— Я бы рад быть благоразумным, — вздохнул пассажир, — но задерживаться не могу: спешу к умирающему. Известие прислали прямо в колледж, директор сразу подписал мне разрешение отлучиться — я и так пропустил несколько дней.
— О, тогда извиняйте, сэр. К отцу спешите?
— Нет. К… ну да, к кузену. Джозеф Харпенден. Я называю его кузеном, хотя вообще-то мы гораздо более дальние родственники. Но кроме него у меня на этом свете больше никого и нет. — Голос юноши дрогнул.
— Да уж, паршиво, когда у человека нет родни, — сказал кучер с грубоватым сочувствием. И вдруг в его голосе прорезалось любопытство: — Джозеф Харпенден? Так что же, этот ваш родич, выходит — старый скряга Харпенден-черта-с-два, да?
Лицо юного пассажира вспыхнуло. Он молча кивнул.
— Ух ты! И что, правду говорят, будто он столь же богат, сколь и скуп?
— Честно говоря, я никогда не видел в его доме ни малейших признаков богатства, — сухо ответил юноша. — Сам же кузен все время говорил о своей бедности, из-за которой он вынужден жестоко экономить. Но со мной мистер Харпенден всегда был добр, приютил меня после смерти родителей, оплатил мое обучение в колледже — и, право слово, мне не подобает выслушивать, как о нем говорят неуважительно!
— Ваша правда. Молчу-молчу, сэр, — теперь кучер говорил уже без усмешки. — Ну а вот уже и трактир «Красный лев». Прибыли! Сходи, сынок — и, надеюсь, ты вправду еще застанешь старину Черта-с… э-э, мистера Харпендена в живых.
«Сынок». Ну надо же! Да, ему еще не исполнилось и шестнадцати, но в этом возрасте… ну… Короче говоря, в таком возрасте к джентльмену из хорошей, пускай и обедневшей, семьи надо обращаться «молодой человек»!
Вышеупомянутый молодой человек шагал по улице торопливо, но несколько скованно: в своей ветхой одежде он совсем окоченел за время поездки. Дом, куда он направлялся — старый особняк за околицей, — знал лучшие годы. Теперь он производил тягостное впечатление: размеры и архитектура заставляли вспоминать о временах, когда семья Харпенденов была одной из самых влиятельных в округе — но стены давно облупились, старинные дымоходы обрушились, в кровле зияли дыры, а некоторые окна были заложены кирпичом.
Слабые огоньки теплились только за стеклами окон первого этажа, да и то лишь кое-где, второй этаж был темен — и темен был примыкающий к дому старый деревянный флигель, в котором, собственно, и предпочитал жить старый Джозеф. Увидев это, юноша вдруг резко остановился, со всей отчетливостью поняв: ему все-таки не довелось застать своего последнего родича в живых…
Почему-то при этой мысли он ощутил не горе, а страх — темный, иррациональный. Но превозмог себя, взялся за тяжелый дверной молоток — и, дважды стукнув им по все еще прочным дубовым доскам, отступил на шаг в сторону, чтобы оказаться напротив «французского окна»,[88] за которым, как видно было сквозь щели ставни, горела свеча.
Юноша не знал, кто сейчас откроет ему, но в общем-то выбор был невелик. Когда он был здесь последний раз, в доме оставалось всего двое слуг. Так что к двери подойдет, конечно, или Элизабет, глуховатая седая кухарка, или неприветливый старина Питер, личный секретарь хозяина, год назад сменивший на этом посту покойного мужа Элизабет.
Однако к двери все никто не подходил, а сквозь ветхую ставню молодой человек услышал, что обитатели дома негромко, но, кажется, взволнованно переговариваются друг с другом. С большим удивлением он понял, что их не менее чем трое. Питер, кто-то смутно знакомый, но не входивший в число домочадцев, и наконец абсолютный незнакомец.
— Значит, в завещании… — прошептал последний.
— Вообще-то да, — скрипуче ответил полузнакомый голос, принадлежащий, как юноша сообразил только сейчас, мистеру Пиллингу, поверенному его родича. — Юный мастер Дик является единственным наследником дома и всего, что находится в нем.
— Само собой. Весь городок знает, что мальчишка — единственный наследник. Никто из нас и не собирается лишать его этих развалин и старой мебели. Вопрос в другом: вы как законник можете сказать — значение «всего, что находится в нем» как-то расшифровывается?
— Нет. Можете быть спокойны.
