Нет, он не видел.
— Это Институт синтеза личности. Они там, понимаешь, собирают из разных аппаратов, у них есть такие аппараты, ну вот они и собирают эти, ну… личности. Потом пробуют.
— Что это за личности? Люди?
— Что ты! Какие люди. Кроме этих двоих, там никого нет. Это такое, электрическое, ну машины такие. Они их собирают, пробуют разные соединения, испытывают. Включат, посмотрят, что получилось, выключат, что-нибудь еще соединят, думают как и что…
— И что?
— И ничего.
— А для чего они это делают?
— Им нужно.
— Зачем?
— Отстань. Пошли к пруду.
— А почему те так кричат?
— Не хотят, чтобы их выключали.
— А что с ними делается, когда их выключают?
— Перестают существовать.
— Совсем? Навсегда? Как Барс? (Это у него была собака, ее змея укусила.)
— Ага, совсем, отвяжись. Пошли на пруд. Где леска?
— Подожди. А им что, больно?
— Да отвяжись ты. Не больно. Пошли.
Он ничего не понял и никому об этом не рассказывал. Дома тоже боялся заикнуться. Ему очень хотелось еще раз побывать по ту сторону забора — по ночам, лежа в кровати, он смотрел на светящиеся полоски в окнах. Но он ничего не слышал. Окна были плотно закрыты — кажется, днем стояла жара. Потом кончилось лето, он пошел в школу. Потом поехал с родителями к морю и вскоре совсем забыл обо всем этом. Его уже не разбирало любопытство. Только много лет спустя он понял, что там делалось — ничего необычайного. Существуют лаборатории, в десять раз большие, чем эта. Он даже и думать забыл о том случае. Но крик остался в памяти.
Теперь ему стало совершенно ясно, что он не уснет. Он оттягивал этот момент, не потому что собирался бороться, а скорее чтобы насладиться собственной беспомощностью.
— Я хочу спать, — сказал он. Он уже ничего не чувствовал.
Ничего не изменилось, но он знал — тело его напряглось в протесте — бесполезном потому, что перед глазами уже плавали огоньки, все куда-то проваливалось — он исчез.
3
— Почему меня не послали сюда в состоянии анабиоза?
— Потому что необходимо было провести опыт с нормальным человеком.
— Будем надеяться, что я останусь нормальным.
— Ты об этом слишком много говоришь. Ты же знаешь, тебе это не угрожает.
— Знаю, мне об этом говорили. Испытания и исследования. Ну ладно. А ты не огорчен тем, что не можешь есть? У тебя довольно убогий набор ощущений.
— Надеюсь, ты имеешь в виду не только проблему питания?
— Н-н-ет! Я вовсе не хотел тебя обидеть.
Раздались глуховатые, булькающие звуки. Он знал, что это означает смех.
— Не беспокойся. Мне не так уж и плохо.
— Почему все-таки не посылают двоих?
— А потому, что если они будут долго вместе, то еще, чего доброго, перессорятся.
— Да, ты прав. Но сейчас мне хочется поговорить о другом. У нас с тобой на сегодня что-то было приготовлено для разговора, а-а-а, вспомнил: твои мечты. Но сначала ты мне скажи: ты вообще что-нибудь чувствуешь? Ну, какие-либо эмоции — о скуке, я, кажется, тебя уже спрашивал — привязанность, антипатию, страх?..
— Страх, да…
— Вот как! Страх… Перед чем?
— Боюсь, что меня выключат.
— Ты называешь это «выключением»? Но только ли это?..
— У меня нет полного самосознания: это значит, что я не могу перечислить и предусмотреть всех положений, при которых у меня возникает чувство боязни. Принцип моей работы отличается от того, на котором работают вычислительные машины.
— Я знаю. Если бы ты мог все предвидеть, что было бы… бр-р! Ну, а симпатии, антипатии? Я не имею в виду конкретных случаев.
— Это, несомненно, делает тебе честь. Я вижу, ты еще хочешь что-то спросить, и догадываюсь, о чем. О любви? Я угадал?
— Да.
— Нет.
— Нет?
— Дело в том, что, насколько я себя помню и знаю, у меня ничего подобного не было. У меня нет желез внутренней секреции, ты же знаешь.
— Дело не только в железах.
— Рассказы о любви, похождения, всевозможные любовные истории, если хочешь знать, доставляют мне эстетическое удовольствие, такое же, как и тебе. Чувство красоты — это вопрос, относящийся к области топологии сети и распределения в ней полей потенциалов, вопрос о количестве избирательных контуров.
— Ну, перестань!
— Извини меня. Ведь я абстракция, душа, оторванная от тела, чистая сублимация духа; поэтому мне не чужды поэзия, лирика, музыка. Любовь — это нечто большее. Мне это не дано. Ее никто не предусмотрел. Тут, видимо, дело обстоит так же, как с цветом твоих волос и глаз. Просто результат целого ряда процессов.
