
– О духи. – Совьон закатила глаза. – Ступай уж.
Девушка юрко шмыгнула в сторону.
Потом Совьон провели в баню, а позже, когда она искупалась, принесли ей в предбанник ворох одежды.
– Надеюсь, – сказала другая служанка, повзрослее и поматерей, – ты не против женских нарядов.
Совьон обернулась.
Любопытно, за кого они ее здесь принимали. Думали, что она пошла на войну, потому что ей было противно все женское и она хотела бы походить на мужчин? Оттого она, как любая вековуха, источала пары зла и несчастья для порядочных девиц?
– Конечно, не против, – изумилась Совьон.
Мужская одежда всего лишь была удобнее в дороге, чем женская, но и в платье, и в портах Совьон чувствовала себя одинаково хорошо. Правда, носить платья ей почти не доводилось с тех самых пор, как она покинула дом Кейриик Хайре, – жизнь не располагала.
Совьон обтерла тело полотенцем, натянула чистую рубаху и принялась расчесывать волосы. Служанка удалилась, косо взглянув на нее напоследок.
Из всей одежды Совьон пришлось впору только темно-синее – еще бы – платье, да и то оказалось коротковато, лишь до щиколоток, но хотя бы не жало в плечах. Совьон одернула рукава, повязала пояс – быть может, в таком наряде она бы даже выглядела как обыкновенная женщина, жена какого-нибудь небогатого горожанина. Для нее положили платок, широкий, с красным узором – захотела бы, спрятала волосы, как замужняя северянка, и на нее бы совсем не косились. Но Совьон не видела в этом смысла. Что ей чужие языки? Да и теремные уже знали, что она пришла из военного лагеря. Поэтому платок она набросила на плечи – пусть полежит, пока сохнут волосы.
Служанка расщедрилась и оставила ей зеркальце на ручке. Совьон давно не видела зеркал и обрадовалась: взяла, глянула на свое лицо – и насмешливо вскинула брови.
Ну конечно. Жена горожанина. Подумает тоже! Если только она раньше была ведьмой, отправившейся на войну.
Прошедшее лето было для Совьон тридцать пятым. Она провела ладонью по щеке: вёльхи старели медленнее обыкновенных женщин, и у Совьон еще не было ни морщинки, ни седого волоска. Надолго ли хватит ее чародейской крови?.. Совьон не боялась стареть, но и не то чтобы ей очень этого хотелось.
Она заправила прядь за ухо, повернула зеркальце. Кровь кровью, а все равно видно, что не юница – зрелая женщина, не холеная, не изнеженная. Но красивая, сегодня Совьон даже не хотела этого отрицать. Правда, теперь ее скулы выглядели чересчур острыми – Совьон больше нравилось, когда, еще до Черногородского похода, ее лицо выглядело ровно-овальным, без впавших щек.
Насмотревшись, она оставила зеркальце и решила прогуляться – не пойдет же она к княгине, пока не обсохнут волосы. Совьон выбралась в сад, располагавшийся за женской половиной терема; здесь было тихо. Пахло облепихой и вербеной. Солнце клонилось к западу, потихоньку сгущались сумерки.
Совьон ходила по дорожкам и посмеивалась про себя. Лутый сказал, что Оркки Лис сейчас в Старояре – надо бы найти его. Может, назавтра; расскажет про князей и Та Ёхо, если его еще заботит ее судьба. В конце концов, покажется ему, пока щеголяет в женских нарядах – он не упустит возможности съязвить.
Внезапно ей почудилась музыка. Совьон остановилась и прислушалась – мимо, жужжа, пронеслась стрекоза, да так резво, будто сейчас стояла середина лета. Стрекоза беспорядочно закружила рядом, и Совьон увидела, что у нее были белые глаза.
Музыка нарастала, уплотнялась за яблоневым деревом. Как зачарованная, Совьон пошла на звук. Под ее ногами хрустели листья, рядом пахли кустарниковые заросли, а песня хрустела и пахла точно так же, как этот сад.
Рацлава сидела на скамеечке. Совьон не знала своих сестер и братьев, да и в доме Кейриик Хайре она была единственным ребенком – но ей показалось, что она встретила младшую сестру.
Ее редко пробивало на чувства. Но сейчас – пробило.
– Ну и чего молчишь? – Рацлава засмеялась. – Здравствуй.
Совьон не помнила, смеялась ли она когда-нибудь до этого. У нее были все те же невидящие глаза и белая кожа. На полных плечах, как и раньше, лежали две темные косы. Но лицо стало хитрее, словно его вылепили более точно, а голос звучал задорнее и звонче.
Совьон попыталась заговорить как во время черногородского похода: хрипловато, с оттенком легкой строгости. Не получилось. Они обе изменились, и Совьон поняла, что теперь они с Рацлавой на равных.
– Ты выбралась.
– Да. Лутый ведь сказал тебе об этом. – Добавила укоризненно: – Тебе не