— Да все в порядке, сэр, парень и не знает-то ничегошеньки, — вмешался Питер. — Я, когда, значит, с ним речи вел, завсегда вздыхал вот этак: «Ох, Дик, вы ж, того-этого, не станете у меня выспрашивать, кудой хозяин свое достояние прячет? Не станете ж? А то его, бедолагу, и так-то каждый норовит облапошить, неужто ж и вы того же, значится, поля ягода?» Он завсегда краснел и с разговора сворачивал. Хотя… Краснеть-то краснел, а вот глазищами позыркивал — так что, может статься, нам и впрямь надо, того, поспешить, ежели уж мы трое, стал-быть, решили…
— Тс-с! У стен есть уши!
«А у окон тем более, — мысленно заметил Дик, — зато у вас с ушами точно проблемы, раз вы не слышали, как я в дверь стукнул. Хорошенькая история! Ну и что же мне теперь делать?»
Ответа на этот вопрос он не нашел. Поэтому так и продолжал стоять снаружи, превратившись в слух.
— Ладно. Ну а сам-то старый скряга хоть как-то дал понять, где он это прячет?
— Чтоб сказать да — так нет, сэр. Напрямую он об этом ни словечком не обмолвился. Только иногда, обиняком, с этакой вот усмешечкой пробрасывал: мол, все прямо перед глазами…
— Чтоб ему на том свете пусто было! — в сердцах высказался незнакомец. — Все, что «перед глазами», мы уже перерыли десять раз: ящики письменного стола, бюро, буфет… Пожалуй, надо искать как раз в самых дальних закоулках. А слова старого скупердяя — это обычная скупердяйская хитрость: чтобы еще и после смерти наследникам досадить!
— Пожалуй… — согласился поверенный. — Но нам в любом случае надо управиться до утра: мальчишка, возможно, приедет уже завтра.
И именно в этот момент тот, кого они называли «мальчишка», потерял равновесие — и оперся о ставню рукой. Только на миг, но этого оказалось достаточно: старая створка заскрипела.
— Тс-с-с… Кто это?!
Не оставалось никаких сомнений, что мгновение спустя окно будет распахнуто, — и Дик не успеет скрыться. Поэтому он, чтобы упредить неизбежное, осторожно постучал в ставню.
Трое мужчин одновременно выглянули в окно: мрачные, насупленные, встревоженные — но, кажется, испытавшие определенное облегчение от того, что видят перед собой Дика, а не кого-то вовсе постороннего.
— Ричард? — резко спросил мистер Пиллинг.
— Д-да, это я, — дрожащим голосом произнес молодой человек. — М-можно войти?
— Даже нужно. — Поверенный буквально втянул его в дом. — Что ты тут делаешь?
— Ну, я постучал в дверь — наверное, слишком тихо, и мне никто не ответил. А стучать громче мне не хотелось, ведь мой кузен болен и нуждается в…
— Твой, э-э, кузен уже ни в чем не нуждается, — сухо произнес законник. — Ты слишком долго добирался. Сегодня днем его тело было предано земле.
— Умер и уже похоронен?! — Дику не потребовалось много труда, чтобы изобразить потрясение и горе. — Я даже не успел с ним проститься… Значит, теперь я на свете совсем один!
— Не вполне, — прежним тоном ответил поверенный. — Отныне и до совершеннолетия я назначен твоим опекуном. Покойный мистер Харпенден взял с меня слово, что ты будешь окружен отцовской заботой, — и это слово я сдержу. Так что будешь жить у меня: этот старый дом слишком холоден и неприютен…
На последних словах его голос заметно смягчился.
— А… а где Элизабет? — пробормотал юноша, растерянно озираясь.
— Ей уже нечего тут делать. Так что она вернулась к себе… не знаю уж куда: жила же где-то, прежде чем поступить сюда на службу.
— П-правда? — Дику по-прежнему не приходилось имитировать растерянность: чувства его были неподдельны. — Ну… Наверное, мне все-таки лучше остаться здесь. По крайней мере, сегодня.
— Вот как? И почему же?
— Не знаю, — Дик пожал плечами, — но, в конце концов, дом не должен пустовать — а раз уж кроме меня не осталось никого, кто жил здесь раньше…
— О нет, мой мальчик! — В голосе законника теперь звучали подлинно отеческие обертоны, но взгляд был холоден и подозрителен. — Это, гм, жилище скорби — неподходящее место для юного создания твоих лет. Мы пойдем…
Он взял Дика под локоть и постарался увлечь его к выходу — но тот не сдвинулся с места.
— Мы пойдем… — с нажимом повторил мистер Пиллинг. По-прежнему безрезультатно. — Гм… — Поверенному стало ясно, что настало время сменить тактику. — Мэрфи, мой шурин, отведет тебя ко мне домой и поместит под надзор моей сестры, его супруги. Право же, сегодня ночью тебе не следует оставаться без присмотра.
(«По пути расспроси его», — это законник произнес одними губами. В обычных условиях Дик никогда бы не разобрал его слов, но сейчас он настороженно следил за всем.)