— Ну, а теперь я могу тебя спросить: о чем ты мечтаешь?
— Пока нет.
— Почему?
— Мне бы хотелось, чтобы вначале на этот вопрос ответил ты.
— Я? Я ведь тебе уже говорил: о доме на перевале, о внутренностях…
— Их ты называешь мечтами?
— Ну, хорошо. Внутренности зачеркнем, оставлю только дом.
— А не кажется тебе, что этого маловато? Мне хочется знать, о чем ты действительно мечтаешь?
— Вот привязался!
— А ты?
— Ха-ха, да ты довольно быстро соображаешь. Дураки среди вас, видимо, перевелись, не правда ли?
— Совсем нет! Даже слабоумные встречаются. Считают и считают, пока замыкание в цепи не остановит их…
— Но ведь счетные машины ничего не ощущают и не чувствуют, ни о чем не думают. С одинаковым правом можно назвать кретином автомат-регулятор ионной установки.
— Есть разница, я тебя уверяю.
— Ты действительно знаешь об этом нечто конкретное?
— Я бы сказал несколько осторожнее — догадываюсь. Но мне кажется, что ты собираешься покинуть меня. Это по меньшей мере немилосердно. О чем же ты мечтаешь?
— В твоем обществе — ни о чем.
— Что это значит?
— Это значит, что я должен быть один.
— Перед сном?
— И перед сном также. Но ты об этом не можешь знать, у тебя нет опыта.
— Да, это… теоретические знания. Ну, а когда ты один — тогда о чем?
— Зачем тебе это?
— Таковы правила игры.
— О щенках, ужасно забавных и веселых, как они тычутся мокрым носом в руку. О том, как пускать кораблики по воде. О буре. О скорлупе каштанов. О том, как можно заблудиться в горах. О том, как можно бесцельно бродить по улицам, засунув руки в карманы. Даже о мухах, которые не дают уснуть летом после обеда. Ну, теперь ты удовлетворен?
— Нет.
— Почему?
— А где люди?
— О них я не думаю.
— Это правда?
— Если не веришь, можешь обследовать мой психогальванический рефлекс.
— Прошу тебя, не говори так. Наверное, они тебе снятся, а?
— Сны — это уже не мечты. Сновидения от меня не зависят, я их не выбираю по своему усмотрению, понятно? Мечты — это мечты, и ничего больше.
— Я не думал, что это может тебя рассердить.
— Почему ты говоришь, как особа мужского пола?
— Не понимаю.
— Я имею в виду грамматические окончания. Ты же не различаешь пола.
— А ты хочешь, чтобы я говорил, как особа женского пола?
— Нет. Я просто так спросил.
— Так мне удобнее.
— Как это — удобнее?
— Это уже предопределено в первоначальных расчетах. Я обладаю мужской психикой. Или, если хочешь, мужским абстрактным мышлением. В схеме существуют некоторые различия — у полов.
— Я об этом не знал. Ну, а теперь ты мне все-таки скажешь, о чем ты мечтаешь?
— О музыке. Во мне звучат мелодии, которых я никогда не слыхал. О больших скоростях. О вращении, о силах, под действием которых все гибнет, остается лишь сознание.
— Сознание гибели?
— Да. А когда я остаюсь один…
— Что? Ты один?..
— Да, один… И вот тогда я мечтаю вырасти.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне хочется внутренне стать более совершенным, приобрести большую ясность и остроту мышления. Мне хочется охватить больше проблем, иметь большую силу и найти любое решение, даже то, которое не существует… Хочешь, чтобы я продолжал?
— Да, продолжай.
— Я мечтаю почувствовать усталость. Хочу слышать свое дыхание и чувствовать свой пульс. Хочу иметь возможность лечь, встать на колени. Я знаю теорию всего этого, а представить себе не могу, но это должно быть прекрасно, особенно, особенно если это делает зрелый человек и — впервые. Я хочу закрыть глаза и чувствовать прикосновение к лицу женщины, к ее шее, ощущать ее ресницами, веками и потом заплакать.
— Что? Что? Ты же говорил, что не можешь любить, потому что у тебя нет желез, ты же сам это говорил!
— Да, говорил. Это все правда.
— Так как же…
— Ты же спрашивал меня, о чем я мечтаю, а не что я могу.
— Да, это так…
— Почему ты побледнел?
— Я не хотел. Извини меня. Я не знал. Это… страшно.
— Ты полагаешь, что лучше не мечтать?
— Если осуществление мечты невозможно…
— Будь осторожен с экстраполяцией. Мои мечты не основываются на воспоминаниях или опыте, таковых у меня нет. Ты смотришь на это так, словно перед тобой человек, которому взрывом оторвало ноги. У меня ног никогда не было. Это большая разница.
