Точь-в-точь таковы и любопытные: безразличны к речам на людях и к тому, вопросы о чем не возбраняются, а ответы не в тягость, извлекая во всяком семействе потаенные и скрытые изъяны.
Не правда ли, метко ответил некий египтянин на вопрос, зачем он обернул свою ношу со всех сторон: «Чтобы не знали, зачем!» Ну, а ты для чего любопытствуешь о том, что скрыто? Не прячут, когда нет ничего дурного. Да и не принято ведь входить в чужой дом, не постучавшись. И потому в наше время есть привратники, а раньше стук колотушкой в дверь давал знать о пришельце, чтобы хозяйку дома или дочь-девицу чужой не застал врасплох, чтобы не увидел избиваемого раба или раскричавшихся служанок. А за таким-то и тянется любопытный, но, пригласи его кто-то в дом добропорядочный и с устоями, вид такого семейства не доставит ему удовольствия: то, чего ради замок, засов и забор, — вот это он раскрывает и выносит на обозрение чужим людям. Вот и Аристон1088 говорит, что «больше всего досаждают нам те ветры, какие задирают одежду», а любопытный не то что гиматий и хитоны соседей, но самые стены их срывает, ворота распахивает и «мимо девушки с кожею нежной»1089 пробирается и проскальзывает, словно ветра дуновение, выискивая и вымысливая вакханалии, пляски, ночной разгул.
4. И, как у Клеона1090 из комедии,
В Грабильном руки, а заботы — в Жуликах,1091
так и помыслы любопытного разом всюду: в домах богачей и в лачугах бедняков, в царских палатах и в спальнях новобрачных. О всяком деле он дознается, даже о делах иноземцев и властителей, а это для него небезопасно. Ведь как человек, отведавший из любопытства аконит, еще и не распробовав его вкуса, принял уже смертельный яд, так искатели изъянов у знатных людей губят себя, ничего не успев выведать. Таковы и те, кто, не довольствуясь солнечным сиянием, щедро изливающимся на все и вся, слепнут, дерзко отваживаясь смотреть на самый круг светила и принуждая свой взор проникать его. Вот почему умно ответил сочинитель комедий Филиппид, когда однажды на вопрос царя Лисимаха: «Чем из моего достояния поделиться с тобою?» — молвил: «О царь, только не твоими тайнами!» В самом деле, все самое приятное и самое прекрасное, что есть у царей, будь то пиры, богатства, празднества или милости, — все это у всех на виду. Но когда в чем-то заключена тайна, остерегайся приблизиться и бойся прикоснуться. Не прячут благоденствующие государи своей радости, веселящиеся — своего смеха, благосклонные — своей милости. Но страшно потаенное — мрачное, хмурое, неприветливое; здесь копится затаенный гнев, здесь вынашивают угрюмую месть, здесь ревнуют жену, подозревают сына, не доверяют другу. Беги прочь от этой черной, сгущающейся тучи: не минуют тебя ни громы, ни молнии, едва лишь ныне скрываемое прорвется наружу.
5. Но где же тогда выход? Как я уже говорил, любопытство нужно отвлечь, повернуть в иную сторону, более всего обращая душу ко всему прекрасному и достойному. Любопытствуй о том, что в небе, на земле, в воздухе и в море. Чем ты более склонен любоваться: великим или малым? Если великим, то пусть тебя занимает солнце: куда оно заходит и откуда восходит? Исследуй, что за перемены происходят с месяцем, словно с человеком, куда истратил он столько света и откуда добыл его снова, как
Сперва из мрака он выходит нов и юн,Прекрасней и полней становится потом,Но лишь он явит нам свой высший дивный блеск,Как, удаляясь вновь, уйдет в небытие.1092
А между тем и это — неизреченные тайны природы, да только ей пытливые не в тягость.
Или ты оставил помыслы о великом? Тогда на меньшее обрати любопытство: отчего одни растения всегда цветут и зеленеют и во всякую пору красуются, выказывая свою пышность, а другие то им подобны, а то, словно нерасчетливый хозяин, разом расточивши свои запасы, остаются голы и нищи? И отчего одни растения приносят продолговатые плоды, а другие — с выступами, третьи — гладкие и круглые? Но это тебя, должно быть, не привлекает, потому что в подобных вещах нет ничего дурного. А уж если любопытству непременно нужно, подобно гаду на гнилом месте, и жить и кормиться всякой дрянью, то обрати его к истории и предоставь ему тем самым зол несметное богатство. Ведь именно там
Убийства, смерти, с жизнью разлучение,1093
измены жен, козни челяди, злословие друзей, отравления, зависть, ревность, крушение семейств, свержения властителей. Насыться этим и тешь себя, никому не досаждая и никого не печаля.
