— Уже снял, все вкалывают в звеньях, — сказал Павел. — К вечеру еще пару машин выгоним. Восемь штук будет.
— Вот что, Терновой. К вечеру чтобы двенадцать тракторов — под твою ответственность! Созывай людей.
Аврал — родная стихия Максима Александровича, в такие минуты Стокопытова не с кем сравнивать. Он хватает списки слесарей, рыщет глазами, подбирая годных на вождение тракторов.
— Ворожейкин, Меженный, Тараник, Бесфамильный… Э-э, черт! — Карандаш тычется в фамилии, пробегает одну за другой. Нужно двадцать четыре человека, чтобы все двенадцать тракторов гремели по трассам безостановочно, круглые сутки, двое и трое суток подряд. Мало людей! Усталые глаза Максима Александровича упираются в лицо Павла: — Ну, кого еще? Ты их всех знаешь!
Две, три, пять фамилий… Еще не хватает двух подменных водителей. Откуда взять?
Звенит телефон. Первая жертва: замерз человек в пути. Сломалась лыжа в лесу. В конторе повисает нехорошая тишина, и кажется, что все еще надсадно звенит охрипший телефон. Эра Фоминична склоняется к столу, бухгалтер Васюков нервно шелестит какими-то бумажками. За окном, наполовину заваленным сугробом, ходят мутные вихри.
— Ну, что будем делать? — В голосе Стокопытова медь.
— К Селезневу поеду я сам, — негромко говорит Павел, с ненавистью глядя на кипу нарядов. — Без подсменного. Двое суток выдержу. За мной пойдет с угольником Меженный, тоже один. Справимся, Максим Александрович.
Стокопытов чувствует, что железный обруч понемногу освобождает сердце. Можно дышать, черт возьми!
С хрустом, выламывая ножки венского стула, поворотился к табельщице:
— Подосенова! Бригадира плотников! Ильина мне, ж-живо!
Пришел Ильин.
— Сколько угольников в резерве?
— Четыре сделали.
— Четыре! Чтобы к вечеру было шесть! Под твою ответственность! Ясно? Бульдозеры пойдут сами по себе.
Ах, как хорошо смотреть на Максима Александровича, когда он в родной стихии!
— Терновой! Кого можно снять из механического в прицепщики? Токаря не загружены? Валяй скажи Кузьмичу! Сбор в пять вечера. Р-развинтились тут! Да не забудь в балки дров заготовить и еду чтобы не забыли. Давай шуруй.
Спустя час Павел пошел домой переодеваться. В красном уголке Надя собрала девчонок из механического, там было шумно.
К четырем часам дня на белом дворе оглушительно ревели двенадцать дизелей, дымили железными трубами теплые балки на санях и угольниках-снегочистах, грудились бочки с горючим.
А снег все валил и валил.
Костя Меченый, в полушубке, в новых серых валенках, помог Павлу затащить в балок тяжелый ящик с провизией, спросил усмешливо:
— А прицепщицу какую облюбовал?
— Найдем, — весело сказал Павел и пошел в отдел кадров.
В огромном овчинном тулупе, в ватных штанах и старых мазутных валенках с загнутыми носами, он едва протиснулся в узкую дверь. Бросил полевую сумку у порога.
Надя стояла у окошка, прижавшись лбом к переплету. Отогревала дыханием светлый пятачок в замороженном стекле. На ней было великолепное лиловое платье с удлиненной талией, а на ногах, обтянутых прозрачным капроном, большущие, очень неподходящие к платью, губастые башмаки с ремнями и медными пряжками. Они напоминали футбольные бутсы.
Платье показалось Павлу очень знакомым, он хотел даже спросить, не купила ли она его у Эры Фоминичны. Но сейчас его удивило другое.
Он же твердо рассчитывал, что Надя тоже готовилась в дорогу. Она ведь собирала девчонок-токарей в красном уголке, горячо убеждала их броситься на борьбу со стихией. По его понятиям, само собой разумелось, что она и сама покажет пример. Тем более что и трассы ей знакомы по старой диспетчерской службе, да и ехать есть с кем. Забралась бы к нему в кабину, посмотрела хоть, как он умеет развернуться на этой тупорылой умной машине. В тулуп завернулась бы.
Но по всему видно, Надя никуда не спешила. Павел малость смешался.
— Н-ну как? Сагитировала девчонок? — спросил он.
— Едут.
— А ты?
Надя пожала плечами.
— Двенадцать человек же надо. Всех желающих некуда девать.
— Та-а-ак. А я думал… — Павел хотел сказать, что она напрасно оказалась тринадцатой, что поездка у них вышла бы хоть куда, вроде свадебного путешествия, но вовремя сдержался.
