Он некоторое время молчал, наслаждаясь эффектом рассказа, а затем своим окающим назидательным баском, полным скрытого юмора, с чувством, с толком, с расстановкой начал рассказывать новую историю:
— А вот несколько из другой оперы. Некогда существовал в нашем городе постовой городовой по фамилии Васильев, человек пожилой, но замечательный тем, что ловко умел спасать людей. Напрактиковался. Как увидит сверху, с бульвара, со своего поста, что кто-нибудь тонет, так сейчас же бежит вниз, бросается в Волгу и спасает. Верите ли — семнадцать человек спас. Знаменитость на весь город. Шаляпин в своем роде. А ведь, заметьте себе: самый простой, незаметный, необразованный городовой. Бывают же такие явления!
Однажды он спас единственного сына местного богача-миллионщика. Уж как был рад папаша, ни словами сказать, ни пером описать! Помилуйте: единственный сын, наследник, утешение в старости, надежда фирмы, продолжатель рода! Велел купец позвать к себе спасителя и говорит ему: ты, говорит, сам не знаешь, какое для меня благодеяние сотворил. За это я хочу тебя наградить по-царски. Ничего для тебя не пожалею. Хотя бы половину капитала. Требуй чего хочешь. Все для тебя сделаю.
— Покорнейше благодарю, — говорит, — ваше степенство, ничего мне от вас не надо, так как я спас вашего сынка не корысти ради, а по совести, а окажите мне великую милость, помогите, чтобы исполнилась заветная мечта всей моей жизни.
— В чем же твоя мечта? — спрашивает купец.
— Не знаю только, в силах ли вы, ваше степенство...
— Я все в силах! Говори.
— Хочу поступить в гимназию.
— Помилуй! — вскричал купец и даже засмеялся от крайнего удивления. — В гимназию, братец ты мой, маленьких детей принимают, ну, в крайнем случае молодых людей, а тебе ведь небось лет сорок.
— Сорок два-с, ваше степенство.
— Ну вот видишь. Как же ты будешь на одной парте с малышами сидеть? Кроме того, ты, так сказать, городовой, полицейский чин, какая же может быть для тебя гимназия? Тебя туда ни под каким видом не примут. Даже если я весь учебный округ подмажу и самому господину министру дам хабара. Нет, брат, это решительно невозможно, даже при моей силе. Проси чего-нибудь другого.
— Ничего мне другого не надо. Хочу в гимназию.
И только.
Уж как с ним купец ни бился, ничего не мог поделать. Уперся городовой на своем — и баста. Это, говорит, моя единственная мечта жизни.
Вы подумайте, дорогие товарищи: простой, обыкновенный городовой, а в гимназию захотел на старости лет! Вот ведь какие случаи с русским человеком бывают. Не что-нибудь, а мечта-с!
Он прослезился, вытер носовым платком глаза, откашлялся, сплюнул мокроту в специальную карманную черепаховую коробочку, защелкнул ее аккуратно и спрятал в карман. Затем вставил в длинный мундштук египетскую сигарету, вынув ее ногтем из зеленой пачки, закурил и стал глядеть в пыльный сад, который спускался несколькими террасами к серокаменному вулканическому берегу мглистого Неаполитанского залива, охваченного зноем.
Мы ждали продолжения, но он молчал.
— Ну, а что же потом?
— Вы про что? — спросил он с недоумением.
— Про этого городового.
— Ах, про Васильева. Да что же потом? Ничего. Утонул.
— Как утонул?! — воскликнули мы в один голос.
— Очень просто. Спасал восемнадцатого человека и утонул.
Слово «утонул» он произнес очень отчетливо и вкусно, с круглым ударением на «о», с двумя глубокими гласными «у» по краям, которые как бы вдруг окрасили все это влажное слово зелено-голубым цветом таинственных водяных недр, — и сейчас же, помахав перед лицом рукой, как бы желая разогнать вместе с синеватым дымком египетского табака досадные мысли, спросил:
— Между прочим, я вам никогда не рассказывал, как на Нижегородской ярмарке наши купцы поспорили с английскими?
— Нет, не рассказывали. Расскажите.
