Болтун, когда можно поговорить, — как щепка в потоке; а между тем кто до чего больше всего падок, того и следует остерегаться, не давать себе воли и одергивать себя, потому что в приятном можно и зайти далеко, и не знать, где остановиться. То же самое бывает с болтунами, если заходит речь о том, в чем по собственному мнению превосходят они других благодаря опыту или умению. Самолюбив и честолюбив тот, кто
Почти весь день проводит тем лишь занятый,В чем самого себя сильнее чувствует.1072
Для любителя читать — это история, для грамматика — словесное искусство, для много повидавшего путешественника — рассказы о далеких странах. Этого также необходимо остерегаться, ибо подобные вещи столь же привлекательны для болтливости, сколь привычное пастбище — для скотины. Достоин восхищения Кир,1073 когда, соревнуясь со сверстниками, не на те состязания их вызывал, в коих мог одолеть, а на те, где был слабее, чтобы не огорчать их своими победами, а учиться у них себе на пользу. Болтун же напротив: ежели вдруг услышит речь, из коей мог бы чему-то научиться или узнать что-нибудь неизвестное ему, он отвергает ее и перебивает, вместо того чтобы воздать за нее ничтожнейшую плату — помолчать. А сам постоянно топчется на одном месте, и слова его — вроде старых и всему свету знакомых песен. Так у нас один, прочтя случайно две или три из Эфоровых книг, изводил каждого встречного и отравлял любой обед, без конца рассказывая о битве при Левктрах и о том, что за нею последовало, так что даже получил прозвище Эпаминонд.
23. Впрочем, это — не самое большое зло, порой даже следует направлять болтливость на подобные вещи: она менее тягостна, если слишком много говорят о вещах ученых, так что надо приучать таких людей писать или рассуждать в одиночку о подобных предметах. Стоик Антипатр1074 не мог, как говорят, или не желал встречаться с Карнеадом, с большим ожесточением нападавшим на Стою, но написал целые книги, полные возражений ему, чем заслужил кличку «Крикописец». А болтуна, быть может, такие воинские упражнения в одиночку и крик на письме постепенно сделают, уведя от толпы, менее несносным и для близких. Так ведь собаки, когда перенесут свою ярость на дерево или камень, для людей становятся менее опасными. Весьма полезно болтунам постоянно бывать в обществе людей известных и старших: стесняясь их, обретут они привычку молчать. Этой привычке всегда должны сопутствовать и следовать еще и такие соображения и рассуждения, когда мы собираемся говорить и слова уже на языке: «Какова та речь, что чуть не силой из меня рвется?», «Куда влечет меня язык?», «Что хорошего будет, если я скажу, и что плохого, если промолчу?» Если слово тебя донимает, не следует бросать его, словно тяжкий груз: ведь произнесенное оно останется таким же. Но люди говорят или побуждаемые собственной нуждою, или помогая слушающим, или чтобы доставить друг другу удовольствие, словом, будто солью, приправляя свой досуг или дело, которым заняты. Если же нет ни пользы говорящему, ни нужды у слушающего, ни удовольствия и прелести в сказанном, зачем тогда говорить? Ведь слова не менее бессмысленными и ненужными бывают, чем поступки. А сверх всего этого, пусть всегда помнят болтуны Симонидово изречение: «Сказавши, часто в том раскаешься, а промолчавши — никогда». И еще пусть помнят, что во всяком деле великую силу имеет упражнение; даже икоту и кашель, приложив усилие, побеждают люди, хотя с трудом и мукою. А от молчания не только жажда не появится, как выразился Гиппократ, но и больно и тяжко не станет.
О ЛЮБОПЫТСТВЕ
1. Душное, темное, холодное или нездоровое жилье лучше всего, конечно, покинуть. Но уж если привязывает к месту привычка, тогда, переделав окна и сменив лестницу, отворив одни двери, заперев другие, можно устроить так, чтобы в доме стало больше света, свежего воздуха и тепла.
Даже иным городам подобные перемены принесли много пользы; так, и о моем отечестве рассказывают, что Херон1075 обратил к востоку город, открытый прежде западному ветру и лишенный по вечерам солнца, чей свет заслонял Парнас.1076 А ученый Эмпедокл, перегородив ущелье, из которого на равнину дул удушливый и тлетворный ветер с юга, избавил, как известно, страну от моровой язвы.
И вот так же страсти, тлетворные и губительные, и бури и мрак приносящие душе, лучше всего гнать прочь и разрушать до основания, даруя самим себе спокойную ясность, свет и свежий дух. Если же это не удается, то хотя бы перемены и перестройки добиться, переставляя что-нибудь и поворачивая.
И вот, скажем, любопытство — это как бы страстное желанье знать чужие изъяны, и с недугом этим всегда, видимо, связана зависть и злоба.
