— Думаю, полминуты... Может, несколько больше...
Никто не мог ответить точно, сколько времени имел в своем распоряжении вор. Одни говорили: секунд двадцать, другие — около минуты. Данько считал, что тридцать — тридцать пять секунд. И вот Балясный подтверждает это.
Полминуты — совсем не много, и расчет у вора должен быть точный.
— Когда свет потух, никто не подходил к окну? — спросил майор. — Ведь только около вас было открытое?
— Да, единственное открытое окно. И по-моему, никто в темноте ко мне не приближался.
Хаблак подошел к столу, на котором вчера стояла скифская чаша.
— Пересядьте, пожалуйста, на тот стул, где сидели вечером, — попросил он.
Балясный почему-то жалобно вздохнул и пересел — осторожно, на край стула.
Майор прикинул на глаз расстояние от стола до окна.
— Приблизительно четыре метра, — констатировал он. — За тридцать секунд вполне можно было тихонько подбежать к столу, схватить чашу и выбросить ее в открытое окно?
— Можно, — подтвердил директор.
— И я так думаю. — Хаблак сел на какой-то стул у стены, посмотрел на часы, выждал три-четыре секунды, порывисто вскочил, подбежал к столу, сделал вид, что схватил что-то на нем, повернулся к окну, еще шаг, размахнулся, будто что-то выкинул в него, и поглядел на часы. — Еще шесть секунд... Вместе десять. Накинем еще три-четыре секунды, чтобы незаметно вернуться на свое место. Даже толкнуть соседа, чтобы потом подтвердил: сидел все время и не поднимался со стула.
— Рискованно, — возразил директор, — мог промахнуться, разбить окно, наделать шума.
Балясный как-то виновато улыбнулся и прибавил:
— Никто не мог выбросить чашу в окно.
— Это почему же? — резко повернулся к нему Хаблак.
— Потому что окно на это время закрыли шторой. Точнее, все окна. Хоролевский демонстрировал фильм, а на улице — фонари...
— Но может быть, закрыли не совсем? — У майора еще тлела какая-то надежда.
— Ну осталась щель приблизительно в ладонь. — Балясный поднял мягкую вспотевшую руку. — В такую щель чашу еле просунешь. А я там все же сидел рядом и непременно бы заметил...
У Хаблака на секунду шевельнулась неприязнь к этому брюхану: первая версия сразу лопнула как мыльный пузырь — и следа не осталось.
Но почему он сердится на Балясного? Благодарить надо человека за то, что расследование не пошло ложным путем! Сколько времени могли бы потерять понапрасну!
«А если он сам? — на мгновение шевельнулась мысль, но майор сразу же отбросил ее как недостойную. — Если бы Балясный был причастен к краже чаши, непременно ухватился бы за Зозулину версию, она, так сказать, работала на него. Да и какой умный вор даст заподозрить себя сразу?» А то, что он имеет дело с человеком умным и дальновидным, Хаблак чувствовал интуитивно — конечно, он продумал свои действия, и не один.
Хаблак отпустил Балясного. Директор смотрел на него вопросительно, однако что мог сказать ему майор? Что расследование пока фактически не сдвинулось с места?
В кабинет заглянул Петренко. Хаблак посмотрел на него с надеждой, однако парторг в ответ лишь пожал плечами. И все же он принес добрую весть.
— Кажется, мы нашли, откуда украден этот злосчастный штепсель, — сообщил он, правда, не очень уверенно. — Из лампы Юхима Сидоровича.
— Крота? — быстро уточнил Хаблак. — Завхоза?
— Именно так, — нагнул голову Петренко, — и Данько там сейчас выясняет отношения...
Хаблак не дослушал его: выскочил из кабинета и быстро направился в каморку завхоза. Еще на подходе к ней услышал возбужденные голоса и покачал головой: зря, ох зря Данько ругается с завхозом — тоже мне доморощенный следователь, и зачем вмешиваться не в свои дела?
Крот сидел, прижавшись к прямой спинке стула, очки у него сдвинулись на кончик носа, смотрел близоруко и с любопытством, даже протянул руки вперед с растопыренными пальцами, словно собирался защищаться или, по крайней мере, не подпустить к себе разгневанного Данько.
А тот держал в руке лампу, покачивая ею, и длинный черный шнур извивался как гадюка.
