— Но теперь все кончено, все позади. Что теперь тревожит тебя?
— Между нами всегда будут стоять мой мертвый муж, по которому я не могу искренне скорбеть, и твоя живая жена.
— Но Жанна теперь не может быть нам помехой. Я получил от Папы заверения, что он скоро пришлет официальный документ, аннулирующий мой брак.
Она повернулась к нему и в первый раз посмотрела в глаза.
— Мне так жалко бедную Жанну. Вся ее жизнь прошла среди боли и отчаяния. А еще эти насмешки придворных. Я не представляю, есть ли еще в мире такой жестокий и готовый зубоскалить по любому поводу двор, чем во Франции. Жанна, милая, добрая Жанна.
— Анна-Мария, мы любим друг друга, но сможем быть вместе только в том случае, если ты тоже захочешь этого. Неволить я тебя не собираюсь. Прочти это письмо. Оно пришло от Жанны сегодня утром.
Анна-Мария медленно взяла письмо и, склонив голову, начала читать неровные строчки, начертанные рукой Жанны. Людовик сочувственно глядел на нее. Он понимал ее угрызения совести по поводу Жанны. Его самого переполняла жалость к бедной, несчастной, больной принцессе, и он ненавидел ее отца, поставившего ее в такое унизительное положение.
Анна-Мария с трудом могла читать, слезы застилали ее глаза.
«Дорогой Людовик, сегодня я была у Папы и ответила на все его вопросы, касающиеся нашего брака. С удовлетворением я приняла его вердикт. Ты более не мой муж (которым ты никогда и не был), а только добрый хороший друг. Я твердо верю, что ты еще сможешь быть счастлив в браке, и желаю, чтобы это осуществилось как можно скорее. Что касается меня, то я не рождена для этого мира, и этот мир не мой. Скоро я удаляюсь в монастырь Пресвятой Богородицы. Твой преданный друг Жанна».
Анна-Мария сквозь слезы посмотрела на Людовика.
— Этот мир не ее. Но этот мир, и мы вместе с ним, потеряли с ее уходом больше, чем она.
Людовик кивнул и нежно разгладил пальцами ее щеки.
— Наверное, ты права, Анна-Мария. Возвращайся в Бретань и оставайся там до окончания траура. Сама реши, когда придет время. Помни только об одном: ты единственная во всем мире, кто заставит меня прекратить повторять всем известные слова «У меня нет жены». Я понимаю, тебе нужно время. И пусть оно у тебя будет.
В дверь настойчиво постучали. Людовик крикнул, чтобы входили. Возникла пунцовая озабоченная физиономия Жоржа. Он заговорил быстро с соблюдением всех формальностей:
— Ваше Величество, мадам Анна Французская просит аудиенции у короля.
Людовик нерешительно кивнул.
— Немного погодя.
Жорж исчез. Анна-Мария поспешила сказать:
— Я пойду. Не хочу видеть ее мерзкое лицо. Достаточно я насмотрелась на него за все эти годы.
Она вспомнила об их последней встрече. Они стояли по обе стороны мертвого тела Карла. Когда объявили, что он умер, Анна отказалась этому верить. Она наклонилась и, схватив его за узкие худые плечи, начала трясти.
— Карл! — кричала она повелительным тоном, который так всегда на него безотказно действовал.
— Карл! — приказывала она ему не умирать, вернуться к жизни. Но на сей раз он не подчинился ей. Она трясла его, и не было ей вовсе дела до его жалкой, ничтожной жизни. Сейчас ее волновала собственная бесценная жизнь, потому что лишилась она, навсегда лишилась королевской власти.
И тут почувствовала вдруг Анна, что кто-то отталкивает ее руки от него. Она подняла голову, и глаза ее встретились с ненавидящими глазами королевы.
— Убери прочь свои жадные руки, ты, жалкая женщина! — громко прошептала Анна-Мария. — Ты наложила их на него с момента рождения. Дай ему хотя бы мертвому освободиться от твоих липких рук. Пошла вон, нечего тебе на него смотреть. Уходи!
Под этим властным взглядом королевы Анна медленно поднялась с колен и отправилась к себе, где продолжала плакать от злости, переодеваясь в траурные одежды и не переставая думать, что же теперь будет с ней, каков будет гнев нового короля. Спасаться у Бурбонов смысла не имело. Он легко мог арестовать ее там, как и здесь. Оставалось только ждать и полагаться на друзей, если они еще остались, эти друзья. Да и смогут ли они ей помочь. Каждую минуту она ждала приглашения вызова к королю, а он за ней не посылал. Она видела его на похоронах, но он даже не взглянул на нее. В страшном напряжении прождала она неделю и, наконец не выдержав, сама попросилась к королю. Дрожащими руками разглаживала она на себе одежду, а затем трепетно ждала его зова.
Когда Жорж пригласил ее войти, она мобилизовала все свои силы, идя на встречу с судьбой. Мужество ей никогда не изменяло, но сейчас первый раз в жизни она была в руках врага и полностью бессильна.
Жорж объявил:
— Ваше Величество, мадам Анна Французская.
Людовик поглядел на открывающуюся дверь и криво усмехнулся. Все-таки странную шутку с ними сыграла судьба. Мог ли он, беспечный юнец, подумать тогда, в Монришаре, когда они давали друг другу обещание, что однажды они встретятся вот так, с таким страшным прошлым, разделяющим их, и он будет Ваше Величество, а она мадам Анна Французская.
Анна уверенно вошла в комнату и преклонила колени, распустив вокруг себя пышные черные юбки. Не поднимая головы, она произнесла:
— Ваше Величество, я пришла выразить надежду на долгое и счастливое ваше правление.
— Благодарю, — ответил он.
Она была все еще красива, но какой-то другой, незнакомой ему красотой. Линии вокруг рта и плотно сжатые губы напомнили внезапно ее отца.
Он никогда прежде не видел ее согнувшейся. Она всегда держалась прямо и властно. Конечно, это очень легко быть смелой, когда сила на твоей стороне.
— Я бы хотела заверить вас, — продолжила она срывающимся голосом, — что все наши разногласия в прошлом и все акции, предпринятые мной, — я прошу вас поверить этому, — были продиктованы искренним желанием блага для Франции.
«Врешь ты все, мадам Анна, врешь», — думал Людовик.
— А то, что меня запирали в железную клетку, это тоже для блага Франции?
Ответа на этот вопрос у Анны не нашлось.
— А задавались ли вы когда-нибудь вопросом, — спросил он, — как это бывает, когда тебя запирают в маленькой холодной камере почти без пищи и вообще без ничего, кроме собственных отчаянных мыслей?
Анну охватил страх. Она еще оставалась на коленях. Нет, не следовало ей самой приходить сюда. Она даже не сделала попытки спастись. А теперь уже поздно. Сейчас он крикнет стражу, и скоро она узнает ответ на его вопрос, когда ее саму запрут в эту же самую камеру.
Но в этой камере Людовик усвоил один урок, суть которого ей никогда не понять. Там он дал себе обет: никогда не использовать власть для отмщения за личные обиды.
