лопались с легким треском и падали на пол, совершенно безвредные.
Натан еще раз вызвал в себе ощущение, выстроил в мозгу воспоминание о своем маленьком порезе, потом представил себе червей – и направил возникший гнев на всю их массу перед собой. Дашини, поняв, что он делает, припустила вперед; нити легко рвались под ее ногами. Натан догнал ее, и через несколько секунд они уже выскочили из комнаты и очутились в коридоре, где все кипело движением. Слуги и лакеи носились взад и вперед, но все они внезапно остановились, застыли с подносами в руках, со щетками на плечах, с лицами, перемазанными у кого сажей, у кого румянами.
Натан опустил взгляд на свою свободную руку: там уже были явственно видны кости, и даже они слегка просвечивали.
– Как ты попал сюда в первый раз? – спросила Дашини, щелкая пальцами перед его лицом.
– Мимо машин и через прачечную.
– Значит, возвращаемся в Подпол?
– В тот раз было по-другому. Тогда там не было мальчиков.
Натан поглядел вдоль коридора, туда, где они стояли, когда Беллоуз рассортировывал их на полезных мальчиков и отбросы, где он отверг Присси, где сообщил им о том, какая великая честь им оказана. Место было неузнаваемым. Он подошел к ближайшему лакею – тощему кухонному мальчишке с мучнисто-бледным лицом и туго накрахмаленным воротничком.
– Где тут прачечная?
Тот стоял столбом, лишившись дара речи, словно восковая кукла самого себя, неспособная к разговору.
Дашини подошла к нему, вытаскивая нож. Его черное пламя засасывало в себя свет, затемняя и без того тусклый коридор, но укол острием в плечо заставил лакея вернуться к жизни.
– Отведи нас в прачечную, – сказала ему Дашини.
Прачки с оживленной деловитостью занимались своим делом: выкручивали белье, отпаривали, выколачивали грязь из любой тряпки, попадавшей в поле их зрения. Жар стоял удушающий; над мутными озерами мыльной воды вздымались, колыхаясь, облака обжигающего пара.
Лакей пригласил их войти так, будто они были знатнейшими вельможами, после чего бросился наутек, словно спущенный с поводка. На ходу он позвонил в колокольчик возле двери, и все женщины повернулись к ним. Их лица различались, как только могут различаться семь разных лиц, но все одинаково блестели от пота и были чрезвычайно разгорячены.
– Та-ак. Что это там у нас?
– Неужто посетители?
– Дура, какие посетители могут быть у прачек?
– Небось заблудились.
На протяжении всего разговора женщины ни на секунду не отрывались от работы, продолжая выкручивать, выколачивать и крахмалить и только поворачивая друг к другу головы.
– Я ее знаю! – вдруг сказала одна. – Вылитая мать. Я ж вам говорила, что она здесь!
– Ну, начинается…
– Чужеземцы, будь они неладны!
– Эй, я тебя знаю! Ты точь-в-точь похожа на нее!
– Ну, а я ее не знаю! И его тоже. И ты лучше к ним не лезь, не то, гляди, пихну тебя в чан с постельным бельем: небось мозги-то повыварит!
– Да ладно тебе!
Женщина подошла ближе, и Натан узнал в ее чертах приметы тех, других, людей – обитателей Маларкои.
– Ты – девчонка Госпожи. Глупышка, она же скучает по тебе! Давай-ка поскорее возвращайся домой!
Дашини не ответила.
– Нас с тобой обеих забросило далеко от дома, верно, милая? Правду я говорю?
– Покажи мне, где здесь выход.
– Тут все совсем не так, как в Маларкои, да? – Глаза прачки переполняло ожидание, рожденное чувством нужды и потери и страстного желания.
Выражение лица Дашини, однако, ничем не выдавало, что ей есть дело до чувств этой женщины, – девочка смотрела на нее так, будто та была куском дерева.
– Нам нужно идти. Скорее!
– Конечно-конечно, милочка. Небось соскучилась по дому-то! Представляю, как тебя там встретят! Подумать только!
Женщина вытащила руки из лохани с горячей водой – хотя от локтей и выше они были бледными из-за постоянного пребывания в помещении, ее предплечья багровели, словно отшлепанные задницы, и разбухли от бесконечной работы. Постучав себя пальцем по носу, прачка жестом показала Натану и Дашини, чтобы они следовали за ней.
– Он убьет тебя за это!
– Только если ты ему скажешь.
– А с чего ты взяла, что не скажу?
– А кто будет стирать мои простыни, если я помру, подумай-ка? Небось придется тебе!
Она подвела их к дыре в полу, через которую Натан некогда вылез вместе с обхватившей его руками Присси, и оттащила в сторону деревянную крышку. Бадья покачивалась над черной пустотой, подвешенная на проржавевшей цепи.
– Давайте быстрее, если не передумали. Если вернется Беллоуз, нам всем не миновать чанов.
– Плевать на Беллоуза! Ему бы только зад Господину лизать, да нос мешает.
Женщина захохотала. Натан с Дашини забрались в бадью.
– Время не ждет!
И они поехали вниз, в темноту.
LXXXVIII
Молотящие машины, скрежет шестерней, летящие искры, лужи Живой Грязи на полу – все тонуло в черноте, лишь края предметов были слабо освещены и подрагивали от сотрясавшего Подпол биения механизмов.
Дашини улыбнулась, блеснув зубами в свете искр:
– А ну-ка, прольем свет на происходящее!
Она повернулась, широко взмахнула руками – и в Подполе наступил день, где солнцем была она. Теперь все вокруг стало ясно видно, освещенное ее золотым сиянием: огромная, высеченная в скале пещера, в которой трудились механизмы Господина. Вся конструкция была пронизана трубами, которые качали Живую Грязь из чанов в уплотнители, где ее сжимали герметизированные поршни и откуда она ползла дальше густой пастой, вверх по трубам, пронизывавшим скальные стены и уходившим в глубь Особняка.
Раньше это зрелище заинтересовало бы Натана, ответило бы на вопросы, которые он безотчетно задавал себе в попытке понять мир. Теперь, стоя с падающими к его ногам червями, он хотел лишь убраться отсюда подальше.
– Туда! – Стряхнув только что народившегося червя, он показал в сторону лестницы, змеившейся между механизмами к двери в каменной стене.
– Бежим! Как только мы окажемся на свободе, я смогу перенести нас, куда мы захотим.
– К Цирку, – немедленно отозвался Натан.
– Только вот что, – проговорила Дашини, стоя с расставленными ногами, неподвижная, но напряженная, готовая ко всему. – Когда мы окажемся в городе, мы со всем этим покончим, да? Покажем Господину, кто здесь настоящий Господин! Согласен? Раздавим это яйцо!
Натану не нужно было напоминать обо всем, что он здесь видел, заставлять вновь переживать боль от того, что его вынудили сделать, призывать подумать о принесенных жертвах и совершенных предательствах, о его мертвом отце, о трущобных мальчишках, превращенных в противоестественных существ.
Тихо кивнув ей, он ответил:
– Согласен.
Интерлюдия
Множество разнообразных чудес доступно собачьему восприятию –
