– Хорошо, – печально согласился Клинтон. – Я пойду с вашим отрядом при условии, что буду защитником и советником короля.
– Они идут за нами, – тихо сказал Ганданг. – Они все еще идут по нашим следам.
Лобенгула поднял голову и посмотрел в небо. Дождевые капли, тяжелые и твердые, словно только что отчеканенные серебряные шиллинги, ударили по лбу и щекам.
– Дождь, – прошептал Лобенгула. – Кто говорил, что они не пойдут за нами под дождем?
– Я говорил, мой король, но я ошибался, – признал Ганданг. – Когда Сияющий Глаз вышел из Булавайо, у него было триста человек и четыре ружья на трех ногах – те самые ружья, которые трещат, как болтливые старухи. Еще у него были фургоны и одна пушка.
– Мне это известно, – сказал король.
– Когда начались дожди, я подумал, что отряд повернул назад. Теперь мои разведчики доложили, что Сияющий Глаз отослал обратно половину людей, фургоны, пушку и два трехногих ружья: они не могли проехать по грязи. Но… – Ганданг умолк.
– Не щади меня, брат мой, расскажи все как есть.
– Он продолжает путь с половиной отряда и двумя пулеметами, которые тащат лошади. Даже по грязи они двигаются очень быстро.
– Насколько быстро? – тихо спросил король.
– Отстают от нас на один день. Завтра вечером они будут здесь, на этой самой реке.
Король кутался в потрепанную куртку. Под дождем было холодно, но сил заползти под крышу фургона не оставалось.
Лобенгула огляделся. Лагерь разбили на реке Шангани, правда в ста пятидесяти милях выше места первой битвы. Берег зарос лесом – таким густым, что приходилось прорубать дорогу для королевского фургона. Ровную местность оживляли только глиняные холмики термитных гнезд, одни размером с дом, другие – с пивной бочонок: такие вдребезги разобьют колесную ось.
Небо, серое и тяжелое, точно брюхо супоросной свиньи, давило на верхушки деревьев. Скоро хлынет ливень: немногочисленные тяжелые капли всего лишь предупреждали о грядущем потопе – струйка мутной воды цвета желчи пропойцы, текущая посреди русла, за считаные минуты превратится в ревущий поток.
– Сто пятьдесят человек, Ганданг, – вздохнул король. – А сколько осталось у нас?
– Две тысячи, – ответил Ганданг. – Возможно, завтра или послезавтра подойдет Гамбо еще с одной тысячей.
– И тем не менее нам не устоять?
– Людей мы бы проглотили живьем. Все дело в маленьких трехногих ружьях: когда они начинают смеяться, их не одолеть даже десяти тысячам храбрецов с печенью льва. Но если король прикажет, то мы пойдем в атаку…
– Нет! Всему виной золото, – сказал Лобенгула. – Белые будут преследовать меня, пока не получат золото. Я отдам его. Может быть, тогда они оставят меня в покое. Где Камуза, мой юный вождь? Он говорит на языке белых. Я пошлю его к ним.
Камуза поспешил на зов короля. Стоя под дождем возле переднего колеса фургона, он внимательно слушал.
– Передай мешочки с золотом в руки белых, Камуза, мой доверенный индуна, и скажи им так: «Вы уничтожили мои отряды и убили моих юношей, вы сожгли мои краали и заставили женщин с детьми прятаться в холмах, питаясь кореньями, словно дикие звери, вы захватили мои стада, а теперь получили мое золото. Белые люди, вы забрали все – теперь вы оставите меня в покое, чтобы я мог оплакать мой потерянный народ?»
Десять белых холщовых мешочков с черными надписями – нелегкая ноша для одного человека. Опустившись на колени, Камуза связал их по нескольку штук и уложил в кожаный мешок для зерна.
– Слушаю и повинуюсь, Великий Слон.
– Поторопись, Камуза, – тихо приказал Лобенгула. – Они уже почти настигли нас.
Дэниел сидел в седле, надвинув на лоб широкополую шляпу, чтобы защитить глиняную трубку от моросящего дождя. На плечи он накинул прорезиненную подстилку, поблескивающую от воды, – под ней ссутулившийся Дэниел с выпирающим брюхом выглядел словно беременная женщина.
