– Дергай! – крикнул Зуга. – Еще разок!
Нападающие хлынули в проход между фургонами.
– Заряжен и взведен!
И снова раздался оглушительный перестук, словно темный ангел взмахивал крылами; ствол поворачивался из стороны в сторону, туда-сюда, отбрасывая нападающих в темноту.
– Они убегают! – закричал пулеметчик. – Смотри, отступают!
Перед фургонами остались лишь груды мертвецов. Кое-где копошились умирающие, пытаясь дотянуться до выпавшего из рук ассегая или зажать дрожащими пальцами одну из жутких дыр в теле.
За баррикадой трупов раненые и покалеченные уползали обратно в лес, оставляя на сухой глине темные мокрые пятна. Один, шатаясь, бродил бесцельными кругами, зажимая распоротый живот, из которого вываливались кишки, – пулеметный огонь выпотрошил его, будто рыбину.
Над деревьями небо приняло восхитительный перламутрово-розовый оттенок, на котором выделялись алые облака с бледно-золотистыми прожилками: над смердящим полем битвы неумолимо занималась безжалостная заря.
– Чернозадые свое получили! – нервно хихикнул пулеметчик, приходя в себя после адского зрелища.
– Они вернутся, – тихо сказал Зуга, подтащил поближе еще один ящик с патронами и сбил с него крышку.
– А ты молодец, парень, – снова хихикнул пулеметчик, глядя расширенными от ужаса глазами на груды трупов.
– Замени воду в кожухе, рядовой! – приказал Зуга. – Пулемет перегрелся – когда матабеле снова пойдут в атаку, его заклинит.
– Сэр! – Пулеметчик вдруг признал Зугу. – Прошу прощения, сэр!
– А вот и твой заряжающий.
К ним подбежал запыхавшийся паренек – совсем молоденький, кудрявый, розовощекий, больше похожий на херувима, чем на пулеметчика.
– Где ты был, рядовой? – сурово спросил Зуга.
– Лошадей проверял. И оглянуться не успел, как все уже закончилось.
Парнишка занял свое место возле пулемета.
– Слушайте! – велел Зуга.
В утренних сумерках из леса, через окровавленную котловину, донеслось пение, глубокое и мелодичное, – хвалебная песня «кротов, роющих под горой».
– По местам! – скомандовал Зуга. – Атака еще не закончилась.
Он развернулся и зашагал вдоль фургонов, на ходу перезаряжая револьвер.
Базо пел, шагая вдоль рядов сидящих на корточках воинов его отряда, и они пели вместе с ним.
Он остановил их у самой границы леса, когда они кинулись наутек, прочь от фургонов. Теперь отряд снова построился и пел, собираясь с духом для новой атаки. С воинами Базо смешались остатки импи Манонды: в первых рядах нападающих выжили немногие.
Внезапно над верхушками деревьев раздался громкий шелест, будто первый порыв летней бури. Посреди сидевшего на корточках отряда взметнулся высокий столб дыма, пыли и пламени, разбрасывая вокруг тела.
– Убейте дымного демона! – завопил кто-то.
Разорвался новый снаряд, потом еще один, вздымая клубы дыма и всполохи огня. Обезумевшие воины принялись палить из дряхлых карабинов «мартини-генри», целясь в дымных демонов и убивая своих товарищей на противоположной стороне.
– Это не демоны! – крикнул Базо, но голос затерялся в грохоте артиллерийской канонады и воплях потерявших голову воинов, пытавшихся отразить нападение неведомого врага.
Оставался единственный способ снова привести их в чувство.
– Вперед! – громко, во все горло заревел Базо. – К фургонам! В атаку!
Те, кто расслышал команду, последовали за вождем. Остальные, увидев, что происходит, бросились вдогонку. Поток людей вырвался из леса. Другие разбитые импи услышали боевой напев и повернули обратно на открытую глинистую котловину.
И снова раздался жуткий стрекот, точно хохотали сумасшедшие; воздух наполнился свистом и треском тысяч невидимых хлыстов.
– Они опять идут! – тихо сказал Зуга, обращаясь скорее к самому себе. – Уже в пятый раз!
– Безумцы! – пробормотал Мунго Сент-Джон, наблюдая, как воины рядами выбегают из леса, переваливают через крутой склон реки, двигаясь прямо на орудия. Перья на головных уборах колыхались, напоминая поверхность кипящего молока.
