он смотрел мне в глаза, зато его ответы всегда были точными, острыми, как бритва. Семнадцатилетний Кайл вскоре должен был закончить «Кин». Он был немного полноват и не в ладах с личной гигиеной. В Вермонте он оказался после того, как не выдержал жестких условий в Тринити, ультраэлитной школе на Манхэттене. Там из-за полноты, отсутствия спортивных талантов и некоторых странностей он стал мишенью для издевательств. Директор по секрету посвятил меня в то, что родители Кайла разводятся, предупредив, что Кайл не должен об этом знать, так как ему необходимо сосредоточиться на поступлении в колледж. Еще он рассказал, что отец Кайла, Тоби, — ведущий редактор крупного издательства и «производит хорошее впечатление». Мать мальчика, Наоми, была причастна к политической жизни Нью-Йорка. Еврейка, с хорошо подвешенным языком, веселая, энергичная, стильная и невероятно оригинальная. Я однажды встречала ее в гостях у родителей, и она показалась мне более целеустремленной и талантливой версией моей собственной мамы. Сама Наоми в роли матери была, на мой взгляд, слишком властной и бесконечно сыпала именами.
Работала она у Беллы Абцуг, известной женщины-политика. Член американского конгресса, одна из первых настоящих политиков-феминисток, Белла имела репутацию сверхагрессивной и бескомпромиссной, когда дело касалось ее позиции. Мать Кайла во многом была похожа на Абцуг. Мне импонировали ее откровенность, смекалка, умение в любой ситуации добиться своего. Нью-Йорк она безоговорочно считала центром вселенной. Во время одной из встреч с родителями Наоми, подойдя ко мне с Кайлом, первым делом упомянула, что только что вернулась с благотворительной вечеринки, где были Ричард Аведон, Майк Николс и конечно же Энди Уорхол. Затем:
— Мой мальчик говорит, что вы лучший учитель, что только вы его действительно понимаете. Поскольку я доверяю данной им характеристике, в моих глазах это делает вас великолепным педагогом.
— Заниматься с ним — настоящее удовольствие, — сказала я.
Кайл отошел поговорить с Рейчел Циммерман, которая стояла рядом со своими родителями и в которую, как я догадывалась, он был немного влюблен.
К счастью, он успел отойти достаточно далеко и не слышал дальнейших слов своей матери:
— Вам не обязательно меня обманывать, миз[105] Бернс. — Она подчеркнула это миз. — Я знаю, что он с большими причудами.
— Для вас это проблема?
— Ну, скажем так, я не могу себе представить Кайла, ведущего обычную, нормальную жизнь.
— Что такое нормальная жизнь?
— Возможность нормально взаимодействовать с другими людьми. Разговаривать, как мы с вами сейчас, а не пялиться все время на твои ботинки, как сейчас делает Кайл, стоя рядом с той серой мышкой.
— Она совсем не кажется мне мышкой.
— Зато я вам кажусь слишком нью-йоркской и слишком еврейкой, верно? Вы, ирландские девочки, всегда…
— Моя мать — нью-йоркская еврейка. Что делает меня такой же еврейкой, как и вы, мэм.
От неожиданности она замолчала.
А я прибавила:
— И мне кажется, что Кайл — умница и один из самых незаурядных ребят в школе.
На следующий день мистер Форсайт оставил в моем почтовом ящике записку с просьбой зайти к нему в кабинет. Я ждала, что он будет распекать меня за непочтительный тон в разговоре с Наоми Михаэлис. Вместо этого он сообщил, что матери Кайла понравились «моя яркость и тот факт, что я ей возражала, а также то, с каким убеждением я хвалила ее сына».
— Что ж, спасибо.
— Нет, это вам спасибо, Элис. Мы все считаем, что Кайл — необычный ребенок. К нему нужен особый подход, без фантазии не обойтись. Вы с этим справляетесь великолепно. На следующей неделе на выходные приедет его отец, и если вы не против, хорошо было бы вам с ним познакомиться…
В тот день у меня был урок по Шекспиру. Мы обсуждали «Зимнюю сказку», и я рассуждала о том, что это одна из тех интересных, более поздних «проблемных пьес», в которых ревность, гнев и недоверие приводят к трагедии, разрушая брак, семью… и как потом Шекспир, подобно волшебнику — каким он и был, — внезапно превращает трагедию, коренящуюся в человеческой мелочности, в блестящую нравоучительную историю о силе покаяния и прощения. Некоторым ученикам моего класса крутые повороты в пьесе показались слишком странными.
— Сказочки это все, — убежденно сказал Джонатан Глак, мальчик из Нью-Джерси, чей отец был пластическим хирургом, который к тому же выступал с вдохновенными речами на тему «станьте такими, какими хотите быть». Дэвид однажды назвал беднягу Джонатана «мальчиком, который не ждет от будущего ничего хорошего и знает, что его жизненный путь оплачен пластикой носа». Это был очень серьезный молодой человек, чересчур буквально и конкретно все понимающий, но вместе с тем наделенный определенной инстинктивной понятливостью, когда дело касалось жизненных основ. — Ну вот, смотрите: Леонт обвиняет свою жену в измене, она умирает, ему очень грустно, он понимает, что ошибся… Но потом — бабах! — и она оказывается живой… и все снова в порядке? Я на это не куплюсь. Это то же самое, что пытаться нас убедить, что мертвые могут воскреснуть, а у всех нас будет хеппи-энд в конце.
Краем глаза я заметила, что Кайл нетерпеливо ерзает на стуле. Наконец он взволнованно вскинул руку, требуя, чтобы его выслушали.
— Брось, Джонатан! — почти закричал он (такое повышение голоса было для него не слишком характерно). — Ты что, не знаешь, что Шекспир был знатоком античного греческого театра, а значит, понимал, что комедия, если присмотреться, та же трагедия? Ты не понимаешь? Не видишь, что хочет сделать здесь Шекспир? Он нам показывает, что если мы найдем способ перестать все время вращаться вокруг собственного «я», то это может немного улучшить жизнь. И это не сказочки, Джонатан. Это нравоучительная история. Неужели непонятно?
Молодчина, Кайл!
После урока я предложила ему сходить вместе в Миллбери и выпить горячего шоколада.
— Я что-то не так сделал? — спросил Кайл.
— Если бы ты сделал что-то не так, разве я стала бы приглашать тебя на какао?
Паренек так напряженно всматривался в пространство перед собой, словно искал ближайшую черную дыру.
— Логично.
Сев в мою машину, он тут же принялся возиться с радио, пытаясь найти какую-то FM-станцию.
— Если ты ищешь станцию Эн-пи-ар, я ее уже запрограммировала. Нажми кнопку 1, — сказала я.
— Мне нравится эта станция — новая и очень крутая. Там, типа, действительно умные разговоры и новости. Мне даже не верится, что у нас могли сделать что-то настолько клевое публично — в смысле, не ради коммерции и нудных нравоучений.
— Мне очень нравится твой взгляд на вещи, — сказала я, а про себя подумала: многим ли семнадцатилетним подросткам хватит ума
