не носил, и этот дар предвидения положительно отравил мою жизнь. Одна из сотрудниц, хорошенькая, с пышными волосами, подошла к зеркалу, стоявшему в вестибюле, и, разговаривая с другой, небрежно подкрасила губы. Это было глупо, конечно, но, когда она ушла, я тоже подошла к зеркалу и увидела… Но кого же я могла увидеть, если не самую обыкновенную женщину среднего роста, смуглую, в неуклюжем платье, с загорелыми, хотя была уже середина зимы, руками и с обветренным, взволнованным от ожидания лицом?
Наконец мне надоело ждать. Я поднялась по лестнице и остановилась в галерее, которая шла вдоль площадки второго этажа. Куда пойти: направо или налево? Я выбрала – налево, потому что навстречу шел какой-то почтенный человек в пенсне и в белом халате.
– Простите… Я доктор Власенкова. Николай Васильевич назначил мне прийти в десять часов. Его еще нет. Могу я посмотреть институт? Разумеется, если это возможно.
– Пожалуйста, доктор.
Я думала, что он сейчас познакомит меня с каким-нибудь младшим сотрудником, который покажет мне институт, но он пошел сам. Мы заглянули в нарядный кабинет директора института Валентина Сергеевича Крамова, потом в одну из лабораторий, и Илья Терентьич – так звали моего нового знакомого – в общих чертах рассказал о работе этой лаборатории. Потом нам стали встречаться сотрудники, и тут я окончательно убедилась в том, что мне повезло: редкий из них не останавливался, чтобы справиться у Ильи Терентьича о его делах и здоровье. Но и он, по-видимому, относился к ним с таким же вниманием. В одной лаборатории он заботливо взял со стола пепельницу и вытряхнул в урну, стоявшую в коридоре. В другой, кряхтя, вытер тряпкой стеклянную дверцу шкафа, забрызганную чем-то белым.
Мы вернулись на галерею, и я уже собралась попрощаться и поблагодарить Илью Терентьича, когда внизу хлопнула дверь и вошел Заозерский – в распахнутой шубе, с палкой в одной руке, с портфелем в другой. Шуба была тяжелая, хорьковая, с хвостами. Сделав несколько шагов, он остановился, шумно вздохнул и стал снимать шубу. И вдруг – я не поверила глазам – мой спутник со всех ног побежал вниз по лестнице, взял из рук Николая Васильевича шубу и отнес ее в гардероб.
– Спасибо, Терентьич! Вот бисова шуба! Ей-богу, завтра же поеду на базар и продам. А, Таня! Здравствуйте, Таня.
Мы прошли в кабинет к Николаю Васильевичу, и через несколько минут я, как будто невзначай, спросила, в каком отделе работает Илья Терентьич.
– Терентьич? Это служитель наш. Замечательный человек, вы его еще узнаете!
Николай Васильевич считал меня – с полным основанием – своей ученицей и надеялся, что я пойду работать в Институт эпидемиологии, которым он руководил последние годы. Но недаром же по меньшей мере три месяца таскала я в сумочке вырезку из газеты «Известия»: «Институту биохимии микробов требуется опытный бактериолог». Все, чем я интересовалась в науке, вело меня именно в этот институт, или, вернее, в эту область знания, потому что институт открылся только два или три года тому назад. Вот почему в ответ на письмо Николая Васильевича, в котором он сообщил, что мой доклад поставлен в программу конференции, я послала ему эту вырезку и попросила рекомендацию – на вакантную должность был объявлен конкурс.
Андрею показался странным этот поступок, на который я решилась после долгих сомнений. «Ты бросаешь своего руководителя и у него же просишь поддержки, переходя к другому?» – написал он. Но я знала душевную широту Николая Васильевича и была почти уверена, что он не рассердится на меня. Так и вышло. Дело облегчилось тем, что Николай Васильевич был консультантом Института биохимии микробов и обещал присматривать за моей работой.
– Ну что, пошли к директору, Таня? – усмехаясь и теребя бородку, спросил он. – Страшно, а?
– Нет. Я не из пугливых.
– Да и я не из пугливых! А как увижу его пресветлые очи, ей-богу, так и тянет сказать: «С нами крестная сила!»
И, приняв серьезный, озабоченный вид, он повел меня к директору института, который – это сообщил нам тот же Илья Терентьич – только что прошел в свой кабинет.
Несколько дней тому назад я видела Крамова на конференции. Но то была мимолетная встреча, когда он сказал мне несколько любезных слов и ушел. Совсем другое было сейчас, когда, пожимая мою руку своей маленькой, со слабыми пальцами, почти детской рукой, Крамов внимательно всматривался в меня… Совсем другое!
– Приветствую вас, Татьяна Петровна! Как говорится, в добрый час, в добрый час! Николай Васильевич, вы еще не познакомили Татьяну Петровну с Лавровым?
– Нет.
– О, тогда это сделаю я. Но сперва мы поговорим, не правда ли?
– Да, вы поговорите, а я пойду, – сказал Николай Васильевич.
– Уже? А я полагал, что вы поможете мне, так сказать, войти в научную биографию Татьяны Петровны.
– Да какая там особенная биография, – вдруг с досадой сказал Николай Васильевич. – Способный человек, вот и все!
Он помрачнел, едва мы вошли, и так по-детски насупился, что как я ни была взволнована, но едва удержалась от улыбки.
Крамов проводил его и вернулся.
– Я читал ваши рекомендации, Татьяна Петровна, – начал он, предложив мне сесть и сам садясь в удобное, красивое кресло. – Доклад ваш на съезде я тоже слышал и, должен сознаться, был поражен…
Это была его манера – оборвать на полуслове, а потом кончить фразу совершенно иначе, чем ждет собеседник. Тогда я не знала этой манеры и наивно решила, что Крамов поражен значением моего открытия для советской науки.
– …Тем, что вам удалось сделать такую тонкую работу на сельском участке.
Я ответила, что в этом нет ничего особенного, поскольку зерносовхоз, в котором я работала, располагает хорошей лабораторией. Это было верно только наполовину! Но удивление Крамова по поводу сельского участка не понравилось мне.