В поводу он вел двух лошадей – одна была вьючной, с грузом, укрытым парусиной. Дэниел потерял высокое звание сержанта. После его выходки в тайной долине умлимо Зуга Баллантайн добился разжалования сержанта в рядовые, а для пущего стыда определил Дэниела в денщики к офицеру летучего отряда – навьюченная лошадь везла пожитки капитана Ковентри. Вторая принадлежала старому соратнику Уилла, достопочтенному Джиму Торну, который сейчас присел за колючим кустиком неподалеку, повесив ремень на шею и монотонно ругаясь:
– Черт бы побрал эту дрянную воду, проклятые дожди… забытая богом земля…
– Эй, Джиммо, твой зад, наверное, уже огнем горит. Двенадцатый раз сегодня!
– Закрой свою вонючую пасть, Уилл Дэниел! – отозвался Джим и снова забормотал: – Черт бы побрал эти бешеные скачки, все нутро растрясло…
– Джим, дружище, поехали уже! – Уилл сдвинул шляпу на затылок и огляделся. – Нельзя слишком далеко отрываться от остальных, заросли кишмя кишат черножопыми дикарями.
Джим Торн вышел из-за кустика, на ходу застегивая ремень и все еще морщась после очередного болезненного приступа. Он осторожно вскарабкался в седло, и три лошади побрели по глубоким колеям в желтой грязи, оставленным двумя повозками с «максимами».
Хвост колонны потерялся из виду где-то впереди, за мокрыми деревьями мопане. Приятели быстро сообразили, что лучше плестись позади всех, подальше от офицеров, чтобы не пришлось возиться в грязи выше колена, вытаскивая застрявшую повозку с пулеметом из очередной ямы.
– Уилл, берегись! – вдруг крикнул Джим Торн и потянулся за ружьем – полы его накидки взметнулись, будто крылья перепуганного петуха. – Проклятые дикари!
Из густого кустарника возле колеи бесшумно выскользнул матабеле, встал перед лошадьми и поднял руки ладонями вверх, показывая белым, что безоружен.
– Погоди, Джиммо! – откликнулся Уилл. – Давай посмотрим, чего этот мерзавец хочет.
– Он мне не нравится! Это ловушка. – Джим нервно оглядел кустарник. – Давай пристрелим черножопого и уберемся отсюда.
– Я пришел с миром! – сказал матабеле по-английски.
Одет он был только в меховую юбку, никаких кисточек на руках и ногах. На гладкой мускулистой груди блестели капли дождя. Голову охватывал обруч индуны.
Двое всадников вытащили ружья и направили их на Камузу в упор.
– У меня послание от короля.
– Тогда давай выкладывай, – потребовал Уилл.
– Лобенгула говорит: «Возьмите мое золото и возвращайтесь в Булавайо».
– Золото? – заинтересовался Джим Торн. – Какое еще золото?
Камуза скрылся в кустах, поднял кожаный мешок для зерна и отнес белым.
Вытащив холщовые мешочки, тихонько позвякивавшие в руках, Уилл Дэниел радостно засмеялся:
– Ей-богу, в жизни не слышал более приятной музыки!
– Что вы теперь будете делать, белые люди? – требовательно спросил Камуза. – Отнесете золото своему вождю?
– Не переживай, дружок. – Уилл с восторгом хлопнул его по плечу. – Золото попадет туда, куда надо, даю тебе слово Уильяма Дэниела!
Джим Торн рассовал мешочки в седельные сумки.
– Рождество и день рождения сразу! – подмигнул он Уиллу.
– Белые люди, теперь вы вернетесь в Булавайо? – с тревогой спросил Камуза.
– Можешь не беспокоиться, – заверил его Уилл и вытащил из седельной сумки черствую буханку хлеба. – Это подарок, бонсела, тебе подарок, понял? – Потом повернулся к Джиму: – Поехали, мистер Торн! Теперь я буду звать тебя мистером, ведь ты разбогател!
– Следом за вами, мистер Дэниел! – ухмыльнулся в ответ Джим.
Пришпорив коней, они ускакали прочь, оставив Камузу стоять у раскисшей колеи с заплесневелой ковригой в руках.
Оскальзываясь и хлюпая по воде, Клинтон Кодрингтон шел по берегу реки Шангани. Нависшие облака преждевременно принесли ночь, лес на противоположном берегу казался сырым и мрачным.
Заворчал гром, точно булыжники прокатили по крыше неба. На несколько секунд дождь припустил, потом опять перешел в мелкую морось. Приподняв воротник куртки из овчины, дрожащий от холода Клинтон торопливо пробирался к голове колонны, где стояли две повозки с «максимами». Под натянутым между повозками брезентом сидела на корточках группа офицеров.
