– Понял, товарищ майор! – впервые широко улыбнулся мне парень.
– Ну, раз понял, готовься к полету. Вмешиваться и подсказывать не буду.
– Может, действительно я его завозил? – глядя на удаляющуюся нескладную фигуру пилота, подумал я.
– Ну что ж, сейчас проверим. Только не отодрали бы меня по полной программе за этот полет, – мелькнула тревожная мысль.
Взлет прошел более-менее удачно. С началом разбега самолет стал плавно уклоняться в правую сторону и оторвался от бетонки с крайней правой плиты. Никаких попыток подкорректировать направление разбега со стороны летчика не было. Но я, как и обещал, не вмешивался и ничего не говорил.
Летчик убрал шасси, закрылки и на высоте восемьсот метров начал выполнять первый разворот. До третьего разворота полет хоть и был корявеньким, но все же позволял мне не лезть в управление. Все началось с вводом в третий разворот. Вовремя выпустив шасси и «подперев» их, как положено, оборотами двигателей, летчик на установленном месте начал выполнять третий разворот. Но дальше все пошло не так. Создав крен тридцать градусов, он не увеличил угол атаки, и самолет по законам аэродинамики и земного притяжения стал снижаться с вертикальной скоростью три метра в секунду. К концу разворота наша высота была четыреста метров – ровно в два раза меньше, чем положено! Летчик на удалении шестнадцать километров выпустил закрылки и установил вертикальную скорость снижения три метра в секунду.
К моему удивлению, руководитель зоны посадки при таком запредельном отклонении от заданного режима полета, как попугай, повторял нам в положенных местах:
– На курсе, глиссаде!
– Да, неудивительно, что разбился Славик Рахимов. На удалении шесть километров и наша глиссада должна пересечься с земной поверхностью!» – прикинул я мысленно, исходя из своего опыта. Вот наше удаление восемь километров, высота двести метров, а мы все «на курсе, глиссаде». Впереди на одной высоте показались мачты антенн дальнего привода и командного пункта полка, которые стояли на горушке высотой сто восемьдесят метров на удалении пять с половиной километров от полосы. Мысленно продолжив траекторию снижения, я определил, что мы снижаемся точно в подножье этой самой горушки. Полоса плавно скрылась за ощетинившейся антеннами горкой, а летчик упрямо летел к ее основанию. На удалении около шести километров, когда высота была сто двадцать метров и до столкновения оставалось не более двух секунд, я энергично вывел обороты двигателей на максимал и обогнул командный пункт метрах в десяти над антеннами. Успел, кстати, заметить нескольких обезумевших от нашего пролета людей. И над дальним приводом, когда наша приборная высота была двести метров, а истинная над рельефом местности не более двадцати вместо установленных четырехсот пятидесяти, в наушниках прозвучала очередная бодрая команда руководителя зоны посадки:
– На курсе, глиссаде!
Здесь уж я не выдержал:
– На какой, к черту, глиссаде! Выгляньте в окно! Мы уже давно должны были убиться!
Руководитель полетов, списанный летчик Галим Галимжанович Хасанов, в простонародье Тыка, сначала, не найдя нас, спросил:
– Ваше место?
– После дальнего! – бодро ответил я.
И только когда он разглядел наш аппарат на фоне сопки, как будто на салазках спускающийся с горки, заверещал не своим голосом:
– Тыка! Катапультируйтесь! Тыка! Обороты! Тыка! Уходите на второй круг! Тыка! Григорьев! Позвони мне на СКП! – он даже забыл, что у меня есть позывной, когда мы пронеслись над полосой, уходя на повторный заход.
– Вот видишь, что мы с тобой натворили? Теперь Галим Галимжанович до конца своей жизни будет страдать энурезом и заиканием. Ты хоть понял, что произошло?! – спросил я у своего незадачливого ученика.
– Так точно!
– Ну и что? Можно тебе самому лететь? Я ведь, как и обещал, взял управление за две секунды до смерти!
– Никак нет! Нельзя! Я все понял!
Дальнейший полет продолжался при гробовом молчании. На мои доклады обиженная группа руководства не отвечала. На ЦЗ меня встречала целая команда во главе с командиром полка. Мало того, что Галим до сих пор заикался – до такого же состояния был доведен и полковник Шостак, который в своем новом должностном качестве проверял наш командный пункт. Мой полет застал его, когда он на командирском УАЗике спускался с той самой горушки. Оглушенный ревом пролетевшего над ним на высоте десять метров истребителя, он сначала потерял дар речи. А когда очухался, стал требовать для меня от командира полка суровой кары. Жуков, не обращая внимания на жаждущих моей крови Хасанова и Шостака, спокойно спросил:
– Что произошло?
Я тоже как можно спокойнее начал рассказывать о своем летно-педагогическом эксперименте.
Возмущенные Галим Галимжанович и Борис Ефимович, не желая слушать объяснений, несколько раз меня перебивали, требуя немедленного наказания.
– Так! Всем молчать! – урезонил их командир.
– Григорьев, продолжайте.
Когда я закончил доклад, командир категорическим тоном провозгласил свое решение:
– Григорьеву! Выговор! Хасанову! Выговор! Руководителя зоны посадки предупредить о неполном служебном соответствии! И отстранить его от руководства до сдачи зачетов! Надеюсь, всем понятно за что!
Для меня выговор прозвучал как благодарность: самое меньшее, чего я ожидал, было отстранение от полетов. Шостак и Хасанов, недовольно оглядываясь на меня, пошли прочь.
Жуков уже не столь официальным тоном попросил меня больше такие эксперименты не устраивать. Я дал ему «честное пионерское», что это не повторится, тем более, мне осталось служить в его полку без году неделя.
После этого полета и у Левочкина, и у командира полка вопрос о целесообразности дальнейшего летного обучения лейтенанта был снят.
Нелепый Ваня
По роду деятельности я в основном был связан с летчиками, но порой приходилось разбираться и с техническим составом. Так уж человек устроен, что нормальные, с житейской точки зрения, люди реже запоминаются. Хотя и их я многих помню, и благодарен судьбе, что наши жизненные дороги скрестились. Но нетипичные, может быть, и недостойные нашей памяти «экземпляры» врезаются в нее крепко.
Еще в бытность мою замкомэской служил в нашей эскадрилье техник самолета Ваня Жуков. Высокий, ладно скроенный блондин, с вечно простодушной улыбкой на лице, он вызывал почему-то непременные насмешки у своих товарищей-технарей. Я на это сначала не обращал внимания, так как они жили своей, одним им ведомой жизнью, Но вскоре произошел трагикомичный случай, который заставил меня пристальнее посмотреть на молодого офицера.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
