Но в 1930 году Кремль «мелочами» уже не занимался. Большевики перестроились. И требовали такой же перестройки от остальных граждан страны.
14 ноября газета «Вечерняя Москва» уверяла читателей:
«Трудность перестройки Сельвинского осложняется тем, что он маскируется под перестроившегося».
15 ноября «Литературная газета» продолжала топтать поэму «Декларация прав поэта»:
«Новая политическая декларация Сельвинского не допускает перестройки, это новая попытка уйти от решения актуальных проблем.
Идеология конструктивизма в целом непримиримо враждебна марксизму-ленинизму, против него своим остриём направляется».
А поэт Николай Асеев в «Комсомольской правде» (№ 284) назвал новую поэму Сельвинского «кулацким выступлением», написав:
«С предельным отвращением и гадливостью прочёл я в номере “Литературной газеты” “Декларацию прав поэта” И.Сельвинского. Смесь паршивого интеллигентского самолюбования с самоковырянием, которыми заполнила она чуть ли не всю газетную полосу, не смогла бы сама по себе послужить поводом к этому письму. Но самолюбование это приправлено обывательскими плевками на могилу величайшего поэта пролетарской революции, а самоковыряние переходит в маниакальные взвизги одержимого припадками величия (“Но я вас ещё не раз поведу за своим конём полководца”)…
Сельвинский пытается всячески шельмовать методы революционной поэтической работы Маяковского, квалифицируя всю огромную деятельность Маяковского-агитатора как халтуру и “демагогитки”…
Моя фамилия (как члена редколлегии “Литературной газеты”) оказалась под номером газеты, в которой в годовщину Октября великого поэта революции обзывают жандармом.
Я требую от РАППа расследования.
Николай Асеев».
17 ноября «Литературной газете» пришлось поместить на своих страницах (рядом со злыми шаржами на Сельвинского) своё мнение о его новой поэме:
«Сельвинский считает возможным или даже необходимым вести свою пропаганду со стороны, не участвуя в строительстве эпохи. Это становится пропагандой взглядов, ничего общего с “сознанием творящего класса” не имеющих».
И бывший глава Л ЦК Сельвинский понял: надо срочно доказывать всем, что его взгляды полностью согласуются с «сознанием творящего класса».
В это время центральные советские газеты уже с ожесточением травили арестованных экономистов Николая Кондратьева и Александра Чаянова. 19 ноября 1930 года «Вечерняя Москва» известила читателей, что состоялся…
«…митинг протеста писателей против вредителей “пром” партии».
Газета «Правда» уточнила, что писателями, принимавшими участие в этом митинге, были Борис Пильняк, Всеволод Иванов, Иуда Гроссман-Рощин, Илья Сельвинский и Виктор Шкловский. И что они вынесли единодушный приговор подсудимым:
«Вредителям – расстрел!»
«Вечёрка» к этому добавляла:
«– Шахтинцы, чаяновцы, кондратьевщина – это пунктир одной и той же линии, – говорит поэт Сельвинский».
Суд над арестованными экономистами ещё не состоялся, террора в стране ещё не было, а писатели и поэты уже требовали начать расстрелы.
Юсуп Адрахманов записывал в дневнике:
«25.11.1930.
Сегодня начался процесс контрреволюционных вредителей из “Промпартии”. Шагаем вперёд, несмотря ни на что, к намеченной цели, к социалистическому обществу. Какое счастье жить в такое время, бороться за дело социализма».
Главой «Промпартии» был объявлен директор Всесоюзного теплотехнического института, член Госплана и ВСНХ профессор Леонид Константинович Рамзин. Все восемь обвиняемых процесса «Промпартии» признали свою вину, сообщив суду, что в случае своего прихода к власти собирались сформировать контрреволюционное правительство.
Через три года в одной из своих статей Корнелий Зелинский с возмущением писал о поэте Джеке (Якове) Моисеевиче Алтаузене, в дни процесса выступившим со стихотворением «Сон перед юбилеем ОГПУ», в котором говорилось…
«…что конструктивисты как литературные агенты Рамзина идут с трёхцветным знаменем после свержения советской власти».
Юсуп Адрахманов:
«26.11.1930.
Вечером был с М. у Лили. Там же встретил Виталия Примакова…
28.11.1930.
Печать за последние дни перестала прорабатывать Б, Р и Т. Огонь сосредоточен на группе С-Л. Последних, очевидно, хотят разгромить вдребезги, а что сделают с первыми известно, видимо, одному “богу” на Старой площади. Замечательное решение вопроса партией!»
Подвергшихся «проработке» некие «Б, Р и Т» – это Николай Иванович Бухарин, Алексей Иванович Рыков и Михаил Павлович Томский, уже изгнанные из членов политбюро лидеры «правого уклона» (так назвал их Сталин). А «С-Л» – это Сергей Иванович Сырцов и Виссарион Виссарионович Ламинадзе, создавшие, по словам Сталина, «право-левацкий блок».
А теперь (хотим мы этого или не хотим), но, раз уж речь пошла о новом десятилетии, в нашем рассказе должны появиться…
Новые герои
Первого героя, с которым нам предстоит познакомиться, звали Иван Михайлович Москвин. Писатель Лев Эммануилович Разгон в книге «Плен в своём отечестве» пишет:
«У него было совершенно обычное и не очень характерное лицо, на котором выделялись только глубоко сидящие глаза и маленькая щёточка усов. Да ещё был у него совершенно бритый череп. Своей “незаметностью” Иван Михайлович гордился… И говорил: “Революционеру не следует хвастаться тем, что он много и долго сидел в тюрьме. Это – нехитрое дело. И – пропащие годы для партии”…
Он превосходно знал латынь. Не только любил читать любимые им латинские стихи, но и свободно разговаривал по-латыни… И математику хорошо знал и любил в свободное время решать сложные математические головоломки».
Иван Москвин заведовал Организационно-респредели-тельным отделом ЦК ВКП(б).
Лев Разгон:
«Орграспред ЦК был самым могущественным в могущественном ЦК… Орграспред ведал всеми кадрами: партийными, советскими, научными… В этом “могущественном” Орграспреде его заведующий стал могущественнейшим человеком».
Этот «могущественнейший человек» когда-то занимал второе место в ленинградской партийной иерархии. А занимавшего в ней первое место Григория Зиновьева он, по словам Льва Разгона:
«…очень не любил. Даже не то что просто не любил, а презирал».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