Что же чужие пороки ты, злобный завистник,Зорко заметил, свои проглядев ненароком?1077
Оставь же все внешнее и внутрь обрати свое любопытство; если любо тебе разузнавать об изъянах и пороках, то довольно дела найдешь у себя дома, ибо «сколько вод в Ализоне1078 и листьев на ветках у дуба», столько отыщешь в жизни своей прегрешений, в душе — страстей и упрощений в достодолжном.
Как говорит Ксенофонт,1079 у добрых хозяев для всего свое место: там — сосуды для жертв, здесь — для трапезы, и что нужно земледельцу, отдельно от снаряженья воина. Так и в тебе разнятся пороки, питаемые завистью или ревностью, трусостью или мелочностью. К ним приступи, их исследуй; замкни проходы к соседям и прегради подступы любопытству, но открой другие — ведущие в твою собственную обитель, в покои твоей жены, в жилище твоих слуг. Там не пустые и вредные, но благие и полезные труды потребуют и пытливости и усердия у всякого, кто говорит себе:
Где был я? что совершил? Почему не исполнил, что должно?
2. И вот, как сказочная Ламия1080 дома спала слепою, пряча глаза в каком-то сосуде, а выходя наружу, вставляла их на место и делалась зрячей, так и любой из нас. От зловредности мы, словно око, влагаем в себя пристрастие к чужому и постороннему, а на собственные поступки и пороки постоянно натыкаемся, не замечая их, потому что не обращаем к ним ни света, ни взора.
Вот почему врагам своим любопытный приносит больше пользы, чем самому себе: в них он изобличает и обнаруживает изъяны, им он показывает, чего следует остеречься и что исправить, а множество бед у себя дома, хлопоча о чужом, не заметит. А ведь Одиссей не прежде1081 решился беседовать со своей матерью, как узнал от прорицателя то, за чем спустился в Аид, а узнав, и к матери обратился, и других жен вопросил, кто, мол, Тиро,1082 и кто — прекрасная Хлорида,1083 и почему умерла Эпикаста,1084
Петлю на балке высокой под крышею дома приладив.1085
Мы же, нимало не заботясь о своих делах и ничего о них не ведая, занимаемся чужим родословием, тем, что соседов дед был сириец, а бабка фракиянка, или тем, что такой-то задолжал три таланта, а лихвы все не платит. Разузнаем и о других вещах: откуда возвращалась жена имярека и о чем это двое переговаривались в уголку.
А вот Сократ ходил повсюду, допытываясь, какими речами умел Пифагор убедить слушателей, и Аристипп, повстречавшись на Олимпийских играх с Исомахом,1086 спросил его, чему учит Сократ, что так привлекает к себе юношей, а получив лишь малые крупицы и бледные образы Сократовых речей, столь сильно был ими захвачен, что телом ослаб и стал необычайно бледен и худ; так продолжалось до тех пор, пока, мучимый жаждою <знания> и огнем, сжигающим его изнутри, он не прибыл в Афины, и не зачерпнул из источника, и не узнал и мужа этого, и речи его, и учение, целью которого было пороки свои понять и от них избавиться.
3. Но иные люди на свою собственную жизнь, как на самое отвратительное зрелище, смотреть не в силах, и не в силах они, подобно лучу света, обратить на самих себя свой разум; вместо этого душа их, полная всевозможных пороков, трепеща и ужасаясь заключенного в ней, устремляется наружу и кружит возле чужих дел, питая и взращивая в себе злобу. Так часто и домашняя курица, хотя пища рядом, забивается в угол и скребет землю:
Здесь, похоже, в навозе виднелась ячменная крошка!1087
Точь-в-точь таковы и любопытные: безразличны к речам на людях и к тому, вопросы о чем не возбраняются, а ответы не в тягость, извлекая во всяком семействе потаенные и скрытые изъяны.
Не правда ли, метко ответил некий египтянин на вопрос, зачем он обернул свою ношу со всех сторон: «Чтобы не знали, зачем!» Ну, а ты для чего любопытствуешь о том, что скрыто? Не прячут, когда нет ничего дурного. Да и не принято ведь входить в чужой дом, не постучавшись. И потому в наше время есть привратники, а раньше стук колотушкой в дверь давал знать о пришельце, чтобы хозяйку дома или дочь-девицу чужой не застал врасплох, чтобы не увидел избиваемого раба или раскричавшихся служанок. А за таким-то и тянется любопытный, но, пригласи его кто-то в дом добропорядочный и с устоями, вид такого семейства не доставит ему удовольствия: то, чего ради замок, засов и забор, — вот это он раскрывает и выносит на обозрение чужим людям. Вот и Аристон1088 говорит, что «больше всего досаждают нам те ветры, какие задирают одежду», а любопытный не то что гиматий и хитоны соседей, но самые стены их срывает, ворота распахивает и «мимо девушки с кожею нежной»1089 пробирается и проскальзывает, словно ветра дуновение, выискивая и вымысливая вакханалии, пляски, ночной разгул.