6. Похоже, однако, что любопытство не находит удовольствия в бедах, давно миновавших; они нужны ему свежими, еще «теплыми», и радостно смотрит оно новые «трагедии», но с предметами забавными и сравнительно веселыми неохотно имеет дело. Вот почему, когда рассказывают о чьем-то бракосочетании, о жертвоприношении или о торжественном шествии, любопытный слушает невнимательно и равнодушно, уверяет, что раньше уже почти все слышал, велит это пропустить и рассказывать дальше. Но если кто-нибудь подсядет к нему и станет рассказывать о растлении девицы или о распутстве женщины, о готовящейся тяжбе или о распре родных братьев, тут уж он не дремлет и не спешит по делам, но «ловит слова и уши под них подставляет».1094
Верно сказано о любопытных еще и такое:
Увы, о бедах вести достигаютСкорее слуха смертных, чем о счастии.1095
Ибо подобно кровососным банкам, которые вытягивают из тела наихудшие соки, уши любопытных впитывают самые дрянные разговоры, а еще верней: подобно неким мрачным и проклятым воротам, какие служат в городах для выноса мертвецов и вывоза нечистот и скверны — причем ничто святое и ничто священное не входит через них и не выходит, — уши любопытных не впускают ничего ни полезного, ни остроумного, зато проникают в них и там располагаются кровожадные бредни, принося с собою гнусные и грязные россказни.
Всегда из песен всех лишь похороннаяПод кровом у меня разносится1096 —
вот для любопытных «единственная Муза и Сирена», вот лучшая услада для их слуха.
Действительно, любопытство — это страсть узнавать об укромном и тайном, никто ведь, обретя благо, не станет его прятать; потому что, даже будучи его лишены, делают вид, что имеют. А значит, любопытный, с нетерпением ожидающий рассказов о дурных вещах, одержим злорадством — собратом зависти и клеветничества. Ведь зависть — это сожаление о чужом благе, злорадство — наслаждение чужим горем, а и то и другое рождено злобой — страстью грубою и дикой.
7. Настолько мучительно всем обнажать свои собственные изъяны, что многие скорее умрут, нежели откроют врачам какой-нибудь из тайных своих недугов. Представь себе, что Герофил,1097 Эрасистрат1098 или сам Асклепий (в ту пору, когда он еще был человеком) со снадобьями и орудиями врачевания обходит дом за домом и вопрошает, нет ли у кого свища в заднем проходе, или в утробе у женщины — опухоли. И хотя любопытство служит этому ремеслу для исцеления, все же, уверен, всякий прогонит такого лекаря, ведь не дожидаясь, когда в нем будет нужда, незван и непрошен, он приходит, чтобы наблюдать чужие увечья.
А ведь любопытные именно обо всем этаком, да еще и о худшем допытываются, и при этом не врачуют, а только лишают покрова тайны. И тем вполне заслужили ненависть. Мы злимся на сборщиков пошлины и досадуем на них, право же, не тогда, когда они осматривают, что мы ввозим открыто, но тогда, когда в поисках утаенного они роются в чужой клади, в чужих товарах. Однако делать это им велит закон, а не делая они несут наказание. Что же до любопытных, то они губят собственные дела, запуская их совершенно из-за хлопот о чужих. В деревню они отправляются лишь изредка, потому что не выносят тишины и спокойствия безлюдных мест. Если же время от времени они там все-таки бывают, то за виноградниками соседей следят больше, чем за своими собственными; и все выспрашивают: сколько быков пало у соседа и много ли соседского вина прокисло. И вскоре, насытив свое любопытство, спешат прочь. А тот настоящий земледелец из комедии, напротив, неохотно внимает слухам, что дошли до него из города, сами собой, ворча при этом:
Потом, копая землю, говорит он мне,На чем и как случилось замирение.Шныряет всюду ведь, поганый любопытчик!
8. От деревенской жизни, как от чего-то устаревшего, лишенного жарких страстей и леденящего ужаса, любопытные бегут в сутолоку торжищ и судилищ, в суету пристаней. «Что нового?» — «Да разве ты не был утром на площади?» — «Был». — «Так что же? За три часа, по-твоему, в государстве произошли важные перемены?» Ну а если у кого-нибудь найдется что порассказать в таком роде, то любопытный спешится, возьмет за руку, обнимет, расцелует и будет стоять и слушать. Если же скажет встречный, что никаких новостей нет, он словно пеняет ему: «Что я слышу? разве ты не был на площади, не шел мимо стратегия? не повстречал приезжих из Италии?» Вот почему весьма достойны похвал начальники локрийцев, каравшие всякого, кто, возвратясь с чужбины, справлялся, «что нового».
