Вот, мы пришли в каминный зал и, когда Милиния, Барт и окружающая их детвора спустились из разноцветной башни, их встретил уже полностью накрытый праздничный стол.
Поздно ночью, вернувшись в свой апартамент, я спросил у Эвелин:
– Откуда у нас столько цветных фонарей? Давид привёз незаметно?
– О нет, Томас! – ответила она, лучась счастливой улыбкой. – Это наше собственное «Шервудское» стекло.
Десятое августа
Мало кто в то утро остался в замке. Карета за каретой – ехали и ехали в Бристоль обитатели «Шервуда». Луис с самого утра, властным распоряжением потеснив корабли купцов, освободил место у мола, чтобы «Дукат» мог пришвартоваться непосредственно к берегу, а не перевозить команду и пассажиров в шлюпках. Дамы поднялись в таверну, к Алис, а Гювайзен и обнаружившая вдруг очевидную склонность к воспитанию детей Кристина Киллингворт вывели детскую компанию на тот самый освобождённый квадрат мола. Здесь они принялись устанавливать пушку и флагшток.
Вместе с Луисом, Давидом и Готлибом мы тоже поднялись по каменной лестнице и принялись устанавливать кирпичные шпалеры для углей, над которыми скоро должны были возлечь удивительные в качестве вертелов шпаги.
Проинспектировали места для благородных гостей, места для музыкантов и остались довольны. Ну и, не в силах справиться с нетерпением, притопали в гавань.
Ждали больше часа, и вместе с нами ждала огромная, без преувеличения, – огромная толпа горожан, портовых рабочих, матросов. Легенда адмиралтейства, «Дукат», должен был сверкнуть парусами со стороны моря!
И он сверкнул. Едва только показались высокие белые пирамиды, как все собравшиеся принялись кричать и размахивать руками, платками и шляпами. Брюс и Готлиб зарядили кулеврину – и бахнули. И, охватившись общим азартом, снова зарядили – и снова бахнули, и так стреляли до самого входа корабля в гавань. И здесь, уже хорошо различимый, такой родной Оллиройс четырежды повернул своё длиннорылое колесо, и над гаванью прокатились четыре гулких пороховых удара.
Стоун, в зелёном камзоле, сверкающем золотым позументом, стоял у борта. Матросы, летая по вантам, втугую обтягивали паруса. С юта и бака метнули канаты. Десяток допущенных Луисом портовых грузчиков их тотчас подхватили и, набросив петлями на причальные кнехты, стали тянуть. «Дукат» мягко ткнулся бортом в навешенные на камень мола джутовые маты.
Однако на корабле не спешили отворить фальшборт и выдвинуть трап. Напротив, и все матросы, и Стоун исчезли! Хорошо понимая, в чём дело, мы с Готлибом переглянулись и сняли свои торжественные камзолы. И, оказавшись в знаменитых шёлковых, алых рубахах, приняли на себя стрелы выкриков – и радостных, и завистливых, и удивлённых. И вдруг на верхней палубе полыхнуло алым огнём! Над толпою взметнулся приветственный вой. Отворился фальшборт, и выдвинулся трап, и ткнулся в серый каменный мол. Нетвёрдо ступая, первым сошёл Энди Стоун. Остановился у края трапа и замер. И за ним быстро сбежали все матросы команды – в рубахах из знаменитого, пробитого пулями шёлка. Ловко и слаженно выстроились в длинную шеренгу. И только тогда Стоун, продолжая слегка раскачиваться, подошёл ко мне и вознамерился отдать рапорт. Но я не стал слушать. Просто шагнул и крепко обнял его. Потом, стянув с головы и отдав Стоуну треуголку, поспешил к команде. Под размеренный стук кулеврины по очереди обнимал матросов и в сильнейшем волнении бормотал:
– С возвращением, братцы! С возвращением, братцы…
И вот, закончив приветствия, с удивлением увидел за фронтом шеренги людей в партикулярной одежде.
– Ах ты!… – пробормотал я и шагнул к Клаусу.
Вспыхнув улыбкой, он также шагнул навстречу.
– Рад видеть тебя, дух острова Иуга-э-дугу!
– И я рад видеть тебя, капитан!
– Сиреневый Абдулла, – представился мне разодетый в цветные шелка очень смуглый человек.
– Салам алейкум! – сердечно поприветствовал я его. – О, сколько мне про тебя Бэнсон рассказывал!
Поклонившись, разноцветный человек отступил и…
– Вот это сюрприз, – прошептал я. – Доброго здоровья, Ваше величество кот!
И сердечно обнял Пантелеуса с его седоголовым котом, устало восседающем на плече.
Последним в этой маленькой линии стоял невысокого роста человек в чёрном плаще, шляпе, в глухой чёрной маске. Рукой, скрытой под перчаткой с широким раструбом, он протянул мне плоский, в четверть ладони, медальон на цепочке. И, когда, вращаясь, медальон повернулся ко мне лицевой стороной, я увидел пляшущего гнома, на зелёной траве, в красной рубахе, под желтоватым солнцем. И, с невыразимой радостью распахнув руки для объятий, прошептал:
– Гэри!…
Она сдёрнула маску вместе со шляпой и, тряхнув пролившимися на плечи рыжими волосами, кротко, как ребёнок, приникла к моей груди.
– О, сколько сегодня будет воспоминаний!
– О да!
И так, держа её за руку, я выбрался из-за спин алой команды и остановился и взглядом указал вверх. Все матросы мои, и Гювайзен с Кристиной, и дети, и встречающая толпа повернули головы и увидели, как с длинной белой стены стоящей на вершине каменистого холма новой таверны спадает огромный холст и открывает крупные красные буквы:
«Бэнсон иди домой».
Вразнобой, устало ступая, команда двинулась за нами – мной, Гэри, Стоуном, Луисом… Толпа расступилась, и алый ручей потек вверх.
Перед зданием гостеприимно распахнувшей двери таверны стоял длинный стол. На нём – сотни две или три больших, в две пинты, глиняных кружек. У стола покоились две пузатые бочки. Уолтер и Мэри Бигль расположились по ту сторону стола. Я кивнул, и Уолтер провозгласил:
– Сегодня – необычный день! Сегодня каждый гость получит только одну кружку вина. Но – бесплатно!
И, каждый входящий в таверну, кто с радостью, кто с недоверием, нёс в руках две пинты бесплатного дорогостоящего вина.
В таверне, в центре, был составлен длинный стол – для команды. Перед каждым стулом стоял прибор, а на нём – белая картонка с именем. Матросы, оживлённо разыскивающие свои имена, занимали места.
Я заранее распорядился оставить на командорском столе несколько пустых картонок – на случай непредусмотренного появления кого-то из важных господ, – и случай произошёл!
Усадив всех, кого ожидал увидеть, я отправился с Луисом разместить важных гостей из адмиралтейства и магистрата.
Все расписанные места были заняты. Луис, как куратор территории, на которой находилась таверна, торжественно произнёс спич. Он сказали, разумеется, вызвал аплодисменты. Но весь огромный зал встал, когда в него внесли горячее блюдо! С криком и хохотом матросы разбирали боевые шпаги, на которых шипели куски румяного мяса.