А Надя картинно повернулась у окошка и сказала с возмущением:
— Ну что ты думал? Ты всегда очень странно думаешь, Павлушка. Сам посуди, не могу же я навесить замок на отдел кадров, умчаться в тайгу на трое суток?
Павел присел на свободный стул, повесил шапку на колено. Надя говорила сейчас резонные слова, и он в который раз оценил ее красоту и стройность, которых не могли испортить даже модные опорки с желтыми бляхами.
— Сам посуди. Люди едут в контору с участков, у всех нужды всякие в отделе кадров, а я замок здесь навешу. Что они скажут-то по этому случаю?
— Это ты верно, — как-то неопределенно сказал Павел.
— Сообразил наконец? А между тем…
Надя прошлась по кабинету, скрестив на полной груди обнаженные руки, озабоченно хмурясь. Она порывалась заговорить о чем-то важном, но явно неподходящем для этой минуты. Недаром же она, поджидая его, нахолодила лоб, пока удалось отогреть дыханием морозную роспись на оконном стекле. Недаром он застал Надю в какой-то грустной сосредоточенности.
— Что «между тем»? — насторожился Павел.
— Ну… тебе тоже не стоило бы уезжать. Вчера Пыжов разговаривал с директором и прямо сказал, что с тобой поторопились, не надо было утверждать, мол, после испытательного срока. Гад такой! Я сама слышала, директор как раз меня позвал.
— Ты ж говорила, что он умнейший человек! — от души рассмеялся Павел.
— Умнейший — кто же спорит, только гад!
Надя вдруг навалилась грудью на стол и, протянув руки, вцепилась в шубный рукав Павла.
— Ох, Павлушка! Съедят же они тебя, ну как ты не понимаешь? Куда ты только смотришь, что делаешь? Ткач написал заявление, будто ты ввел уравниловку, ругаешься с рабочими, как извозчик. Теперь заносы расчищать тебе загорелось, а что за спиной творится — не видишь.
— Да там и смотреть нечего. Мура! — дурашливо отмахнулся Павел.
Надю обидела его усмешка, она снова попыталась взять себя в руки. Достала из ящика какую-то бумагу.
— Не понимаешь или не хочешь понимать? Так ведь заставят! Вот, получили предписание о сокращении штатов. Со второго квартала. Пока еще ничего не известно, но сократят, по-видимому, у вас должность экономиста.
— Давно пора! — обрадованно привстал Павел. Шапка свалилась с коленей.
— Обрадовался! Ведь Эру же сократят!
— И правильно!
Надя всплеснула руками.
— Ну, ты просто олух, прости меня, грешную! Неужели не ясно, что она будет претендовать на твое место? Она старый работник, а ты новичок, без году неделя. Ведь для этого Пыжов и собирает все твои достижения в одну кучу. — И крикнула с надрывом, с нескрываемой обидой: — Мне, наконец, надоело думать за двоих! Что ты за человек?!
Павел пораженно опустился на стул, вслепую шарил рукой в поисках шапки.
— Во-он что! — присвистнул он. — В нашей пожарке и в самом деле голову можно потерять. Ну… а если, к примеру, освободится должность управляющего трестом, она тоже согласится занять вакансию?
— Не городи чушь!
— Ну да. В плановиках она сидит, потому что там делать нечего. Подбить человеко-дни, составить сводку и Майка Подосенова сумела бы, да оклад для той больно велик, не потянет она его. А в нормировании знать кое-что надо, там не отсидишься с ученым видом.
— Ну, работать, как ты, вовсе не требуется, — досадливо поморщилась Надя. — А рабочие листы расценить она сумеет не хуже любого.
— Да кто она по специальности-то?
— Медсестра.
— Что-о?
Ей-ей, впору свалиться со стула. Павел захохотал раскатисто, басовито, как смеялся, бывало, на трассе и как ни в коем случае не полагалось ржать в конторе.
— Чего веселишься? Есть закон: работать по способности. Зачем ей делать перевязки за пятьсот рублей, если она может получать на иной должности тысячу?
— Так чего же она маху дала? В Большом театре конкурс на солистов — басы и меццо-сопрано! Денег — куры не клюют!
— Не городи. Жить не умеешь!
Надя Порывисто раскрыла картотечный ящик и протянула ему трудовую книжку Эры.
Это был поразительный и поучительный в своем роде документ, заверенный внушительными печатями.
Павел не то что читал — он подробно изучал записи. Тут вся жизнь человеческая была как на ладони.
Вот Эра закончила медицинский техникум. Вот вышла замуж и немедля переменила скромную работу фельдшера на более выгодную д о л ж н о с т ь инженера по технике безопасности. Понятно было, почему с 1941 года ее заинтересовали проблемы хлебопечения — здесь она числилась «инструктором» — и почему в конце 1953 года пришлось расстаться с должностью начальника секретной части.