Стволы пушек опустили максимально вниз, дистанционные трубки снарядов установили на минимальное расстояние. Разрывы шрапнели в воздухе выглядели удивительно красиво: казалось, в утреннем небе распускаются спелые коробочки хлопка, расцвеченные красными огоньками.
Треск винтовочных выстрелов был похож на стук тропического ливня по железной крыше. Когда импи появлялись между облаками дыма, густые ряды редели, двигались медленнее, словно волна, набегающая на крутой берег. Волна дрогнула, остановилась, немного не доходя до фургонов, помедлила и откатилась назад.
Огненный шквал продолжался еще долго после того, как последние матабеле скрылись в лесу. Точно обезумев от ярости, пулеметы поливали огнем деревья, срывая с них белые влажные куски коры, пока не затихли один за другим.
Стоявший рядом с Зугой доктор Джеймсон радостно потер руки:
– Ну все, конец! Импи матабеле уничтожены, разбиты в пух и прах. На такое мы даже надеяться не смели! Сент-Джон, вы у нас человек военный, скажите, как по-вашему, сколько человек они уже потеряли?
Мунго Сент-Джон задумался, влез на ближайший фургон, чтобы получше разглядеть поле битвы, не обращая внимания на хлопки выстрелов со стороны противника: расположившиеся на краю леса матабельские снайперы стреляли из рук вон плохо. Они считали, что чем дальше сдвинут прицел карабина, тем сильнее поражающий эффект, – в результате большинство пуль пролетало высоко над головой защитников лагеря.
Стоя на фургоне, Мунго Сент-Джон раскурил сигарету, не сводя глаз с заваленного трупами поля боя.
– Пожалуй, тысячи две будет, не меньше. А то и все три.
– Доктор, почему бы вам не послать кого-нибудь – пусть пересчитают! – предложил Зуга.
Джеймсон не заметил сарказма.
– Увы, времени нет! Сегодня мы вполне успеем сделать полный дневной переход – это будет неплохо выглядеть в отчете компании!
Джеймсон потянул золотую цепочку, вытаскивая часы из кармашка, и поддел крышечку ногтем.
– Восемь часов! – с восторгом сказал он. – Всего восемь часов утра! Джентльмены, вы хоть понимаете, что мы выиграли решающее сражение еще до завтрака и к десяти часам будем готовы отправиться в крааль Лобенгулы? По-моему, акционеры могут нами гордиться!
– А я думаю, – мягко вмешался Зуга, – что рановато принимать поздравления. Матабеле снова идут в атаку!
– Быть того не может! – поразился Мунго Сент-Джон.
Базо медленно шагал вдоль поредевших рядов. Это уже не импи, это жалкая кучка отчаявшихся людей, которых пощадила смерть. Большинство ранены и перевязаны окровавленными пучками листьев. Взгляды странно застывшие: так смотрят люди, только что заглянувшие в вечность. Никто не пел, сидели молча, но все же лицом к лагерю белых.
Базо дошел до конца укороченных рядов, остановился под раскидистой кроной дикого тика и посмотрел вверх: Манонда, предводитель когда-то прославленного импи инсукамини, висел на толстой ветке. На горле затянут сыромятный шнур, открытые глаза выпучены и вызывающе смотрят в сторону врагов. Правая нога, размозженная выше колена пулеметным огнем, вывернута под жутким углом и свисает ниже левой.
Базо поднял ассегай, приветствуя мертвого вождя.
– Привет тебе, Манонда! Ты предпочел смерть горькой чаше поражения! – выкрикнул Базо.
От импи инсукамини ничего не осталось: груды тел перед фургонами, точно снопы после жатвы.
– Слава тебе, Манонда! Ты предпочел смерть жизни калеки и раба. Иди с миром, Манонда, и замолви за нас слово перед духами.
Базо повернулся лицом к молчаливо ожидающим воинам. Утреннее солнце, едва поднявшееся над верхушками деревьев, светило им в спину, отбрасывая длинные тени.
– Дети мои, по-прежнему ли ваши сердца полны ярости? – пропел Базо звучным чистым голосом.
– Они полны ярости, Баба! – хором ответили ему.
– Так закончим же то, что начали!
