— Разумеется. Прекрасно понимаю их. А какие-нибудь соображения относительно причин преступления у вас есть?
— Пока я не напал на след. За всю мою карьеру я не встречал человека одинокого до такой степени. Мало того, что он жил в доме, предназначенном на снос, без воды и электричества, так еще нет никакой возможности узнать, как он проводил свои дни.
— А что говорит судебно-медицинский эксперт? Как у Вивьена обстояло со здоровьем?
— Великолепно. Внешне выглядел лет на шестьдесят пять, но, похоже, ему не было и пятидесяти пяти. Все органы в прекрасном состоянии.
— Благодарю, что держите меня в курсе. Если я правильно понял, расследование грозит затянуться?
— Разве что нам случайно повезет… Если бы госпожа Вивьен решилась нарушить молчание, мы узнали бы много интересного.
Вернувшись к себе в кабинет, Мегрэ позвонил в Институт судебной медицины.
— Алло!.. Не могли бы вы мне сказать, не приходила ли некая госпожа Вивьен опознать труп своего мужа?
— Она ушла с полчаса назад.
— Нет никаких сомнений, что это он?
— Она его мгновенно опознала.
— Плакала?
— Нет. Несколько секунд стояла, вся напрягшись, и смотрела на него. Спросила, когда можно будет заняться похоронами. Я посоветовал обратиться к вам. Доктору Лагодинеку тело больше не нужно. Все, что можно, он уже определил.
— Благодарю вас. Сегодня к вам, очевидно, придет еще одна женщина. Дочка.
— Я к ее услугам.
Мегрэ приоткрыл дверь в комнату инспекторов и позвал Торранса.
— Новостей никаких?
— Шесть человек, как вы приказали, прочесывают окрестности улиц Лепик и Коленкура, опрашивают лавочников, клиентов баров и кафе, а также пожилых людей, которые могли бы знать Вивьена до того, как он исчез…
Никаких доказательств, что, исчезнув из дому, Вивьен сразу стал клошаром, не было. Он мог переселиться в другой район, мог несколько лет прожить в провинции.
Вести розыск по всей Франции у Мегрэ возможности не было, и он, сам не зная почему, ограничился Монмартром.
Чуть позже он позвонил г-же Вивьен, номер которой нашел в телефонном справочнике. Она уже вернулась домой. Голос у нее был недоверчивый, как у человека, который постоянно ожидает скверных вестей.
— Алло! Кто у телефона?
— Мегрэ… Мне сообщили, что вы ходили опознавать труп… Это действительно ваш муж?
— Да, — сухо процедила она.
— Он сильно изменился за двадцать лет?
— Как всякий другой человек.
— Я только что был у судебного следователя. Говорил с ним о похоронах. Он разрешил выдать вам тело для погребения. И согласен, чтобы пресса, насколько это возможно, не была поставлена в известность.
— Благодарю.
— Полагаю, вы не собираетесь привозить тело на улицу Коленкура?
— Разумеется, нет.
— Когда вы намерены его похоронить?
— Послезавтра. Я ждала известий от вас, чтобы вызвать представителя похоронного бюро.
— У вас нет места на каком-нибудь кладбище в Париже?
— Нет. Мои родители не были богачами.
— Значит, похороны, очевидно, состоятся на кладбище в Иври?
— Там покоится моя мать.
— С дочерью вы уже говорили?
— Еще нет.
— Будьте добры сообщить мне время похорон.
— Вы собираетесь участвовать?
Вопрос прозвучал отнюдь не любезно.
— Не беспокойтесь. Вы не ощутите моего присутствия.
— Надеюсь, журналисты за вами не увяжутся?
— Я сделаю так, что этого не случится.
— Как я понимаю, отказать я вам не могу?
Она была желчна. Все эти двадцать лет она исходила желчью. А может, у нее просто такой характер? Может, она и с мужем была такой?
Мегрэ задавал себе все возможные и невозможные вопросы, даже те, которые могли бы показаться нелепыми. Он тщетно пытался мысленно воссоздать внутренний мир Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.
Большинство людей, как бы сильны они ни были, нуждаются в общении с себе подобными. А он не нуждался. Поселился в огромном пустом доме, который мог в любой момент обрушиться, и сносил к себе в комнату невообразимую, ни на что не годную рухлядь.
Другие клошары знали его только с виду. Некоторые пытались с ним заговаривать, но он, не отвечая, проходил мимо. Два-три раза в неделю он появлялся у г-на Жозефа, чтобы подзаработать пять франков, но и там ни с кем не вступал в беседу, сидел, уставясь в зеркало.
— Похороны состоятся послезавтра, — сообщил Мегрэ Торрансу. Я пообещал, что мы совершим невозможное и газеты об этом будут молчать.