— Какой штепсель? Чего цепляешься ко мне? Тебе штепсель нужен? Вместе с лампой? — Глаза у Крота блестели гневно. — Бери и катись ко всем чертям!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Хаблак не совсем вежливо отобрал у Данько лампу. Примостился на ящике напротив завхоза. Данько и Петренко стояли в двери, отгораживая ее от коридора.
— Понимаете, майор, — начал Данько, — издательство закупило новые настольные лампы года четыре назад. Все они с черными штепселями, а тут — коричневый. И явно новый.
Хаблак осмотрел штепсель. Действительно, новехонький, контакты даже поблескивают желтизной. Спросил:
— Починяли недавно?
Завхоз говорил раздраженно, брызгая слюной:
— И вы такой!.. Я уже говорил Данько, знать не знаю и ведать не ведаю. Ну чего прилепился с этим штепселем?
Хаблак вытащил из кармана завернутый в платок черный штепсель, найденный на клумбе. Показал завхозу.
— Его кто-то выбросил вчера вечером через окно во двор, перед этим испортив им свет в издательстве.
Глаза у Крота округлились.
— Вот оно что! — испуганно воскликнул он. — И вы считаете, что он от моей лампы?
— Возможно.
— Я не менял штепсель.
— Кто же?
— Если бы знал...
Хаблак внимательно осмотрел обгорелый штепсель.
— Тут сохранились отпечатки пальцев, — сказал он и сразу же поправился: — По-моему, сохранились, отдадим сегодня на экспертизу. И придется взять отпечатки ваших пальцев, уважаемый Юхим Сидорович. Прошу вас приехать сегодня в городской угрозыск.
Завхоз сразу поник.
— Ну а если мои отпечатки? — спросил он.
— Значит, ты, старый черт, испортил вчера электричество, — воскликнул Данько раздраженно. — А сейчас придуриваешься.
Хаблак остановил художника коротким решительным жестом.
— Кто вам дал право обижать человека, Петро? — укоризненно спросил он.
— Может, я не прав? Так кто же еще? Он сделал «жучка», а потом выбросил его. Думал: концы в воду, а мы нашли!
— Если на штепселе действительно отпечатки пальцев гражданина Крота, — сказал Хаблак серьезно и с оттенком официальности, — то это будет свидетельствовать только о том, что штепсель от его лампы. А кто сделал «жучка», узнаем.
Завхоз поднял вверх палец.
— Слышишь разумного человека, Данько? — спросил он с вызовом. — Не говори вор, пока за руку не схватил!
— Схватим, — пообещал Данько с вызовом, но Петренко нажал ему рукой на плечо, призывая успокоиться.
— Ваша комната запирается? — спросил Хаблак Юхима Сидоровича.
— Конечно. Все комнаты в издательстве запираются.
— И ключи висят на доске у вахтера?
— Да.
— А бывает, что вы выходите, не заперев за собой дверь?
— Конечно, зачем же каждый раз запирать? У меня стол да стул, больше ничего. Кладовку запираю, там издательское имущество, его надлежит запирать, а тут что? Тут ничего не возьмешь.
— Никому не одалживали лампу?
— А у нас во всех комнатах есть. Чего-чего, а ламп хватает.
— Может, кто-нибудь сам взял?
— И я так считаю. Взял и заменил штепсель.
— Ты нам голову не задуряй! — не выдержал Данько.
Хаблак вынужден был одернуть его.
— Очень прошу вас не мешать, — попросил он.
— Но это же прямое доказательство: штепсель с его лампы!
— Не прямое, а косвенное. Обвинение не может опираться на такие доказательства.
— Мне ваша юридическая эквилибристика ни к чему!
— А я — представитель закона и прошу его уважать! — неожиданно рассердился Хаблак. Он взял у завхоза газету и завернул в нее лампу. Увидев из-за плеча Петренко возбужденное лицо Зозули, подумал: разнюхал лейтенант что-то. Извинившись, встал с ящика.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Данько смотрел на него разочарованно, наверное, думал, что майор если не задержит Крота, то применит к нему какие-то санкции, возьмет хотя бы подписку о невыезде. Но Хаблак только и сказал:
— Так я прошу вас, Юхим Сидорович, этак через час заскочить к нам. Адрес знаете.
