абеляровскому «Sic et non».
По язвительности, с которой в «Философию» вплетается понятная его ученикам античная сатира (Гильом комментировал Ювенала в классе), по всей ее литературной тональности можно догадаться, что автору было с кем спорить. Кто тот не названный «некто» или «иной», тот quidam, который вечно противоречит всему, что излагает автор? Очевидно, что речь о том, кто имеет право обвинять в ереси, т.е. если не о цензорах в современном смысле слова, то о ревнителях, хранителях правоверия. Среди них — св. Бернард Клервоский и его друг и последователь Гильом из Сен-Тьерри, ответивший, пусть не сразу, на «Философию» полемическим посланием.
Наш перевод выполнен по изданию: Wilhelm von Conches. Philosophia / Ed. Gr. Maurach. Pretoria, 1980. Мы учли его перевод на немецкий, а также переводы на итальянский (Макканьоло) и частичный французский перевод Лемуана.
Теодорих Шартрский
Трактат о шести днях творения
Теодорих Шартрский (последняя четверть XI — ок. 1155) родился в Бретани, «среди варваров», как он сам говорил. Как и его земляк Абеляр, Теодорих учился, а затем преподавал в Париже. С 1141 г. он архидиакон и канцлер Шартрского собора, сменив на этой высокой должности Жильбера Порретанского. Скорее всего, он перенял и манеру преподавания, и часть философских интересов у своего старшего брата, Бернарда Шартрского, о котором многочисленные ученики хранили светлые воспоминания.
Теодориха уже тогда, в середине XII столетия, считали одним из первооткрывателей Платона и Аристотеля. Тем самым подчеркивалась его роль реформатора в важнейших разделах философии — космологии и логике. Славянин Герман Каринтийский, один из первых крупных переводчиков астрономических и математических текстов, посвящая ему перевод птолемеевской «Планисферы», писал, что Теодорих «вернул с небес людям душу Платона». Иоанн Солсберийский, учившийся в Шартре, называл его «старательнейшим ученым». Кларембальд Аррасский говорил о своем учителе как о «крупнейшем философе Европы». Бернард Сильвестр посвятил ему «Космографию». Такие уважительные отклики свидетельствуют о значении Теодориха для европейской науки, о котором не следует судить по его не слишком обширному наследию, дошедшему до наших дней.
Он не оставил сочинений, сравнимых по масштабу с «Космографией» Бернарда Сильвестра или с трактатом «О сущностях» Германа Каринтийского, но, скорее всего, он был харизматическим педагогом, чутким к научным новинкам своего времени, прежде всего к переводам с арабского. Его лекции по арифметике пользовались большой популярностью. Теодорих комментировал риторические сочинения Цицерона («О нахождении» и приписывавшуюся ему «Риторику к Гереннию»), возможно, Марциана Капеллу, «Основы грамматики» Присциана и, что еще важнее, научные и богословские сочинения Боэция, opuscula sacra, в том числе, его трактат «О Троице» и «Арифметику», комментарий на которую обнаружен несколько лет назад. Таким образом, уже у одного из самых авторитетных для XII столетия классиков, Боэция, наш автор почерпнул совершенно новую для его времени методику применения наук о числах для решения богословских задач (Caiazzo I. Introduction // Thierry of Chartres. The Commentary... Toronto, 2015. P. 80-81). В «Трактате о шести днях творения» также вопроизводятся «аритмологические» толкования троического догмата, впервые предложенные Боэцием. Эта рецепция, выразившаяся не только в школьных глоссах, но и в подробных комментариях на логические, богословские и математические сочинения Боэция, оказала сильнейшее влияние не только в Шартре, где Кларембальд Аррасский продолжил дело учителя, комментируя «Шестоднев» (издание его «Трактата»: [Hiring 1958. 183-215]), но и во всей Европе. Недавно довольно убедительно была показана связь между методом Теодориха и философией Николая Кузанского, одного из крупнейших мыслителей XV в. [Albertson].
Теодориха, хотя он и закончил дни в цистерцианском монастыре, подобно тому, как Абеляр умолк в Клюни, вряд ли можно назвать монастырским скромником, и в этом он близок своим современникам из Шартрской школы, Петру Абеляру, вагантам. Он по-новому осознавал свою исключительность в мире школ: «Я позволил себе прихоть выгнать бестолковую толпу невежественных школяров. Потому что таковы уж люди, которые окружают меня: притворяются гениями, в душе ненавидя знание, заявляют, что усердно работают дома, претендуют на звание магистров, а сами превращают школьный диспут в клоунаду, вооружившись несколькими пустыми словечками. Но двери моего дворца закрыты для тех, кого привела сюда одна лишь слава моего имени, я не желаю, чтобы потом, в своих странах, они, с пылом и жаром лжесвидетельствуя, распространяли небылицы о Теодорихе!» В другом автобиографическом пассаже он даже дал довольно кокетливое сравнение себя с Сократом, который интеллектуально «развращает» молодежь. Эта автобиографическая заметка содержится в комментарии на Цицеронов трактат «О нахождении», где можно найти также замечательное, и тоже не лишенное автобиографичности литературное описание богини Зависти, которая сопровождает богиню Славу в ее земном странствии [Dronke 1988. 362]. Об образе Сократа в средневековой литературе см.: [Opelt. 192-207]. Ср.: Guillelmus de Conchis. Dragmaticon philosophiae. III, 2-3, 55-56). Трудно представить себе подобные высказывания в устах Ансельма Кентерберийского или Гуго Сен-Викторского, мыслителей не менее смелых, но совсем иного душевного склада (общий взгляд на проблему см.: [Leclercq. 106-113]). И все же интеллектуалы масштаба Иоанна Солсберийского не случайно видели в нем искреннего борца за чистую науку, не ищущего дешевой мирской славы. Теодорих был европейски знаменитой фигурой и уже поэтому вызывал споры.
Большой интерес для понимания научного мировоззрения Теодориха представляет входивший в его личную библиотеку свод учебного материала по семи свободным искусствам, снабженный его предисловием и заметками — «Семикнижие» (Heptateuchon, название явно намекающее на первые книги Ветхого завета). Этот внушительный кодекс, к сожалению погибший во время Второй мировой войны, представлял собой практическое воплощение единого христианского знания, того идеала, который разрабатывался в XII в. не только в Шартре — достаточно вспомнить «Дидаскаликон» Гуго Сен-Викторского. Свободные искусства — орудия на службе философии, любви к мудрости. Познание мира и Бога едино, полноценно постольку-поскольку объединяет свободные искусства, философию и богословие. В этом идеале человеческой мудрости проявился гуманизм XII столетия. Для познания одних аспектов картины мира служат философские, научные доводы, для других — богословские. И те, и другие рассуждения воспринимаются Теодорихом как раскрытие «покровов», integumenta, скрывающих истину под иносказанием и в мифах (fabulosa narratio) древних философов и поэтов. В этом ключе мы и должны воспринимать отсылки к древним, встречающиеся в «Трактате». Сама идея научного и философского прогресса воспринималась учеными и переводчиками XII в. как открывание сокрытого или непонятого язычниками и неверными, как обретение несправедливо хранящегося у чужих сокровища знания [Beaujouan. 485-486]. Помимо «Семикнижия» Теодорих, верный своему собору, завещал его библиотеке 45 рукописей, собрание для своего времени весьма внушительное.
«Трактат о шести днях творения» принадлежит к традиционному в христианской мысли жанру «шестодневов», представленному на средневековом Западе десятками образцов