— Некоторые репортеры звонят по нескольку раз в день.
— Отвечайте, что ничего нового нет.
— Так я и делаю, а когда ухожу, то отвечают другие инспекторы. Но газетчики недовольны, подозревают, что мы что-то скрываем.
Ясное дело, скрываем. А не случится ли так, что какой-нибудь пронырливый репортер обнаружит то, что обнаружил Мегрэ?
На следующим день сотрудники уголовной полиции продолжали показывать фотографии Марселя Вивьена и задавать вопросы, но безрезультатно.
Мегрэ позвонил Одетте Делаво. Она тоже опознала отца.
— Вы знаете, когда состоятся похороны?
— А разве мать вам не сказала?
— Когда я с ней говорил в последний раз, она еще не виделась с представителем похоронного бюро.
— Завтра в девять утра.
— Отпевание будет?
— Нет. Обойдемся без церкви. Катафалк до Иври будем провожать только мама, мой муж и я.
Жаль, конечно, что Мегрэ пообещал не сообщать газетам о похоронах. Может быть, как это иногда бывает, убийца пришел бы к Институту судебной медицины или на кладбище.
Он действительно знал Вивьена двадцать лет тому назад?
Никаких доказательств этому нет. Клошар просто мог вызвать ненависть у кого угодно.
А может, какой-нибудь другой клошар решил, что Вивьен прячет в комнате свои сбережения?
Вряд ли. Маловероятно, чтобы у клошара было огнестрельное оружие. Тем более пистолет тридцать второго калибра.
Сколько событий могло произойти за эти двадцать лет! Но Мегрэ неизменно возвращался мыслью к исчезновению Вивьена — к тому дню, когда он вышел, как обычно, из своего дома и не появился в мастерской на улице Лепик.
Не замешана ли тут женщина? Но тогда почему он стал клошаром? Ни в одном из писем, полученных уголовной полицией после опубликования фотографий и статей, ни о какой таинственной женщине в жизни Вивьена не говорится.
В этот вечер, чтобы хоть немножко отвязаться от осточертевшей ему загадки, Мегрэ смотрел по телевизору вестерн. Кончив мыть посуду, г-жа Мегрэ села рядом с ним, но докучать расспросами не стала.
— Разбуди меня завтра на полчаса раньше.
Г-жа Мегрэ не спросила о причине. Тогда он сам объяснил:
— Иду на похороны.
Она догадалась — на чьи, и утром подала ему первую чашку кофе ровно в семь.
Мегрэ попросил Торранса приехать за ним на полицейской малолитражке к половине девятого. Торранс не опоздал.
— Сперва поедем к Институту судебной медицины?
— Да.
На улице уже стоял похоронный автобус, а рядом с ним легковой автомобиль погребальной конторы. В нем сидели обе женщины и муж Одетты. Торранс остановился поодаль, чтобы их не заметили. Ни репортеров, ни фотографов не было. Четыре человека вынесли гроб, с виду очень тяжелый, и через несколько минут похоронная процессия покатила к Иври.
Погода со вчерашнего дня стояла пасмурная и не такая жаркая. Метеорологические сводки обещали в западных департаментах и в Париже дождь.
Торранс держался на расстоянии от машины, в которой ехало семейство Вивьена. Мегрэ молча посасывал трубку, глядя прямо перед собой, и было непонятно, о чем он думает. Торранс тоже хранил молчание, хотя ему это давалось нелегко: в уголовной полиции он слыл самым говорливым из инспекторов.
Автобус проехал чуть ли не через все кладбище и наконец остановился у открытой могилы на новом участке, где было еще много свободных мест. Мегрэ и Торранс держались метрах в ста. Пока опускали гроб, г-жа Вивьен, ее дочь и Делаво неподвижно стояли у края могилы. Женщины держали букеты цветов.
Могильщик протянул г-же Вивьен лопату, предлагая бросить первую горсть земли, но, к удивлению Мегрэ, она покачала головой и ограничилась тем, что кинула в могилу цветы. Одетта сделала то же самое, так что первую горсть пришлось бросить Делаво.
Марселя Вивьена он ни разу в жизни не видел. Для этого он слишком молод. Мегрэ дал бы ему лет тридцать. Одет Делаво в черный костюм: очевидно, это его форма в магазине. Внешне приятный, черноволосый, с черными усиками.
На этом все кончилось. Церемония, если ее можно так назвать, заняла всего несколько минут. Машина с семейством Вивьена уехала. Мегрэ огляделся, но никаких подозрительных фигур не обнаружил. У него было ощущение, что теперь, после похорон этого странного клошара, все стало еще туманней.
