ниша, в которой он существовал в мирской жизни: досточтимого отца можно было без труда представить в приемной архиепископа; вон того — у психиатра, а того — в бюро для безработных. Но где можно представить этого, последнего? Ответ мог быть только один — в каталажке.
«Значит, это и есть Герберт Готобед», — сказал себе Грант. Он не был еще уверен полностью — для этого он должен был посмотреть, как тот ходит. Это единственное, что Грант успел заметить тогда, на улице. Но он был готов биться об заклад, что не ошибается. Логика иногда и подводит — Готобедом вполне мог оказаться вон тот безобидный худой субъект в переднем ряду. И все-таки скорее всего человек с елейным видом и отвисшей губой и есть Готобед.
Когда далеко за полночь все разошлись, у Гранта уже не оставалось никаких сомнений. Походка у Готобеда была очень своеобразная — он двигался разболтанно, покачивая плечами. Грант вышел вслед за остальными, отыскал принципала и осведомился, как зовут того, кто выходил последним. Оказалось, брат Алоиз.
После недолгого препирательства с отцом-настоятелем за братом Алоизом послали. В ожидании его прихода Грант стал расспрашивать о правилах жизни Братства и выяснил, что ни один из его членов не имеет права иметь какую-либо собственность и поддерживать связи в миру. О такой суетной вещи, как газеты, здесь и мысли не допускали. Грант узнал и о том, что примерно через месяц глава Братства собирался отбыть на новое место назначения — в Мексику, где на собственные средства они открывают миссию, и что святому отцу предоставлено полное право самому выбрать себе преемника.
У Гранта сразу же возникло предположение, которое он тут же решил проверить.
— Я не хотел бы показаться чересчур наглым, но, поверьте, мною движет отнюдь не праздное любопытство: скажите, пожалуйста, вы уже решили для себя, кто это будет?
— Практически — да.
— Могу я узнать, кто именно?
— Право не знаю, почему я должен сообщать неизвестному человеку то, что еще не открыл братьям; с другой стороны, не вижу причин это скрывать, если вы поручитесь, что сохраните тайну.
Грант заверил, что никому не проговорится.
— Скорее всего моим преемником станет тот, с кем вы пожелали увидеться.
— Но он же здесь совсем недавно! — не удержался Грант.
— Не знаю, как вам стало это известно, — резко проговорил святой отец. — Брат Алоиз действительно с нами всего несколько месяцев, однако качества, необходимые для прелата (так, значит, у них это прелат!), никак не зависят от длительности пребывания в ордене.
Грант пробормотал извинения и осведомился, кому именно из братьев сегодня предстояло отправиться в город.
— Никому, — без колебаний ответил святой отец, и тут их беседа была прервана приходом человека, которого пожелал видеть Грант.
Он стоял, не проявляя никакого волнения, со спрятанными в широкие рукава темно-коричневой рясы руками. Грант заметил, что на ногах его не было сандалий — он был босой, — и припомнил, как не услышал шагов, когда он появился в магазине. Как всегда отстраненно, Грант подумал о том, было ли это стремление ходить босым продиктовано желанием подчеркнуть свое смирение или же тем, что позволяло ему двигаться бесшумно.
— Это брат Алоиз, — произнес прелат и оставил их одних, осенив благословением. Его жест, надо отдать должное, был гораздо более прочувствованным, чем у привратника.
— Я представляю адвокатскую контору Эрскина и Смита. А вы, полагаю, Герберт Готобед.
— Я брат Алоиз.
— Но вы были Гербертом Готобедом.
— Никогда не слышал о таком.
Грант молча оглядел его и потом сказал:
— Тогда извините. Мы разыскиваем Герберта Готобеда в связи с оставленным ему наследством по завещанию.
— Ах так? Если он брат нашего ордена, ваше известие для него не имеет значения.
— Но если наследство значительное, то он, возможно, поймет, что сможет сделать гораздо больше добрых дел, находясь вне этих стен.
— Мы даем пожизненный обет. Ничто вне этих стен нас более не интересует.
— Значит, отрицаете, что вы — Герберт Готобед?
Грант машинально продолжал разговор. Его мысли были заняты другим: в маленьких белесых глазках этого человека он прочел ненависть. Такую ненависть, с какой ему редко доводилось встречаться. Откуда эта ненависть? Отчего? Там должен быть страх!
Грант чувствовал, что этот субъект увидел в нем не преследователя, а ненавистную помеху. Это ощущение не покидало его и тогда, когда он, попрощавшись, вернулся в номер напротив магазина.
Вильямс уныло сидел над остывшим ужином, заказанным для Гранта.
— Какие новости?
— Никаких, сэр.
— И ничего от Тисдейла? Вы звонили?
— Да, двадцать минут назад. Ничего.
Грант положил ветчину между двумя ломтями булки.
— Жаль, — произнес он. — Мне работалось бы гораздо лучше, если бы можно было выбросить его из головы. Пошли. Сегодня ночью нам спать не придется.
— Что произошло, сэр? Вы его обнаружили?
— Да. Тут сомнений быть не может — это он. Отрицает, что он — Готобед. У них там запрещено интересоваться мирскими делами. Поэтому он и оказался таким пугливым в магазине. Даже не удосужился полюбопытствовать, кто кроме продавца там был, — сбежал, как только заметил, что Рикет не один. Вот это больше всего меня и озадачивает, Вильямс. Кажется, его больше волнует, чтобы его не изгнали из Братства, чем то, что его могут схватить за убийство.
— Но его бегство могло просто означать, что он надеялся скрыться. Монастырь — лучшее что ни на есть убежище.
— Так-то оно так. Но он не выглядит испуганным. Он зол. Мы портим ему какую-то игру.
Они тихонько спускались вниз по лестнице. Грант жевал импровизированный сэндвич. Но когда они почти достигли первого этажа, дорогу им преградила особа женского пола и могучего телосложения. Кочерги у нее в руках не было, но вид был и без того достаточно воинственный.
— Ах вот вы, оказывается, кто! — произнесла она грозно. — Парочка прощелыг, что смываются не заплатив! Заявляются сюда, как большие господа, заставляют нас с бедным мужем покупать им самую дорогую еду: тут тебе и отбивные по десять пенсов за штуку, и языки по двадцать восемь за фунт, не говоря уже о помидорах, — все в угоду своим изысканным вкусам, видите ли! А нам что за все наши заботы и траты? Пустые комнаты поутру, так, что ли? Вот позвоню сейчас в полицию, пусть они вас там потрясут!
— Да замолчите вы, ради бога! — сердито начал было Грант и вдруг стал смеяться. Он висел на перилах и хохотал до слез, пока Вильямс объяснялся с разъяренной хозяйкой.
— Отчего было сразу не сказать, что вы — легавые? — проворчала хозяйка.
— Мы не легавые! — тут же вспыхнул