— Могу. Так вот, стало быть, поспорили наши русские купцы с англичанами, чьи приказчики — наши или английские — могут больше выпить. Заключили, знаете ли, грандиознейшее пари. Засим зафрахтовали пассажирский пароход, нагрузили его всеми видами крепких напитков и соответствующих закусок, отрядили две команды испытаннейших приказчиков — одну команду английскую, а другую русскую — и велели плыть на этом пароходе от Нижнего до Астрахани и все время пить. Кто кого перепьет и споит, та нация и выиграла. Как видите, условия простые и ясные. Вот пароход отправился вниз по матушке по Волге, а русские и английские купцы засели в отдельном кабинете лучшего ярмарочного ресторана и ждут телеграмм о ходе соревнования, которые обе команды должны были посылать с каждой пристани. Через некоторое время пришли первые телеграммы — от наших и от ихних — примерно одинакового содержания. Русская депеша гласила: «Уповаем на господа бога, идет водка под соленые огурчики и жигулевское пиво, под моченый горошек и ржаные сухарики, уже выпили море, англичане не отстают, миновали Чебоксары, Казань, отваливаем в Симбирск. С уважением и надеждой артель русских приказчиков-патриотов». Через несколько дней прибыла вторая телеграмма, из Саратова: «Водку и пиво порешили под чистую, перешли на мадеру и херес, держимся стойко, англичане молодцы, не отстают. Русские служащие». Еще через недельку депеша гласила: «Проследовали Камышин, с божьей помощью кончили мадеру, херес, коньяк и прочее подобное, мы ни в одном глазу, голова свежая, только ноги, англичане малость приуныли, однако идут с нами наравне, ноздря в ноздрю, и не отстают, но мы надеемся. Российские». Следующая телеграмма пришла из Царицына: «Только что кончили легкие виноградные вина и шампанское, держимся во славу русского оружия, англичане молодцы, однако еле поспевают, благодетели, не сомневайтесь, не подведем, надеемся на ликеры. Православные».
Затем наступила томительная многодневная пауза, после чего в отдельный кабинет пришла всего одна телеграмма, от русской команды:
«Между Царицыном и Астраханью положили английских на зеленом шартрезе. Славяне».
Мы все засмеялись, а он, как опытный рассказчик, даже бровью не повел. Было это лет сорок тому назад, в Сорренто. Помню его небольшое скуластое лицо и артистические руки, оранжевые от постоянного итальянского загара, его кукурузно-желтые усы, нависшие над хорошо выскобленным солдатским подбородком, и ежик шафранных, еще совсем не седых волос над узким скульптурным лбом. Он был в темно-голубой элегантной рубашке с длинным ультрамариновым галстуком самого высшего качества, который красиво лежал на его несколько впалой груди.
Худой, сутулый, сухой, с носом буревестника и пытливыми невеселыми голубыми глазами, устремленными вдаль.
А пиджак висел на спинке соломенного стула: превосходно сшитая вещь из первоклассного английского материала. Пиджак этот Алексей Максимович с гордостью любил называть:
— Гранитовый!
1965
Сказки
Дудочка и кувшинчик[68]
Поспела в лесу земляника.
Взял папа кружку, взяла мама чашку, девочка Женя взяла кувшинчик, а маленькому Павлику дали блюдечко.
Пришли они в лес и стали собирать ягоду: кто раньше наберет.
Выбрала мама Жене полянку получше и говорит:
— Вот тебе, дочка, отличное местечко. Здесь очень много земляники. Ходи собирай.
Женя вытерла кувшинчик лопухом и стала ходить.
Ходила-ходила, смотрела-смотрела, ничего не нашла и вернулась с пустым кувшинчиком.
Видит — у всех земляника. У папы четверть кружки. У мамы полчашки. А у маленького Павлика на блюдечке две ягоды.
— Мама, а мама, почему у всех у вас есть, а у меня ничего нету? Ты мне, наверное, выбрала самую плохую полянку.
— А ты хорошенько искала?
— Хорошенько. Там ни одной ягоды, одни только листики.
— А под листики ты заглядывала?
— Не заглядывала.
— Вот видишь! Надо заглядывать.
— А почему Павлик не заглядывает?
— Павлик маленький. Он сам ростом с землянику, ему и заглядывать не надо, а ты уже девочка довольно высокая.
А папа говорит:
— Ягодки — они хитрые. Они всегда от людей прячутся. Их нужно уметь доставать. Гляди, как я делаю.
Тут папа присел, нагнулся к самой земле, заглянул под листики и стал искать ягодку за ягодкой, приговаривая:
— Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертая мерещится.
— Хорошо, — сказала Женя. — Спасибо, папочка. Буду так делать.
Пошла Женя на свою полянку, присела на корточки, нагнулась к самой земле и заглянула под листики. А под листиками ягод видимо-невидимо. Глаза разбегаются. Стала Женя рвать ягоды и в кувшинчик бросать. Рвет и приговаривает: