гораздо больше, чем, скажем, те, которыми наслаждается человек. Поскольку чувства собаки и человека разнятся не только числом и интенсивностью, они и используются весьма по-разному. Подумайте о том, как человек стоит, выпрямившись: он думает, что такая позиция возносит его над землей, но ведь значительная часть происходящего случается вблизи соединения существа и мира, на уровне земли, а его чувства и без того достаточно скудны в сравнении с собачьими, особенно в отношении запахов. Такая недостаточность собственных возможностей служит причиной того, что человека зачастую отталкивают определенные ароматы, поскольку он не знает их происхождения и боится того, чего не знает. Поддаваясь своему страху и идя на всевозможные уловки, чтобы избежать того, что его вызывает – вплоть до вставания на задние ноги и расхаживания на них весь день, с опасностью повредить себе спину, – он отделяет себя от многих полезных, а возможно, также и прекрасных граней мира, ибо красота и польза далеко не всегда находятся в противоречии, и некоторые философы склонны даже увязывать одно с другим.
Подобная критика не может быть направлена на собак – по крайней мере, на весь их род: как правило, они с энтузиазмом исследуют источники всех запахов, как знакомых, так и незнакомых. Они утыкаются мордой в заинтересовавший их объект, втягивают в себя воздух – и один этот вдох привносит целую вселенную новых ощущений в их сенсорный аппарат, где эти ощущения сортируются, кодифицируются, осознаются и служат источником удовольствия. Люди в своем невежестве не признают этот факт, отказываются его понимать и предпочитают делать вид, будто их преданные спутники, рысцой бегущие рядом, есть нечто низшее и вульгарное.
А может быть, как раз наоборот?
Собаки, в отличие от людей, – животные общественные; они не имеют привычки представлять самих себя перед собой же в виде каких-то высших существ, но предпочитают относиться к окружающим в духе, способствующем всеобщему благополучию. А если бы они все же вообразили себя таковыми – лучшими, чем те, с кем им довелось делить этот мир, – то смогли бы увидеть в поведении людей много такого, что заставило бы их еще ухудшить свое мнение о них. Однако они этого не делают, и разве это не является знаком возвышенности чувств – когда некто отказывается обращать внимание на низшие аспекты жизни? И разве неверно и обратное – что навязчивое стремление видеть во всем вульгарность есть удел существ вульгарных? Итак, подобные обвинения не могут быть направлены на собак, поскольку они предпочитают игнорировать недостатки поведения своих «владельцев», вместо этого стараясь всегда вытаскивать других из грязи.
Одолеваемый размышлениями подобного рода, говорящий пес по имени Анаксимандр сделал глубокий вдох и принялся исследовать ароматы, неизбежные в заднем помещении трущобной распивочной, где он разорвал на куски одного из посетителей, окропив стены и пол его кровью. Анаксимандр сделал это, защищая свою столь недавно завоеванную свободу, но тем самым он возложил на себя обязательство такого рода, которое свободный пес должен исполнить, если не хочет заслужить дурную репутацию.
В помещении оставались запахи пятидесяти мужчин и по меньшей мере стольких же женщин. Перед внутренним взором Анаксимандра ясно вырисовывалась вся их стая: одни – больные и смиренные, другие – здоровые и сердитые, кто-то помешался в уме, кто-то ждет ребенка, кто-то трудится не покладая рук, кто-то скоро умрет, одних соединяют отношения, другие одиноки – и все это говорили ему их запахи.
В комнате присутствовали ароматы цвета их волос: сахарный – рыжеволосого мужчины, уксусный – тощей блондинки, восковой – жгучего брюнета. Чувствовались и пряные оттенки запахов их кожи. Гниловатый, говоривший о плохой печени, резкий, напоминавший о физических упражнениях; запах натруженных мышц, который можно было более или менее назвать соленым. Анаксимандр мог сказать, где эти люди побывали, насколько регулярно они посещают распивочную, живут ли они поблизости или забрели сюда из дальних кварталов города. Большинство передвигалось по одним и тем же улицам, день за днем копошась в Живой Грязи; у некоторых были причины посещать Торговый конец – такие приносили с собой дым горящего в каминах угля. Очень немногие хранили запахи других мест, помимо Мордью. Каждый из этих людей взаимодействовал с помещением по-своему: одни прислонялись бедрами к краю стола, другие протирали ботинками лысые пятна на ковре; одни заглядывали за картину на стене, чтобы посмотреть, что там, другие прижимались носами к оконному стеклу.
Учитывая обширность информации, имеющейся в собачьем распоряжении, а также соседство этой информации с точностью наблюдений и связь этих вещей с познанием, как и сходство между таким познанием с утонченностью чувств, – чем можно объяснить мнение людей о собаках как о существах «вульгарных», помимо невежества со стороны людей?
Более того, можно было сказать, что, помимо присутствовавших, комнату наполняла труппа актеров, чья пьеса давно закончилась, а занавес опустился (имея в виду тех мужчин и женщин, что когда-либо побывали в этой распивочной, но давно ее покинули), и тем не менее Анаксимандр обладал настолько живой памятью, что все, что они собой представляли, и все, что они делали в своей пьесе, было словно выжжено в его мозгу. Жизни этих людей накладывались на жизни тех, кто находился здесь сейчас, сосуществуя в одном и том же месте; каждый производил собственные действия в собственном времени, создавая собственный запах, и чтобы ощутить все эти запахи, ему хватило одного вдоха.
Все эти вещи он уловил за одно мгновение, словно перед ним положили сотню листов кальки, каждый с собственным изображением, один поверх другого, так что он мог рыться в них, листать их, отмечая, какое изображение темнее, а какое светлее; и все это в целом отражало мотивы и поступки людей, как находящихся здесь, так и давно ушедших; все рассказывало о мире, как он есть, и о том, как лично он, Анаксимандр, должен в этом мире действовать.
А люди не имеют понятия ни о чем подобном лишь потому, что не хотят использовать собственное обоняние! Ну и кто здесь «вульгарный»?
– Ну? – обратилась к нему хозяйка распивочной. – И чем же ты предлагаешь выплатить свой долг?
Она была больна: в ее черепе разрасталась злокачественная опухоль, которая давила на железу, выделявшую соки со сладким мускусным ароматом. Близость можжевеловых ягод, на которых женщина настаивала свой джин, скрывала этот аромат – по крайней мере, скрывала для брезгливого человеческого носа; для собачьего этот запах был яснее ясного. Анаксимандр предпочел держать эту информацию при себе, поскольку в сплетении запахов этой комнаты было что-то, напоминавшее о Натане Тривзе: его матери, его отце и их знакомых, а вместе с ними о
